Фаворитка

Жизнь — это просто игра, но о правилах, мол, догадайся сам. Мы замираем под взмахом обгрызенного пера. Господи, ты решаешь чье имя к себе вписать. Господи, только лишь ты решаешь, кого из нас двоих пора забирать. И кто из нас за кем пойдет по пятам. — Господи, я не оставлю ее, я прикрою ее, только дай мне мои крыла. — Господи, я не покину его, я прикрою его, только дай мне мои клыки. Господи смотрит на них, удивляется: «Ну, дела!» Господи смотрит на них, ухмыляется в бороду: «Что же, за дураки? И что за беда их на этом пути развела?» Бог листает их судьбы, и видит, что в этой жизни их просто нет. Он листает их судьбы, и видит, что дальше им, в общем-то, не судьба. Каждую жизнь умирает Она за Него. Ну, а Он все спешит за ней из глубин легенд Без сожалений и страха. И каждая жизнь — это их борьба. Бог с любовью пером на листе бумаги вписывал «Happy End». Саша Бест Никогда еще тьма не подбиралась к ней так близко. Казалось, она была повсюду: в воздухе, в предметах, в людях, в их поступках… В ней самой… Она дышала в затылок своим смрадным обжигающим кожу дыханием. Она опутывала тело десятками невидимых цепей. Она тянула к шее свои костлявые ручки и собиралась как можно крепче сдавить горло. Воздуха становилось все меньше. Легкие словно горели изнутри адским пламенем. Было больно. Мучительно больно. И страшно. Хотелось сбросить с шеи железную руку, выбраться на свет и сделать глубокий вдох. Но все, что ей было дозволено — это стоять посреди огромного зала в окружении жутких уродливых тварей и пытаться прикрыть руками свою наготу. Стражи мрака были здесь же, рядом. С их похотливо приоткрытых ртов капала на дорогой персидский ковер ядовитая слюна и прожигала в густом длинном ворсе черные дыры. Их глаза горели предвкушением, а из горла вырывался хрип. Они стояли так близко, что при желании могли коснуться ее, всего лишь протянув руку. И ей казалось, что все светлое и доброе, что было в ней, в этот момент растворяется в уродливой удушающей тьме. Она ощущала себя опустошенной. Непривычно свободной от чего-то. Чего-то, что раньше было её неотъемлемой частью. В углу комнаты жалкой кучкой валялись светлые волосы, срезанные кем-то из стражей в тот момент, когда она очутилась тут. Но даже не в волосах было дело. Самым страшным для нее было то, что за своей спиной она не ощущала крыльев… Кто-то из тварей дернулся вперед, очевидно, устав ждать, и все остальные, подобно стаду шакалов рванулись следом и сшибли ее с ног. Она чувствовала, как ее тело лапают десятки потных шершавых ладоней, как раздвигают грубым нетерпеливым движением ее бедра и проникают в нее, разрывая изнутри. Она не могла кричать. Крик застревал в горле и превращался лишь в жалкий хрип умирающего от смертельных ран зверя. Она знала, что жизнь рано или поздно оставит ее изуродованное этими тварями тело, и молила небеса только об одном — чтобы это произошло немедленно. — Очнись. Всего одно слово, произнесенное грубоватым, смутно знакомым голосом, и тьма, окружавшая ее, неожиданно отступила. Нет, не ушла. Но трусливо поджала хвост и спряталась, в ожидании своего часа. Девушка открыла глаза и ощутила на своей щеке чью-то холодную ладонь. — Ты меня напугала, — произнес все тот же голос, а мгновение спустя Дафна увидела и его обладателя. Мечник сидел рядом, на краю ее кровати, и внимательно смотрел на девушку. В черных без единого блеска глазах отражалась тревога. Даф не помнила, чтобы за все время ее пребывания в резиденции мрака у Арея было такое выражение лица. Оно могло быть рассерженным, равнодушным, насмешливым, но встревоженным… никогда. Девушка не нашла в себе силы ответить ему. Ей потребовалось несколько долгих секунд, чтобы суметь понять, что все увиденное было лишь