Мой ангел-хранитель

Так шли дни и каждый из них менял совсем не много. Состояние Сигюн неоднократно улучшалось, а потом вновь становилось хуже. За окном уже давно царствование взяли осенние дожди и шум их был слышен каждый день, каждый день они стучали по крышам замков, каждый день поливали растения, каждый день оседали на морскую гладь. Ветер все чаще срывал с деревьев пожелтевшие листы, что укрывали собой гравийные тропки, дорожки в садах и перелесках, словно золотые ковры. Солнце пряталось за пеленой неясных, серых туч и являть Асгарду свои лучи почти перестало. Все дворцы и замки будто потемнели от пасмурности, и в тумане облаков был различим только возвышающийся царский дворец Одина, островерхой башни которого касались облака. Лекарша Свана покинула свои покои, захватив очередные зелья, изготовленные для Сигюн, уложив их в специальную корзинку. На дворе уже стоял вечер, с горизонта снова налетели тучи, несущие с собой холодный дождь и за окном резко стало темнеть, однако эту тьму было не страшно созерцать из теплых чертогов дворца, где мирно горят ясные свечи. Женщина шла по коридорам, в руках её, помимо корзины, находилась стопка белоснежных полотенец, которые она взяла для охлаждения температуры ванской дочери. Уже очень долго Сигюн лежит в постели, очень долго не дает ей покоя болезнь, не хочет её оставлять, девушка мечется между явью и сном, открывает глаза очень редко, а если и открывает, то с трудом узнает сидящую возле неё верную служанку. Есть только одно улучшение - Сигюн недавно приняла пищу, которая сохранилась в её организме, и это было большим прорывом, однако о каких-то поправках говорить ещё было рано. -Простите, Свана?.. - мужской голос окликнул её. Целительница обернулась, к ней приближался охранник. -Вы что-то хотели? - поинтересовалась она. -Один Всеотец требует вас к себе, очень срочно, - сообщает стражник. -Надеюсь, что это не надолго, я тороплюсь к заболевшей Леди Сигюн, - не смея противиться приказу царя, хотя и находя во всем этом свои недовольства, Свана послушно пошла за асом. Стражник довел женщину до дверей в тронный зал, отворил их, пропуская её вперед, и та, поклонившись, зашла внутрь. Она не помнит, чтобы раньше Один вызывал её, да ещё и срочно. Она привыкла, что всегда её могла требовать только добродушная Фригга. В зале горел свет, что издавали сотни свечей на потолочных люстрах, зал был пуст, и Свана могла слышать, как эхо её шагов отлетает от стен и растворяется где-то в воздухе. Она видит восседающего на троне царя, который, облокотившись на свой Гунгнир, выжидающе смотрит на неё. Вот лекарша уже стоит перед престолом Одина, сгибая колено, приставляя свободную руку к груди. -Мой царь, по вашему зову я пришла, - мягким голосом говорила она. -Благодарю, почтенная Свана, что незамедлительно выполнили мой приказ. Поднимитесь с колен, - сказал Один, указывая рукой. Женщина не смела ослушаться. -Я позвал вас сюда, чтобы осведомиться о состоянии моей невестки Сигюн. Расскажите мне все честно, не утаивая ни одной детали, - пристально всматриваясь в глаза целительницы, Один приготовился слушать. -Ваше Величество, Сигюн очень слаба, целыми днями она не выходит из сна, но если сознание возвращается к ней, то девушка очень редко узнает кого-то или видит кого-то около себя. Чаще всего Сигюн проводит время в забытном сне, температура её тела постоянно меняется, еда принялась организмом лишь раз за несколько дней, - голос женщины был немного тревожным, что не могло ускользнуть от царя. -А что она говорит, когда просыпается? - вновь спрашивает он. -Ничего, - качает головой Свана, - она ничего не говорит, кроме имени своего супруга, такое чувство, что она не помнит других слов. Один опускает голову, томно вздыхает. Свана замечает, как пальцы Всеотца сжимают Гунгнир до побеления костяшек, замечает его напряжение, замечает какую-то необъяснимую тревогу и волнение за ванскую дочь, и женщина удивляется - раньше ведь царя мало интересовала жизнь Сигюн. -То было