Мелания

Это всего лишь его второй визит к Мэнди, когда одна из ее соседок выкидывает номер. Это девушка, которая ему не нравится, Эмма. У нее вытягивается лицо каждый раз, когда Микки матерится, и она смотрит на ребенка с такой жалостью в глазах, как будто считает, что Микки портит ей жизнь. Ему не о чем с ней говорить, так что он по возможности ее игнорирует, но все же. Он пришел к Мэнди, просто повидаться, и оказалось, все ее чертовы соседи тоже дома. Эмма — нудная чика, Кэсси — спокойная чика, Дэвид, о котором Микки ничего не знает. Плюс Йен, который сидит в углу со своим ноутом, и Микки не смотрит на него, не смотрит на него, не смотрит на него. Эмма тоже особо не разговаривает с Микки в те несколько раз, что они встречались. Тем не менее кажется, она относится к ребенку хорошо, как обычно относятся к людям большинство людей. Так что, когда Микки сидит на диване у Мэнди и пьет вместе с ней пиво, а ребенок сидит у него на коленях, играя с его телефоном, Эмма наклоняется вперед и начинает сюсюкать с ней. — О, я никогда не спрашивала, — внезапно произносит она с каким-то манерным акцентом. — Как ее имя? И Микки, эээ, молчит. — Черт, да! — восклицает Мэнди, поворачивая голову, чтобы посмотреть на него так, как будто это его чертова вина. — Я никогда не спрашивала об этом, а ты всегда зовешь ее просто ребенок. — Она, — произносит он и замолкает, теребя губу. — Ну, я не знаю. Тони не упомянул об этом за те чертовы десять секунд, что говорил со мной о ней. Молчание. Два других соседа наклоняются вперед, готовые подключиться к разговору. Краем глаза Микки видит, что Йен поднял голову от ноута. Мэнди бьет его по руке с такой силой, что на этом месте точно будет синяк. — Ты просто ебанат, — говорит она, и Эмма цыкает себе под нос, но ничего не говорит. — Ребенку нужно имя, — говорит другая девушка, Кэсси, та, что спокойная. У нее между бровей образовывается морщинка, она выглядит чертовски расстроенной за ребенка. — У нее оно есть, — объясняет Микки. — Мне просто не довелось его узнать. Возможно, и Тони тоже, так что даже если у меня был бы шанс связаться с ним, это не поможет. — Ну что ж, тогда ты должен дать ей имя, — говорит Эмма. — Ей нужно хоть что-нибудь, принадлежащее только ей. Кажется, что сейчас они начнут копать под него и под его отцовство. Микки сердито сжимает кулаки, но ребенок все еще у него на коленях, так что он не может ничего сделать. — Она в порядке, — настаивает он, избегая своей обычной тактики и используя вместо этого слова. — Ей не нужно какое-то чертово первое попавшееся имя, понятно, она в порядке. — Они правы, Мик. И этот — этот голос он знает чертовски слишком хорошо, как минимум, знал раньше. Микки не поворачивает головы, но позволяет себе скосить глаза в сторону. Йен сидит у барной стойки с ноутом, но повернулся к Микки, и Микки может видеть его, и Йен смотрит прямо на него и он здесь, он разговаривает, и он… — Просто выбери чертово имя, — повторяет Мэнди. Микки ни за что не признается в этом, но этих слов Йена для него достаточно, чтобы тут же согласиться. И это чертовски печально, что он по-прежнему так зависит от Йена Галлагера. Но это правда. Все, что чертов Йен хочет, он всегда получает, если это касается Микки. — Да пошли вы, — говорит он им всем, для вида. Но все то время, пока он собирает шмотки ребенка, несет ее назад в их квартиру, и когда они внутри, он думает. Потом она плачет, и ее нужно кормить, купать и переделать кучу других дел, впрочем, как и каждый вечер, так что у него нет времени подумать. Но когда она наконец-то уложена спать и сопит в кроватке, Микки садится на диван и достает свой