сном. Жутким кошмаром, до омерзения правдоподобным. — Как ты себя чувствуешь? — спросил Арей, убирая руку. — Жар уже спал, но дышишь ты так, словно за тобой гонится стая голодных волков. — Вы почти угадали, — севшим голосом отозвалась Даф и прикрыла глаза. Почему-то сейчас ее не смущал тот факт, что она лежит в своей постели, прикрытая одеялом до середины груди, а барон мрака находится рядом и справляется о ее здравии. Кровь все еще бешено пульсировала в висках, на лбу выступила испарина. — Что тебе снилось? — поинтересовался Арей. Отвечать она не стала. Рассказывать такое девушка не смогла бы никому. Слишком грязным был сон. Слишком жутким. — Лучше ответьте мне, что вы здесь делаете? — пробормотала Даф, когда разум ее начал более или менее проясняться. Арей как-то странно взглянул на нее. — Значит, ты не помнишь? — Не помню чего? — она внутренне напряглась. В памяти кусочек за кусочком начали всплывать события вчерашнего вечера и его завершения. — Я перенес тебя сюда уже ночью, — ответил барон негромко. — Но на тот момент ты еще была в сознании. Странно, что ты не помнишь, как я укладывал тебя в постель. Даф ощутила, как заливаются краской ее щеки. Девушка зажмурилась и шумно выдохнула. Да, будь оно не ладно! Она, в самом деле, все помнила. Помнила, как он держал ее на своих коленях и крепко прижимал к широкой груди. Помнила его горячее дыхание на своей щеке. Помнила, как скользили по ее телу его ладони, как проникали они под одежду и обжигали кожу откровенными ласками, больше напоминающими жалящие укусы пчел. Кажется, те места на теле, где к ней прикасались его пальцы, до сих пор горели огнем. Она помнила жар, который исходил от него, помнила его хриплый шепот над ухом. Он говорил очень много, и каждое его слово имело над ней почти сверхъестественную власть. Повинуясь негромким приказам, девушка прогибала спину, облизывала кончиком языка пересохшие губы и немного разводила ноги в разные стороны. Зажатая в его ладонь маленькая бледная рука сама гладила разгоряченное тело и подолгу задерживалась внизу живота. Он заставлял ее падать в бездну похоти и вожделения, и она падала с большой охотой. Сон, который видела Даф под утро, вдруг показался ей невинным и совершенно безобидным в сравнении с тем, что делала она этой ночью. «Это конец», — пронеслось у нее в голове. Конец всему. Конец ее светлой сущности и ее существованию. Она была в этом убеждена. После такого не то что в Эдем… на улицу то страшно было выйти. Как она могла опуститься так низко? Как она могла позволить затянуть себя в болото? Как могла поддаться? Ей стало тошно и мерзко. От самой себя. И от того человека, который сделал с ней это. Человека, который, как ни в чем не бывало, сидел сейчас рядом с ней и справлялся о ее здравии с видом доброго Айболита. Хуже всего, что ей было стыдно перед ним. Так, как не было стыдно еще ни разу за ее долгую жизнь. — Я вас ненавижу, — сдавленно прошептала она, не смея открыть глаза и взглянуть на него. — Знаю, — равнодушно кивнул Арей. — Сейчас ты не понимаешь. Но, может, когда-нибудь поймешь, что я пошел на это лишь для того, чтобы сохранить тебе твою никчемную жизнь. Пока ты ломала голову, изобретая какие-то детские шалости, я придумал способ, который оказался, в самом деле, действенным. Видела бы ты себя со стороны… Не думаю, что после такого ты будешь вызывать у Лигула недоверие. Стражи Света не делают ничего такого, что делала этой ночью ты… — Замолчите, — Дафна зажала ладонями уши и зажмурилась. — Уходите. Оставьте меня, пожалуйста! Я прошу вас… Арей поднялся на ноги и взглянул на нее без тени сожаления. Лицо его приобрело то самое равнодушное выражение, которое было ему присуще. — Хорошо, — отозвался он. — Послезавтра ты должна быть готова. А