***
Пребывая в глухой прострации Харуно уже совсем высохла, не смытая с кожи соль раздражающе пощипывала. Практика в Америке, даже мечтать о таком смелости... Картинки новой счастливой жизни заплясали перед глазами, но тут же сменились на печальную улыбку Саске, Сакура вздрогнула, словно бы очнулась. За окном ни облачка, только синяя бездна летнего неба. Через полчаса Сакура стояла на пороге квартиры Яманако и маялась от необъяснимого стеснения. – Сакура, ты чего? – Ино перевес со шваброй, босая, в домашнем то ли платье, то ли майке без намёка на размер. – Извини, помешала, — тихо произнесла Харуно. – Неа... Проходи, на кухню, там пол уже высох, я сейчас. Сакура неудобно уселась на высокий стул. Ино наспех повозила туда-сюда шваброй, освободилась минуты через три, героически воображая себя золушкой. – Ну что по кофе или, может, чай? Знаешь, у меня печенья полно, ты ела сегодня? Хочешь, разогрею карри? – суетилась ужаленная гостеприимством Яманако. – Не надо, я сыта. – Тогда я себе разогрею, — пожала оголённым плечом Ино. – Я уезжаю, — на фоне гудения микроволновой печи голос Сакуры был еле слышен. – Что? – Я уезжаю... – повторила Сакура, грустно сутуля плечи. – В Тель-Авив... – монотонно произнесла Ино. – Что? Причем тут… Дальше добрых два часа Ино подробно рассказывала Сакуре о сегодняшнем прощании с Шикамару на перегретом дворе, зачем-то упомянула даже про помидоры в пакете мимо проходящей женщины, потом отвлеклась, заговорила про Итачи ещё подробней. Сакура в ответ призналась, как сомневается в себе и Саске, снова в себе. Они ели остывшее карри из одной тарелки и жадно слушали друг дружку. Яманако одновременно давала советы подруге, как одеться в первый день практики, и показывала фото Сасори и Итачи, спавших на плече друг у дружки, Сакура смеялась... Ино смеялась. Потом не заметили, как начали плакать просто так — идиотки. – Я боюсь, — прошептала Сакура, — боюсь, что не справлюсь. – Дура ты, лобастая... Как не справишься, ты же лучше всех... Ты же у меня лучше всех! Харуно улыбнулась, засобиралась уходить и уже на пороге бросила взгляд на еле заметные крапинки на аккуратных ушах Ино, та заметила и рассмеялась нарочито бодро, убежала вглубь квартиры и вернулась с футболкой, где ухмылку доктора Хауса венчала надпись «это не волчанка», протянула Сакуре. – Это ещё зачем? – удивилась Сакура. – Для настроения носи и не марай. – Ино, ты мне любимую домашнюю вещь даришь? – Ага, размечталась. — Ино ухмыльнулась, выгибая бровь. — Вернёшь, как приедешь. Ты же приедешь и скоро... – Ну да, – кивнула Сакура... – Тогда беги уже..! И не волнуйся, я за твоим Саске пригляжу. – Лучше не надо, — ухмыльнулась Сакура, и обе девушки рассмеялись.***
На улице Сакуре снова стало тревожно, она оглянулась на распахнутое окно Ино, вспомнила про поганую сыпь, а ведь даже не обсудили... Медленно бредя летними пустыми дворами, Харуно не могла себя заставить вернуться в общежитие и приступить к сбору вещей, а ведь надо... Аккуратненькие крапинки сыпи всё плясали в глазах. День уже катился к вечеру, стало прохладней. А когда-то давно день казался бесконечным, и маленькая Сакура точно знала, что дружба — это святое, чистое и яркое. Дружба — это уверенность в человеке, с которым делишь школьный завтрак и самые страшные тайны. Реальность ткнула мордашкой в руины былой дружбы, люди не святые и не яркие... Ино первая предала, Сакура не отстала ни на шаг. Уже неясно, кто больше виноват, кто меньше. И будет ли это перемирие за оплаканным карри вечным, кто снова не позвонит, а кто не ответит, две женщины, влюбленные, эгоистичные, мчатся в погоне за своими недобитыми мечтами с перерывом на кофе. Но... Но... Но чертовы крапинки сыпи на ушах Ино, её вчерашнее испуганное лицо на фоне стен кафе с дурацким названием. Нельзя, нельзя просто взять и бросить. Над головой ни облака, только синяя бездна летнего неба, прямо как глаза лучшей подруги. Стало ясно и очень легко.***
– Что значит, никуда не летишь?! – Цунаде удивлённо округлила глаза. Позвонившая ей пару секунд назад Харуно на том конце мобильно связи дрожащим голосом повторила: – Я не могу лететь сейчас, по личным обстоятельствам не могу... – Сакура, я не спрашивала ни про какие обстоятельства... Я спрашиваю, как сильно ты ушиблась головой, если несёшь такую чушь?! И если ушиблась, то приложи лёд и пакуй вещи! – сорвалась на крик Цунаде. – Но я не могу... Простите. – Конечно, не можешь... Не можешь быть такой идио... – Цунаде остановилась на последнем слове, тяжело вздохнула. — Послушай, Сакура, прохлопаешь шанс такой из-за личных обстоятельств... Да ни один мужик… – Простите! Но мужик тут ни при чём, моей подруге сейчас тяжело — очень! Очень сильно и бросить я её не могу. – Что..? – обалдело