раньше, - почти себе под нос шепчет Один, словно читая мысли лекарши. -Простите? - переспрашивает она, не расслышав. -Как вы можете оценить её состояние, Свана? - Один меняется в лице, снова становится серьезным. -Тяжелое, мой царь. И это, скажу я вам, вина самой девушки. Она не хочет бороться за свою жизнь, и болезнь, которая лечится, может погубить её. Сигюн полагает, что больше её ничего не держит на этом свете, поэтому она выбирает тьму, и только лечение помогает ей висеть на тонком волоске между жизнью и смертью, - лекарша говорит честно, как и было оговорено, и, услышав её слова, король резко поднимается с трона. -Я должен её увидеть, - заявляет он, на что Свана отрицательно качает головой. -Нет, мой царь. Её никому нельзя навещать, к ней никого не пускают, даже сына, это исключено. Девушке нужен покой. -Ты же не вздумаешь мне перечить, Свана? - Всеотец приближается, прожигая женщину своим грозным взглядом одного глаза. -Я намерен навестить мою невестку, и ты сейчас же проведешь меня к ней. Не имея ни смелости, ни прав на то, чтобы возразить Одину, Свана вынуждена согласится. Её немного напугал такой настрой Всеотца, более того - его поведение ей показалось даже более, чем просто странным. Лекарша ведет Одина к покоям его младшего сына. В приоткрытые окна коридоров влетает ночной ветер, который тревожит мирно горящие факела на стенах, тень ветра так же касается седых волос царя, слегка развевая их. Тяжелые шаги Одина раздаются по тихим коридорам и кажутся очень громкими, способными разбудить весь дворец. Какая длинная дорога, что ведет к покоям мага, Один забыл, когда в последний раз был здесь, ему здесь все кажется чем-то новым, хотя на самом деле эти дворцовые пути - забытое старое. Наконец перед ними вырастают огромные двери, и лекарша заметно удивляется, останавливается, оглядывается по сторонам. -Странно, я думала, нам ещё очень далеко идти, - бормочет она, непонимающе хлопая глазами. Царь в ответ молчит, стоит возле двери, держит ладонь на ручке, но что-то мешает ему так неожиданно зайти. -Позвольте, Ваше Величество, - на помощь к нему приходит Свана, которая поворачивает ручку, открывает двери, что, тихо скрипнув, впускают царя Асгарда. Один делает шаг, переступает порог, и сердце его начинает биться сильнее, однако он пытается скрыть свое волнение. Его взору представляется одаренная теплым и уютным светом просторная комната с обделанными золотыми и зелеными тонами стенами, на которых нет ни одного украшения, кроме одинокой картины с изображением темного леса, пролегающего возле горной реки, и подсвечников. Пол устелен зеленым ковром, мягким, как молодая трава, окна плотно закрыты такими же зелеными шторами, кругом горят свечи, их отблеск танцует на стенах, и от этого покои Лафейсона кажутся ему столь непривычными, в воздухе стоит запах трав, лечебных зелий, отваров, запах теплого огня, который потрескивает в камине, бросая свои маленькие искорки. Взгляд Одина падает на большую кровать, где лежит худенькая девушка с белокурыми, рассыпанными по подушке золотыми волосами, он не улавливает не единого её движения, кроме вздымающейся в дыхании груди, глаза её закрыты, и царь непременно узнает эти пушистые ресницы, которые еле заметно подрагивают во сне. Завидев вошедшего царя, Бирта в приветствие кланяется ему, поднимается с небольшого кресла, который стоит возле постели девушки. Служанка теребит подол фартука, взирает на царя ожидающе, затем переводит взгляд на стоящую за его широкой спиной Свану. -Выйдете отсюда обе, оставьте меня с ней наедине, подождите за дверью, - сухо приказал царь, и женщины поспешили выполнить его указ. Ещё раз поклонившись, Бирта маленькими шажками проследовала к выходу. Когда за асиньями закрылась дверь, Один очень тихо вздохнул, ещё раз пристально взглянул на томящуюся в плену хвори Сигюн, затем несмело прошел к её ложе. Девушка, кажется, спала очень крепко и даже не могла расслышать не единого звука, шага, голоса, хотя по оконным ставням очень