до тех пор можешь не попадаться мне на глаза. Мечник схватился за дверную ручку, но перед тем как уйти, вдруг обернулся, словно о чем-то вспомнив. — Я никому никогда не расскажу, — тихо произнес он. — Это только наша тайна. И знаешь… Что бы ты там сейчас себе не думала, как бы не презирала меня, в одном я убедился наверняка. Ты хотела быть моей. Хотела этого ничуть не меньше, чем я сам. Мрак и свет не могут уживаться в одном теле, девочка? Так ведь вы всегда твердите? А что, если могут? *** Серый, противный дождь, наконец, перестал. Почти три дня грязные пушистые, словно старая вата тучи выжимали из себя всю скопившуюся влагу, но, в конце концов, сдулись, словно дырявые целлофановые пакеты. Бездонное синее небо очистилось от облаков и вернуло себе первозданную красоту. И, хотя, робкое февральское солнце практически не грело, Москва ощутимо преобразилась, и стало ясно, что зима доживает последние деньки. С веток деревьев и крыш домов все еще капало, но капли эти в лучах солнца красиво переливались. В лужах, словно в параллельном измерении отражался огромный город с его высокими домами, пестрыми машинами и вечно спешащими жителями. Пугливые кошки нерешительно выглядывали из-под скамеек и, сообразив, что дождь закончился, лениво вытягивали свои затекшие спины и широко зевали, наблюдая за купающимися в лужах воробьями с каким-то особым интересом. — Давно не виделись, а ты, Ареюшко, даже не хочешь поболтать со мной по душам как в старые добрые времена, — проскрипела Аида Плаховна, удобно устраиваясь в кресле в кабинете барона мрака. Зачехленная коса лежала у нее на коленях и легонько подрагивала. — Отчего же не хочу, — отозвался Арей, выудив из недр старого деревянного шкафа небольшой бочонок, полный золотистой жидкости, и водрузив его на стол. — Только вот, сдается мне, ты о чем-то конкретном поговорить пришла, а не просто так. Верно, Аида? Старуха сделала честное лицо и даже попыталась обидеться. — А я думала, друзья мы с тобою, думала, скучал за мной, вот и явилась поговорить о том, о сем. А ты вон как… Хорошего ты мнения обо мне, добрый человек. — Не обижайся, Аида, — миролюбиво улыбнулся барон, разливая медовуху по высоким стаканам и протягивая один из них Мамзелькиной. — Хочешь поговорить, давай поговорим. Но предупреждаю — если Лигул тебя подослал, разговор у нас короткий получится. — Я у Лигула на посылках не была и не буду, — прищурив глаза, отозвалась Аида Плаховна. Стакан она крепко сжала сухонькой костлявой ручкой, но пить пока не спешила. — По своей воле пришла. Хотя, не с пустыми руками. Просили передать кое-что. Арей сделал глоток и усмехнулся. Он с самого начала, едва старуха с косой переступила порог его резиденции, был убежден, что пришла она не просто так. — Ну, так передай. Я слушаю. — Не тебе. Подопечной твоей, — ответила Аида Плаховна, с интересом наблюдая за Ареем. — Вот как? — мечник попытался придать лицу как можно более равнодушное выражение. — И что же? Мамзелькина не спешила с ответом. Она, наслаждаясь возникшим в воздухе напряжением и затянувшимся молчанием, отпила из своего стакана примерно треть золотистого напитка и с удовольствием причмокнула губами.  — Дивная медовуха, просто отменная, — восхищалась старушка, словно бы позабыв о том, что говорила до того. — Не пойму только, где ты ее берешь? Ни у кого такой нет. Уж я везде искала. Арей промолчал. Он внимательно наблюдал за гостьей и покручивал стакан в руке, ожидая ответа на свой вопрос. Мамзелькина еще пару минут восторгалась медовухой, но потом все-таки сдалась и махнула рукой, вытащив из складок своего балахона какой-то прямоугольный сверток. — Посылочка из Тартара для Стража № 13066, — заявила она, прищурив глазки. — Что там? — спросил Арей, взяв сверток