переспросила Цунаде. — Подруге? Этой вертихвостке Яманако? Да она... – Цунаде-сэнсэй, простите, но я вас прошу, не продолжайте... Я вас очень уважаю, но, пожалуйста, не оскорбляйте Ино. Она моя подруга, и я просто физически не могу сейчас её оставить. Простите меня и не считайте неблагодарной. Пожалуйста. В голосе Сакуры звенел металл, Цунаде почему-то стало горько и смешно одновременно, хмыкнув что-то вроде «Как знаешь», сбросив вызов, представила, как бы, наверно, не похожа была бы её дочь на Сакуру... И как Сакура похожа, на ту другую Цунаде, у которой есть будущее, принципы, странные придурки друзья. Два странных придурка друга... «Простите меня и не считайте неблагодарной.... Пожалуйста», – пронеслось в голове словно отзвук задушенного эха. Вздохнув, Цунаде потянулась к пачке сигарет.***
Уснув в девятом часу вечера субботы, Ино проспала до того же девятого часа утра воскресения и ещё долго нежилась осознанием счастья, что никуда не надо идти. Потом опять заснула и проснулась уже в душный полдень с тяжёлой головой, часа полтора шаталась по квартире с чашкой как попало сваренного безнадёжно остывшего кофе. Звонок с неизвестного номера ворвался неожиданно, спрашивали про Сакуру, просили приехать на опознание. Ино ничего не поняла, уши словно ватой набили. – Какое опознание? Вы вообще о чем? – Мисс Яманако, просим прощение за беспокойство, ваш номер нам предоставили, как близкой знакомой Сакуры Харуно, её родственники проживают не в городе, не могли бы вы приехать и опознание? – Какое опознание? — тупо переспросила Ино. На том конце связи вдохнули, выдохнули и с виноватым равнодушием продолжили. – На опознание тела Сакуры Харуно. У Ино прошёл холод по позвоночнику. – Что за бред? – сказала она шепотом, по входящей линии звонила мама Сакуры. Не сбрасывая вызов, Ино приняла звонок. – Здравствуйте... Да, конечно, глупости! Чушь какая-то... Не волнуйтесь, я разберусь. Я им там сейчас устрою! Идиоты, так пугать людей. – Мисс Яманако? – Да пошли вы... Нет, я приеду! Не волнуйтесь. Запомнив адрес и сбросив вызов, успокоив маму Сакуры, Ино села на пол и тупо уставилась на стену впереди себя. Это, конечно, бред! Но зачем кому-то надо её пугать. Телефон высветился номером Сасори. Яманако удивлённо уставилась на экран. Да что же это такое?! Акасуно никогда не звонил по выходным, да и по будням... Он вообще ни разу не звонил. – Я слушаю, — дрожащим голосом произнесла Ино. – Как ты себя чувствуешь? – буднично поинтересовался Сасори без приветствия. – Плохо... Очень плохо. До Ино не сразу дошло, что звонок Акасуны связан со вчерашними событиями, и, наверное, вполне логичен. Не специально Сасори согласился поехать с ней на опознание. И вот они в его машине. Пахнет фальшивыми цветами отдушка кондиционера. Ино болтает без умолку о том, как перебьёт всех этих идиотов. Сасори молчит. Ино повторяет, что это не может быть Сакура, даже мысли не допускает... Сасори молчит. Подруга ведь в Америку, улетела уже или улетает только, улетит, вернётся. Суть ли? Ранний вечер осторожно трогает небо яркостью. Ино признается, что ей страшно. Сасори равнодушно говорит, что они приехали. Морг как морг, Ино бывала и не раз в подобных. Люди с плохо запоминающимися лицами с виноватым равнодушием что-то рассказывают, просят подойти к железному столу, откидывают белую простыню. – Я так и знала, вы идиоты, — зло произносит Ино. — Это не Сакура, ну конечно! Не она! Сасори рядом с непривычно удивлённым лицом, какой-то трогательной беспомощностью в глазах. Ино в первый раз замечает его таким и всего на мгновенье. Дальше снова черты в обрамлении рыжих волос трогает кукольное равнодушие. Ну и хрен же с ним, с этим Акасуной! На громоздком железном столе, лежит маленькая и прямая фигурка розоволосой девочки. Ино мелко трясется. Не слышит, как Сасори просит её успокоиться. Кто-то на заднем фоне орёт и воет, как безумная о том, что там на металлическом столе не её подруга, не какая-то Сакура. Не может, блядь, этого быть! – Успокойся... Ино не хочет успокаиваться. Среди вещей, нашедшихся у этой мертвой не-Сакуры, странная футболка, где ухмылку доктора Хауса венчает надпись «это не волчанка». Ино не слышит собственного безумного крика, что там на металлическом столе не её подруга. О том, что так просто быть не может. И если бы это была всё-таки она, то что? Что тогда сказать матери Сакуры. Обещала же во всём разобраться. Обещала же, что всё чушь и бред... Сасори вздыхает и спрашивает, есть ли успокоительное. Ино оседает на пол и продолжает не слышать собственных воплей. На металлической столешнице маленькая и прямая фигурка розоволосой девочки, студентки медицинского вуза лечебного отделения, чьей-то подруги... «Дура ты, лобастая... Ты же у меня лучше всех!»