Избранные

Осторожно оглядываюсь по сторонам и, кажется, совсем прекращаю дышать. Легкие сводит, но вдох может оказаться слишком громким, слишком выдающим моё местоположение, хотя, кроме меня, здесь вроде бы никого нет. И это «вроде бы» приводит клетки в состояние тонуса, вызывая бешеное сердцебиение. Запах парфюма отчётливо ощущается, будто владелец духов воспользовался ими не более пяти минут назад. Надеюсь, что это так, потому что шансы быть застуканной сокращаются в несколько раз. Или нет?.. Цель была до ужаса проста: как можно быстрее спрятать в комнате жучок и исчезнуть, будто меня и не было. Но сейчас я стою посреди комнаты, боясь пошевелить даже пальцем. Где грань между бесстрашием и безрассудством и почему мне кажется, что сейчас я переступаю её? Осторожный шаг вглубь комнаты и наконец глубокий вдох. Лёгкие обжигает кислородом, и я едва удерживаюсь от того, чтобы не начать судорожно дышать в попытке устранить дискомфорт. На это будет время потом, когда я окажусь как можно дальше от этого пропитанного чужим запахом места. Мне не страшно. Это открытие поразило пару дней назад, когда я с ослепляющей ясностью поняла, что держаться от происходящего в стороне невозможно. Просто у некоторых есть возможность что-то предпринять, а у некоторых нет. И я, к сожалению или к счастью, отношусь к первой категории. На ощупь пробираюсь дальше, уповая на то, что расположение мебели будет таким, как рассказывал Тобиас. Облегчённо прикрываю глаза, натыкаясь рукой на рабочий стол. То, что нужно. Пару месяцев назад я бы и подумать не могла о том, что сейчас делаю с такой лёгкостью. Заученным движением вставляю отмычку в замок ящика и, слегка надавливая, проворачиваю её. Раздаётся тихий щелчок. Основная часть миссии успешно выполнена, я позволяю себе немного расслабиться. Сколько времени я здесь нахожусь? Если судить адекватно, не больше трёх минут, но кажется, что прошло слишком много. Наверное, становлюсь параноиком. Осторожным движением прикрепляю прослушку к внутренней стороне ящика и подавляю порыв вскочить и убежать. Все инстинкты обострены до предела, но мне кажется, что и этого мало. Только сейчас понимаю, что запасной план не помешал бы. Задвигаю ящик, и — о чудо! — замок автоматически защёлкивается. Возможно, шанс уйти живой не такой уж призрачный. Сердцебиение приходит в норму, а на губах даже появляется торжествующая улыбка, когда я выпрямляюсь и быстрым шагом направляюсь к двери, уже совершенно не заботясь о тишине. Лишь бы оказаться как можно дальше от этого места. Резким движением открываю дверь и... — Убогая, ты серьёзно? ________ Несколько часов назад — Лезть к комнату к Эрику? Это же самоубийство! Барбара усмехается в ответ на мою реплику, а Тобиас всё так же напряженно следит за всеми моими движениями. От его взгляда становится не по себе. — Эрик не самое худшее, что у нас есть. Все наперебой твердят мне это, будто действительно не понимают, насколько он опасен. Или всё дело в его глазах, которые почему-то выворачивают наизнанку, вызывают желание выблевать внутренности. А ещё губы, которые... Я встряхиваю головой и сжимаю руками виски. Нереально. — Но от этого не легче! А если ничего не выйдет и он застукает меня? — Ты не обязана этого делать, — в первый раз подаёт голос Тобиас, скрещивая руки на груди и — чёрт его дери — всё так же не отводя этого означающего непонятно что взгляда. — Просто скажи... — Нет, чёрт возьми, обязана, — взрывается Барбара и, наверное, в первый раз сбрасывает с лица добродушную маску. — Вы ведёте себя, как маленькие дети, которые не понимают, что стоит на кону. Скоро начнётся война, и жизнь одной девчонки не стоит ничего, а её разбитое сердце и подавно. Несколько секунд Тобиас ещё смотрит на меня, а затем опускает глаза. Мы оба понимаем, что она права. Но от этого не легче. Ладони потеют даже сейчас — не от страха, скорее от какого-то непонятного волнения и предвкушения того, что произойдет, если Эрик вернётся раньше, чем нужно. Всё усложнилось в чересчур короткий срок, и я не выдерживала этого стремительного темпа, в котором теперь приходилось жить. — Надеюсь, когда я приду в следующий раз, у вас будет что-то полезное. Всё ещё не до конца успокоившись после внезапной вспышки гнева, Барбара невозмутимо выходит за дверь, словно никакой опасности быть пойманной не существовало. Я восхищаюсь её отвагой, но её мёртвые глаза пугают больше, чем возможная война. Барбара выглядит так, будто побывала уже не на одной. — План, в общем-то, не так плох, — не знаю, зачем я это говорю