в руки. — Для тебя — ничего ценного. Но для твоей подопечной маленький презентик, — хихикнула Аида. — Лигул лично позаботился о наряде для Дафны на субботний ужин. — Там костюм из ядовитого плюща? — нахмурился мечник, однако, вскрыть сверток не спешил. — Клубок тартарианских змей? Или пропитанный ядом шелк? — Не думаю, — усмехнулась Мамзелькина. — Лигул намерен увидеть Дафну в этом, какой ему смысл вредить ей еще до ужина? Ты недооцениваешь нашего старого друга. — Тогда что там? И могу ли я открыть это? — спросил Арей без тени улыбки. — Что там? Наряд на субботний ужин, я ведь уже сказала, — отозвалась Аида Плаховна. — А вот тебе открывать не советую. На коробочке четко, алым по белому написано «Стражу № 13066, Дафне, лично в руки». Боюсь, посторонним сверток не открыть без вреда для себя. Так что не стоит даже пытаться. Арей тоже прочел надпись и отложил коробочку на край своего стола. Он пока еще не решил, стоит ли отдавать это Дафне, или все же лучше не рисковать. Мало ли что могло придти в голову Лигулу. — Это все? — спросил мечник хмуро. — Больше наш многоуважаемый горбун ничего не просил передать? — Только пламенный привет и долгих лет жизни, — хмыкнула Аида. — Ну да пес с ним, с Лигулом. Я с тобой хочу поговорить. О тебе, а не о нем. Изменился ты, Ареюшко. Давно тебя я таким не видела. И, признаться честно, не видела бы еще столько же. — О чем ты? — Арей взглянул на нее. Угольно-черные глаза встретились с пустыми, бездонными глазами самой Смерти. — О том, — голос Мамзелькиной вдруг резко посерьезнел и стал жестким. — Сколько прошло с тех пор, как убили Дарию? А тебе вновь захотелось острых впечатлений? Не живется-то тебе спокойно? — Что ты несешь, Аида? — сурово спросил мечник. — Ты знаешь, о чем я. Прекрасно знаешь. И на грабли наступаешь все те же. Старые знакомые грабли. Долго ты вокруг них ходил, а тут вдруг решил, что время пришло новую шишку получить. Мало тебе проблем? Мало тебе, что Лигул каждый шаг твой контролирует? Мало, что Буслаев на тебе висит как балласт, от которого ты не избавишься теперь так просто? Мало тебе Улиты, о которой заботиться приходится? Ты решил снова в омут с головой, как раньше. — Все не так. И ты прекрасно знаешь это. Я всего лишь хочу ей помочь. — Помочь? Да чем ТЫ можешь ЕЙ помочь? — фыркнула Мамзелькина. — Ты — мрак, она — свет. Ты не помогаешь ей, а тянешь на дно, за собой. Не помощь это, дорогой мой друг. Иначе это называется. Озвучить мне, али сам догадаешься? — Хватит, — устало отозвался барон. — Хватит, Аида, нести чушь. Ни черта ты не понимаешь. — Да уж, куда мне, — кивнула старушка. – Я, чай, первый день на свете живу-то. Не знаю, что за зараза в тебе поселилась и губит тебя день ото дня. А заодно и девчонку эту. Все вокруг слепы, все ерунду говорят. Один ты у нас знаешь, что к чему. — Аида, мне кажется, тебе уже пора. Дел много у тебя, кажется мне. Иди, Аида, занимайся делами своими. Не хочу отвлекать тебя больше. — Да я-то уйду, — Мамзелькина допила содержимое своего стакана и отодвинула его от себя. — Вот только проблема-то останется. И как тебе с ней справляться, ты сам ведь не представляешь. Губит тебя это. Ломает. А ты сопротивляться не можешь. Не видишь выхода. — Стало быть, ты видишь? — спросил Арей, устало потирая переносицу. — Вижу. Убей девчонку. Ну, или, по крайней мере, не мешай Лигулу уничтожить ее. Сам увидишь, как тебе полегчает. — Это все, что ты можешь предложить? — уточнил мечник. — Этого достаточно, — кивнула Аида. — Послушай меня. О себе думать надо. Не о других. Чем больше в тебе человечности, тем жестче потом ты за это расплачиваешься. Не сносить тебе головы, Ареюшко. Не простят тебе второй раз такой ошибки. Попомни мое слово. — За мою голову ты не переживай. Не