убитый ноут. Вбивает в поисковик: как выбрать имя для ребенка. В результате выскакивает хренова туча тупых мамочкиных блогов и сайтов с нереально огромными списками чертовых имен, их можно выбирать по длине или по смыслу, по стране происхождения, и это запутанно и перегружено всяческим дерьмом. У Микки нет никаких идей насчет имени. Он едва-едва смирился с тем, что в принципе должен дать имя ребенку. Ему вообще по барабану, как ее зовут, но тут выясняется, что он обязан выбрать имя. Это слишком большая ответственность для него. Что если он выберет что-нибудь неподходящее? Микки помнит, как она первый раз произнесла «папа». Он был на кухне, матерился на банку с апельсиновым джемом, которую уронил на стол и теперь пытался собрать, не слишком насвинячив, когда услышал ее лепет из гостиной, как обычно. Вдруг, абсолютно неожиданно, она произнесла это вслух. Папа! Он замер в панике, на секунду подумав, что чертов Тони вернулся, потом перепугался еще больше: блядь, она думает, я ее чертов отец. Он прокрался в гостиную, посмотреть что происходит, и увидел, что она разговаривала вовсе не с ним, а со своим мишкой Тэдди. Просто лопотала, по-прежнему ни черта не в курсе, что значат производимые ею звуки. Ни хера не зная, кто ее папа. Возвращаясь к именам: они тупые и бессмысленные, и Микки не знает, почему чертов мир придает им такое огромное значение. Возвращаясь к именам: он не понимает, как должен выбрать из всех чертово одно, тупой набор звуков, которые будут влиять на всю следующую жизнь малышки. Несколько минут он бездумно просматривает имена, сопровождая их матами, но бросает это занятие довольно быстро. Он закрывает все таблицы, которые открыл, и возвращается к поиску, а поскольку он в отчаянии, то переходит на вторую страницу результатов. По большей части, там то же самое, но он упорно продирается через нее. И вдруг, вдруг ему попадается одна статья, одна чертова статья, в которой не просто список имен, и в которой не говорится о том, как называть детей по временам года или в честь какой звезды. Нет, это чертова тупая статья, которая втемяшивает в его голову чертову тупую идею. В статье говорится, что многие люди называют детей в честь кого-то, кто имел для них большое значение в прошлом. Бабушки и дедушки, тети и дяди, братья и сестры. И, блядь, у Микки полно родственников. Еще там сказано мама, и именно тогда к нему приходит тупая, тупая чертова идея.

***

На следующий день он опять приходит к Мэнди, еще до обеда, потому что ему скучно. Все ее соседи снова дома, шляются по квартире, как больные коровы. Йен на диване, в пижаме, и Микки не смотрит на него, не смотрит на него. Он сидит на кухне у барной стойки с Мэнди и сражается с ребенком и ее овсянкой. Мэнди ест йогурт и болтает, рассказывая ему какую-то ерунду, но когда она заканчивает и наступает тишина, он решает, что сейчас самое время объявить новость. — Да, кстати, поскольку вы придаете такое чертовски большое значение этому, — говорит он, как будто это мелочь. — Мы будем звать ее Мэлли. Полное имя Мелания, но для семьи — Мэлли. Мэнди застывает, когда слышит это. Смотрит на него, но он избегает ее взгляда. Она шлепает ложкой по столу, бросает недоеденный йогурт и уходит в свою комнату, не сказав ни слова. Она никогда не любила, чтобы ей напоминали об их маме. Соседи не обращают внимания на ее демарш, вместо этого все поворачиваются к Микки. Нудная Эмма смеется. Микки не понимает, в чем причина, пока она не произносит это вслух. — Вы, ребята, действительно так любите аллитерации, да? — говорит она, и вторая девушка тоже начинает смеяться. — Мэнди, Микки и Мэлли Милкович? Полный