"У перекрестка"

Новые волнения не прошли даром. Фили проснулся до рассвета, разбуженный видением, ярким, как явь. Он видел брата; Кили сидел на крылечке их дома в деревне и играл с маленьким кинжалом, подбрасывая его и втыкая в землю то правой рукой, то левой. Ничего страшного или тревожного не было в этом видении, но сон пропал, и до утра Фили не сомкнул глаз. Он поднялся с твердым намерением распутать все узлы раз и навсегда. Как — еще не знал, но молча сидеть и ждать, пока о нем вспомнят, больше не собирался. Утро началось, разумеется, с визита Оина. Поговорить с ним хоть о чем-то, кроме успешно заживающей раны, опять не получилось, Фили этому уже не удивлялся и не огорчался. Он позавтракал, причесался — как следует, а не абы только волосы убрать — и позвал слугу помочь одеться. Разгуливать за пределами своих комнат в исподнем было бы неудобно, а надеть обычные штаны, кафтан и сапоги без помощи не получалось. Так ведь за тем и слуга к принцу приставлен, верно? И очень хорошо, думал Фили, влезая в поданный слугой кафтан, что этот Флои, при всей своей застенчивости, не походил на Нара ничем, кроме возраста. Неразговорчивый он был и неулыбчивый, но спокойный, основательный и полный тихого достоинства. И руки у него были умелые и уверенные. — Я хочу прогуляться, — сообщил Фили, застегивая пояс. — На внешнюю галерею выход не закрыт? — Нет, — без удивления отозвался слуга. — Только там сегодня холодно и ветрено. Вам лучше надеть теплый плащ. Он достал из сундука и набросил на плечи Фили плащ с меховым подбоем. — Ловко у тебя выходит, — заметил принц, давая застегнуть узорчатую фибулу у воротника. — Но я прежде не видел тебя среди слуг. Откуда ты? — Я и не слуга, — по-прежнему спокойно пояснил Флои. — Я — ученик лекаря. Как говорит мой наставник, я хорошо чувствую, что нужно больному или раненому, даже если он сам ничего сказать не может. А вы были без сознания... Вот меня к вам и приставили. — Понятно, — кивнул Фили. — У тебя действительно хорошо получается. Сейчас ты можешь быть свободен, я пройдусь. — Я провожу. — Не надо, я знаю дорогу. — Я понимаю. Но мне уже досталось за то, что позволил вам бродить по соседним комнатам в одиночестве. Лучше я буду поблизости. Опять, мысленно дал себе затрещину Фили. Опять его недомыслие принесло неприятности... — Мне жаль, Флои. Это получилось случайно... Хорошо, чтобы тебя не подводить... проводи меня. — Да, мой принц... Не спешите, резкие движения вам могут повредить. Фили поудобнее ухватил костыль и направился к двери, предоставив слуге идти следом. * * * Холодный, с запахом снега ветер налетел и вцепился в одежду и волосы, едва Фили ступил под арку, ведущую на галерею. Это была не та галерея, которую он видел в жутковатом сне про Торина и Балина, другая — выше, меньше размером, с высоким массивным парапетом. И с удобным закутком в противоположном конце, образованным закругленной стеной — там была вырублена неширокая скамья. Фили остановился у парапета, оперся на шершавый край. Долго смотрел вперед и вниз, на склон Горы, и дальше — на равнину и кромку леса на востоке. День выдался ясным и ярким, в такую погоду, если присмотреться, можно было различить верхушки башен Краснолесья. А где-то рядом с ними, среди леса, пряталась деревня, где ждал Кили и куда нужно было суметь добраться. Не желая поддаваться унылым мыслям, Фили отвернулся от парапета, подковылял к скамье и сел, аккуратно устроив больную ногу и положив костыль так, чтобы случайно не упустить. Заботливого Флои он попросил на галерею не выходить, под обещание, что будет очень осторожен и, если вдруг чего, то сразу позовет на помощь. Звать