сносить — значит, так тому и быть. Но пока она на плечах у меня, разреши мне самому думать и принимать решения. Моя это жизнь. И мне ею распоряжаться. Аида Плаховна пожала плечами и поднялась на ноги, покрепче перехватив косу маленькими костлявыми ручками. — Как знаешь. Я вижу, тебе нравится то, что ты делаешь, кто я такая, чтобы мешать тебе? Добра желаю, а ты чихать хотел на доброту мою. Упрямец ты, каких свет не видывал. Жаль мне тебя, Арей. Погубишь ты себя. И ее погубишь. И неизвестно, кого раньше. — Не надо меня жалеть, — отозвался Арей и повернулся лицом к окну, давая понять, что разговор окончен. Старуха с косой еще немного потопталась у его двери, словно бы собираясь что-то еще сказать, но, в конце концов, махнула рукой и скрылась из виду, оставив после себя могильный холод и запах сырой земли. Арей не обернулся. Он по-прежнему смотрел в окно и думал. Думал, думал, думал. Всю свою жизнь он совершал поступки, о которых ему потом приходилось жалеть. Страж света погиб в нем, но, видимо, не до конца, раз способность чувствовать, как человек у него все еще осталась. Иногда ему хотелось исчезнуть из Москвы, скрыться где-нибудь на маяке и больше никогда не показываться на глаза ни Лигулу, ни его прихвостням, ни одной живой душе. Иногда хотелось навеки поселиться в Тартаре и погубить в себе то единственное, что отличало его от прочих стражей мрака. Свою человечность. А иногда, как сейчас, хотелось совершить еще больше ошибок, чтобы потом расплатиться за них сполна. Чтобы желание совершать их отпало еще на несколько тысячелетий. Он знал, что его привязанность к Дафне аукнется ему. Знал, что не имеет никаких прав на всякого рода чувства. Но Аида была права — падать в этот омут было чертовски приятно. Барон сам не понимал, что именно привлекает его в девушке. Почему он готов рисковать собой, защищая ее. Почему просто не отрубит ей голову, чтобы избежать лишних проблем. И в то же время, он понимал, что никогда не посмеет причинить ей боль. Пусть сейчас, сидя в своей комнатке, укрывшись с головой одеялом, она ненавидит его. Захлебывается слезами и проклинает. Пусть презирает за то, что он сделал. Но он никогда не найдет в себе сил признаться, что этой ночью, все что он смог себе позволить — это гладить ее по волосам и вкладывать в ее голову нужные ему мысли. Он не решился прикасаться к ней так откровенно, как этого хотелось бы. Позволил лишь внушить ей, что это действительно было. Странно, что она так легко поддалась его внушению. Странно, что так быстро поверила в то, что между ними что-то было. Это не оставляло его. Заставляло рождаться в душе крошечной алой искорке надежды непонятно на что. Он не имел на нее право. И отлично понимал это. Он знал, что едва Буслаев решит покинуть резиденцию, она уйдет вместе с ним. Навсегда. И почему-то с большим удовольствием смотрел на то, как темнеют ее перья. Это заставляло его думать, что она лишится своих крыльев и станет свободной от всех обязательств. Глупая, дурацкая мечта идиота. Нужно выбросить это из головы и думать только о том, как бы защитить ее от Лигула в субботу. Арей шумно выдохнул и налил себе еще медовухи. Стоило поговорить с девушкой по-хорошему, отдать ей «подарок» Лигула, подготовить ее к встрече с бонзами мрака, но он оставил это на потом. Сейчас ему хотелось погрузиться в хмельное небытие и выкинуть из головы посторонние мысли. Особенно те, в которых пребывала белокурая эдемская стражница. Он тряхнул головой и залпом осушил бокал. На маяке ему помогало только это средство. Напиваться каждый день, чтобы не думать. Чтобы превращать себя в бесчувственное животное. Вот только одного барон мрака опасался — в этом случае алкоголь ему не поможет, а лишь усугубит ситуацию. И он не ошибся.