громко барабанил дождь, но даже от песни небесных слез дева не просыпалась. Один присел на кресло возле неё, внимательно начал вглядываться в её спокойное, безмятежное личико, на котором блестят капли пота, стекающие к её шее; щечки румяные, почти красные от температуры; руки, Один замечает, с какой-то непонятной силой сжимают край теплого одеяла; с розовых губ слетает еле слышный стон, а точнее - дыхание, смешивающееся с хрипотой. Царь зажмуривает свой глаз, опускает голову, со стороны его жест выглядит так, будто он пытается согнать столь ужасное видение, потом, снова отворяя взор, он видит - ничего не меняется. Сигюн все так же мучительно вздыхает, все так же возится, будто пытается высвободиться из невидимых пут, что связали её тело. -Сигюн. Сигюн, - очень тихо зовет царь, словно пробует на вкус её имя. Только голос его другой, голос его родной, как давно забытая песня. -Все будет хорошо, милая, это я. Послушай мой голос, - он не стал касаться её руки, чтобы не пробудить её, не стал дарить поцелуй, чтобы она не открыла своих прекрасных глаз. Пусть слушает только голос, пусть внимает ему, пусть держится за него и выбирается из пропасти, темной пропасти. -Сигюн, - он нагибается к девушке. -Ты узнаешь мой голос? - иногда змеиный, иногда ласковый, как солнечный луч, иногда холодный, иногда горячий, который сжигает в ней все. Этот голос любимого Локи, который она всегда различит среди других. Услышав знакомые, до боли, до щемления в сердце, до судороги в груди, до слез родной голос, она замирает, будто вслушивается в тишину, чтобы проверить, не кажется ли он ей, не чудится ли. -Ты узнаешь мой голос, девочка? - вновь полушепотом спрашивает он. -Узнаю, - некогда прекрасный тон, мягкий, звонкий, стал охрипшим от кашля, от постоянных мучительных стонов. -Локи, ты... Ты рядом. -Я рядом, Сигюн, и я всегда буду рядом, - отвечает голос, который издает сидящий рядом с девушкой Один. -Только не открывай глаз, милая Сигюн, хотя я и рядом, ты меня не увидишь. -Возьми мою руку, прошу, Локи. Дай мне почувствовать тебя, умоляю, - шепчет она, словно в бреду, на щеках её царь замечает слезы, но как только рука её пытается нащупать его ладонь, Один тут же отстраняется. -Я и так держу тебя за руку, любимая, просто ты не чувствуешь этого и ты её не ощутишь, - солгал Всеотец, с какой-то неподдельной болью закрывая глаз. Во сне лицо девы стало недовольным, а пальцы её по-прежнему шарили по простыням, пытаясь найти руку мужа. -Сигюн, мне очень больно оттого, что ты с собой делаешь. Почему ты опускаешь руки? Почему не борешься за свою жизнь? - спрашивает царь голосом младшего сына. -Зачем мне жить, если тебя нет? Видишь, ты говоришь со мной, - с расстановками после каждого слова отвечает дева, - значит, я на правильном пути. -Нет, это не так. Это не твой путь, Сигюн. Ты забыла, что на этом свете есть Нари, есть наш сын, который нуждается в тебе. Почему ты забыла о нем? Сигюн начинает плакать, не зная, что отвечать. Она зажмуривает и так закрытые глаза, позволяет слезам упасть на её чуть впалые щечки, заостренные скулы. -Родная, ты должна жить дальше, ты не должна сдаваться. Пойми, что своим бессилием ты делаешь мне больно, у Хель мне и так хватает мучений, но твои мучения для меня страшнее всего прочего. Прошу, одумайся, борись за свою жизнь ради сына, ради меня, даже если меня не будет рядом. Знай, что я всегда наблюдаю за тобой, держу тебя за руку, слышу тебя. Умоляю, живи, Сигюн, - если бы Сигюн или кто-то другой сейчас видели бы лицо Одина, они бы не узнали в нем ни взгляда, ни голоса, ни даже самого лица. Он весь словно был каким-то миражом. Но, к счастью, со стороны никто его не наблюдал, даже Сигюн не смела открыть глаз, наивно полагая, что все это только сон. -Локи, но... Ты, - она пытается что-то возразить, но слезы затмевают любые слова. -Пообещай мне, что ты будешь бороться, пообещай, что ты выберешься и будешь жить, - попросил он вполне серьезно. В ответ она смолчала, лишь тихо