и кого пытаюсь убедить: себя или его. Тобиас молчит. Крепко сжимает зубы, глубоко дышит, напряжённо сжимает кулаки. — Почему вы не общаетесь? Неожиданно даже для меня. Он вздрагивает, прекрасно понимая, о ком идёт речь. Закрывает глаза и продолжает молчать. Гнетущая атмосфера истощает последнее терпение. Осторожно приблизившись к Тобиасу, я притрагиваюсь к его плечу, ощущая напряжённые мускулы. Перед глазами почему-то мелькают чёрные точки. — Это так важно? Голос звучит почти надломленно, так, что хочется ответить «нет». В голове, соревнуясь друг с другом, отчаянно колотятся все «за» и «против», но решение уже принято. — Да, это важно. Почему? Этот вопрос остаётся висеть между нами незаданным, наполняя воздух каким-то едким чувством непонимания. И это заставляет меня убрать руку и немного отодвинуться, неловко пожав плечами. Тобиас вздыхает и облизывает пересохшие губы. Почему-то мне вспоминается поцелуй с Эриком. Хочется отойти от Четыре хотя бы ещё на шаг, но я остаюсь на месте, завороженно наблюдая за ним. Ты такая идиотка, Трис. — Вы рождённые Бесстрашные? — не выдерживая паузы, задаю вопрос, который интересует меня с первого дня пребывания здесь. Тобиас улыбается краешком рта и поднимает на меня глаза. — Нет, мы перешли из Отречения. Удивление разрезает пространство между нами. Пару секунд я просто моргаю, неуверенная в том, что не ослышалась. Если Тобиаса я ещё хоть как-то представляю в Отречении, то Эрик... о нет, только не он. Нелепый смешок вырывается из горла, тая на губах. Эрик, раздающий еду изгнанникам. Эрик, одетый не в чёрное, а в серое. Эрик и Отречение. Бред какой-то. Я пытаюсь найти в лице Тобиаса хоть какие-то признаки того, что он пошутил, но он, чёрт возьми, серьёзен. Это не глупый розыгрыш, после которого можно рассмеяться и сказать «повелась». Шутки закончились, пора начинать воспринимать всё по-взрослому. — Родители не обращали на нас практически никакого внимания, были заняты в правительстве, помогали другим. Всё что угодно, только не мы, — Тобиас грустно улыбается, и я ободряюще касаюсь его руки. — Эрик нуждался в них больше, чем я. Мне хочется открыть рот и сказать, что Эрик не нуждается ни в ком. Что он чёртов эгоист, сделанный изо льда. И, конечно, ему было абсолютно плевать и на родителей, и на брата. Но что-то в лице Тобиаса не позволяет этого сделать, и я просто сжимаю его руку. — Он пытался привлечь их внимание, сначала был лучшим во всем, а потом... — Тобиас закрывает глаза и сглатывает. На его лице проносятся тысячи, если не больше, оттенков боли и горечи. Но мгновение — и он снова держит себя в руках. Даже глаза не выражают ровным счётом ничего. — А потом он решил действовать наоборот. Всего за пару дней Эрик изменился настолько, что его перестали узнавать самые близкие, в том числе и я. Хочется поставить Тобиаса на паузу, проанализировать услышанное, подготовиться к тому, что может быть дальше. И какая-то противоестественная мысль: а если бы рядом был кто-то ещё? И ещё нереальнее: а если бы этим кем-то была я? — Однажды я вернулся домой и увидел его, стоящего на коленях и повторяющего, что он не хотел. Он был так пьян, что мне казалось чудом, что он вообще разговаривает. И когда я посмотрел на него, его руки... — Тобиас поднимает на меня по-прежнему ничего не выражающие глаза. — Он убил её, Трис. Кажется, всё замирает. Чуть позже, чем было нужно, но застывает. Комната, Тобиас, воздух — всё это перестаёт существовать. Остаётся лишь одно слово, которое разрывает нервные окончания, вызывает панику, граничащую с желанием то ли закричать изо всех сил, то ли разрыдаться. А ещё лучше одновременно. Убил. Вот так просто, от недостатка внимания или переизбытка алкоголя. Неважно. Факт остаётся фактом. Убил. Эрик — кто угодно, но не убийца. Слова, сказанные Кристине ещё вчера, выжигают слизистую глаз. Слёз нет. Только какое-то гнетущее чувство тошноты от осознания, кого я подпустила к себе так близко. — Джанин замяла историю, взяв с него обещание, что он перейдет в Лихость. Отец в тот же день выгнал его из дома, а я... Я не знал, что делать. Тогда я ненавидел его настолько, что готов был убить за мать. А сейчас уже слишком поздно, потому что тот, кто когда-то был моим братом, теперь превратился в чудовище. Пустота. И совсем уж идиотская мысль: а если бы его поддержали? Но поддерживать было не в чем. Эрик облажался, облажался так, что будет расплачиваться за это всю оставшуюся жизнь. Он не чудовище, но он хуже. Потому что ему всё равно. — Я смогу поставить в его комнате жучок.