рот М? — Пошла ты, — отвечает он, оскалившись. Микки вообще не думал об этом, но это не важно. Имя уже слишком хорошо подошло ребенку, и он не может поменять его, даже если она носит его меньше, чем один чертов день, ему нравится его выбор, и ему нравится иметь такое небольшое не-то-чтобы-напоминание о маме рядом с собой. Микки думает, что Эмма бы заткнулась, если бы он сказал, что это в честь их с Мэнди мамы, но он не хочет говорить об этом, так что пусть смеется. Пусть думают, что он хреновый выбиратель имен, или что он действительно любит букву М, отлично, ему по фигу. Ему насрать, что они думают о нем. Мэнди, кажется, не собирается возвращаться из своей комнаты, и он вдруг понимает, что как-то неловко продолжать сидеть здесь без нее. Микки заканчивает кормить ребенка — кормить Мэлли ее овсянкой, — и начинает собирать ее барахло. И тогда… Иногда Микки не может понять, хороша его жизнь, или плоха, или же это чертова смесь того и другого. Потому что когда, именно когда он уже готов уйти, Йен подходит к нему. Он смотрит на Микки и мягко спрашивает: «Мэлли, да?» Несколько раз, когда Микки был пьян, или под кайфом, или только что оттрахан, он рассказывал Йену о своей маме. Не напрямую, а так, намеками. Она никогда не была идеальной, но любила его, и не важно, как далеко она заходила с наркотиками, это никогда не менялось. Когда она умерла от передозировки и они остались с Тэрри, это было самое худшее, что когда-либо случалось с Микки. Он всегда думал, что его мама была безобиднейшим существом — она приплыла в Америку вместе с семьей, когда ей было тринадцать, понятия не имея, что ждет ее впереди, в восемнадцать вышла замуж за Тэрри, и жизнь с ним сломала ее. Но она никогда не была жестокой, любила его, и Мэнди, и всех его говнюков-братцев, и он думает, что это само по себе уже достижение. И еще Микки думает, что глупо называть его ребенка в честь кого-то, кто умер, но его мама всегда была Мелания, и никаких сокращений, так что Мэлли — немного другое. Это намек на его маму, но не точь-в-точь. Достаточно, чтобы значить что-то, но не достаточно, чтобы значить все. Йен, кажется, понял это. Он не смотрит на Микки так, как зыркнула Мэнди, когда он произнес Мелания, просто подходит ближе и задает вопрос, который на самом деле не вопрос — «Мэлли, да?» В ответ Микки смотрит на челюсть Йена. Он никогда не любил смотреть в глаза. — Ага, — наконец говорит он, когда становится ясно, что Йен не собирается больше ничего говорить. — Хорошее имя, — отвечает Йен. Затем следует секундная пауза, Микки может видеть, как Йен колеблется, а потом наклоняется и кладет свою руку Микки на плечо. Микки счастлив, что он в пальто. Микки хочет, чтобы он был без пальто. Он думает, как это — спустя столько времени почувствовать прикосновение кожи Йена к его коже. Если, как ему кажется, он упадет в обморок, если это выбьет почву у него из-под ног, если это будет слишком. Йен всегда был слишком, правда, но тем чертовым чокнутым образом, что Микки только хотелось еще. Йен касается его руки, и Микки закрывает глаза на одну долгую секунду, потому что он на грани, потому что каждый его нерв горит огнем и его желудок сжимается, а сердце пускается вскачь и в горле появляется ком. Он не может посмотреть Йену в лицо, потому что знает, что как только увидит эти выцветшие веснушки, и эти зеленые глаза, и эти глупые яркие рыжие волосы, все начнется сначала, и в этот раз ему будет некуда бежать. — Ага, — говорит он, его голос звучит сдавленно, но он не обращает внимания. — Спасибо, мужик. Йен кивает и убирает руку. Микки прижимает Мэлли к своей груди, крепче, чем нужно, и уходит.