всхлипывая. -Пообещай, Сигюн, - повторил он уже более требовательно. -Хорошо... - осевший голос девы дрогнул. -Я обещаю, Локи. Я обещаю тебе, только не уходи снова, не оставляй меня одну, - прозрачные слезы таят на её щеках, пальцы продолжают незаметно тянуться, на ощупь отыскивать родную холодную ладонь. -Прости, любимая, - он с трудом сдерживается, чтобы не коснуться её кожи, не поцеловать её губы, он уходит, даже не обернувшись, он просто растворяется в воздухе, не издавая больше ни звука. Сигюн открывает глаза, затуманенные слезами - комната пуста, в камине трещит огонь, за окном бушует дождь, стучится в окно вместе с ветром. Голос - мимолетное видение, исчезнувшее навсегда. Ей казалось, что он сидел прямо перед ней, но ей только показалось. Его нет рядом, он снова ушел, снова покинул. Она вновь тихо плачет, шепча лишь одно слово: "обещаю". Среди бесконечных осенних дождливых дней почти не было просвета. Солнце постоянно пряталось за пеленой серых туч, зато ночью, когда плотные облака таяли, на небо восходила серебристая луна, ведя за собой вереницу блестящих созвездий, украшая своими красотами небеса. Дни тянулись очень долго для Сигюн, хотя она не видела, как наступало утро, не знала, что за окнами уже день, и не не могла даже предположить, когда начинает вечереть, - все это потеряло для неё интерес. Она лишь существовала в этом мире, потому что ей нужно жить, нужно продолжать дышать, нужно заставлять свое чахлое, израненное сердце биться ради сына, ради любимого и единственного Нари, которого она не видела уже несколько дней. Служанки не приносили ей ребенка, боясь, что болезнь матери передастся ему, да и потом малышу не стоило видеть Сигюн в таком состоянии. За окнами, не переставая, разгуливал дождь, иногда шумела гроза, и Сигюн невольно вздрагивала, когда за зелеными шторами сверкала яркая молния, когда раскат грома прокатывался по Асгарду, задевая самые скрытные уголки сего мира. Девушка сворачивалась клубочком на постели, зарывалась в одеяло, неотрывно смотрела на пляшущий огонь в камине, который отражался в её голубых глазах. Как же больно и одиноко, как же невыносимо осознавать, что все кончилось, и воспоминания она боится впускать в свой разум, боится даже подумать о его зеленых глазах, о тонком, приятном, притягательном голосе, о таких чувствительных прикосновениях. Иногда во сне, когда она невольно наводит сама себе сновидения, ей чудится, как его крепкие руки сжимаются на её талии, как он обнимает её, как бережно несет в своих объятиях, вытаскивая из горящего корабля. На лице его сияет кровь, волосы беспорядочно налипают на лоб, губы еле заметно улыбаются, хотя глаза беспокойны как никогда. Он так сильно испугался в тот миг за неё. Сигюн пытается заснуть, хочет спрятаться от этих воспоминаний, мыслей, укрыться от них, запереть навсегда сердце, разум, привыкнуть, что Локи больше нет, но каждый раз она понимает, как бессильна, как не способна сделать это, какими бы не были тщательными её старания, и все попытки забыть вновь превращаются в слезы воспоминаний, в горькие слезы, которые неустанно льются на подушки. Рядом всегда Сигюн чувствует чью-то теплую руку, и рядом всегда оказывается верная Бирта, которая не покидает деву целыми днями, теперь даже помощи лекарши уже почти не требуется: Бирта сама заваривает травы, подает ванке, сама делает холодные примочки, чтобы сбить назойливую, хоть и легкую, температуру, которая стала появляться все реже. И Сигюн с равнодушными глазами, без тени любых чувств принимает лекарства, пищу, но с кровати ещё не встает. Пошевелить любой частью тела для неё не составит труда, но ей кажется, что и руки, и ноги её настолько полегчали, что их будто вовсе нет. Резкие движения венчаются головокружением. За все дни девушка не произносит ни слова, молчит, а по ночам Бирта слышит её тихий плач, когда Сигюн отворачивается к стене, к камину, куда угодно лишь бы никто не видел её слез. Пусть эта боль достанется только ей, и она сама справится, как и обещала мужу.