не хотелось, значит, следовало быть и впрямь поаккуратнее. Намерение добиться встречи с королем его не покинуло, но как и о чем говорить, он по-прежнему представлял себе довольно смутно. Потому и решил подышать воздухом в тихом месте — чтобы побыть одному и собраться с мыслями. Он был уверен, что никто его покоя не потревожит, просто потому, что никому с ним встречаться и разговаривать не разрешено. Не зря же ближние к покоям принцев галереи были пусты, так, будто на них заклятье наложили... Но на деле вышло иначе. Порыв ветра донес эхо топота из-за арки; Фили оглянулся — и едва не смахнул многострадальный костыль на пол неосторожным движением, увидев на галерее Герду. Принцесса жестом остановила там же, возле арки, двух своих спутниц — Фригг среди них не было — и неспешно, но и не особо медля, направилась к Фили. Галерея была длиной шагов в пятнадцать, этого как раз хватило, чтобы Фили успел выдохнуть, спокойно взять костыль, спокойно же подняться на ноги и повернуться навстречу Герде. Поклонами они обменялись одновременно. — Доброго дня тебе, принцесса. — И тебе. Надеюсь, я ничему не помешала? Зеленые глаза в пушистых ресницах смотрели внимательно и серьезно, и Фили снова ощутил непонятное смущение. — Я... хотел побыть один, — сказал, неловко кашлянув и не успев решить, нужно ли поддержать разговор или лучше просто откланяться и уйти. — Я знаю, — кивнула Герда. — Только будет ли от этого польза? Фили, уже набравший воздуха, чтобы произнести извинения, осекся: — А от этого должна быть какая-то польза?.. — Ты несколько дней почти только тем и занимаешься, что пребываешь в одиночестве. Так ли нужно тебе снова уединение? — Я не понимаю, к чему ты клонишь, принцесса. Герда вздохнула, ненадолго обратив взгляд куда-то вдаль: — Я клоню к тому, что уединением и молчанием твоей беде не помочь. — Моей беде?.. Щекам опять стало жарко — ну как, скажите, обсуждать такую «беду» с женщиной? Герда вдруг поморщилась досадливо, наклонила голову. Проговорила тихо: — Торин не хочет ничего обсуждать. И решать ничего не торопится. Просто молчит и чего-то ждет. Ты тоже молчишь и ищешь уединения. Так можно прятаться и молчать бесконечно. — Она повернулась к нему, спохватилась: — Ох, прости... Я забыла про твои раны. Сядь, пожалуйста, не стой... Фили послушался, вернувшись на скамью и ожидая, что Герда тоже сядет. Она, однако, продолжала стоять у парапета. Глядела молча и думала о чем-то своем. Потом вдруг спросила: — Тебя не слишком огорчает скорая потеря наследства, верно? Фили, застигнутый врасплох сменой темы, пожал плечами: — Меня никто не спрашивал, нужен ли мне титул наследника. Так что за смысл спрашивать, огорчает ли меня его потеря? Прямо сейчас есть вещи, которые беспокоят меня куда больше, чем титулы. — Беспокоят настолько, что ты не желаешь о них говорить? — Прости, госпожа, но говорить о них с тобой... — Я не предлагаю говорить со мной. Из Эребора ведь не я тебя высылала. Фили медленно покачал головой: — Король до сих пор не удостоил меня своим вниманием. А я... — А что ты? — А я еще не просил встречи. — Почему? Она смотрела по-прежнему внимательно. Не торопила, не осуждала — просто ждала ответа. Неужто и вправду хотела помочь?.. — Я еще не придумал, как начать разговор. Раз ему все равно — что я могу сказать или сделать? Герда вздохнула: — Придется тебе думать побыстрее. Фили невольно подобрался: — То есть... ты хочешь сказать, что... — Ты слышал, что король не хочет, чтобы я тебя посещала. И здесь и сейчас я нахожусь против его воли. Как по-твоему, сколько пройдет времени, прежде чем ему донесут, где его невеста? — Тролль меня затопчи... — выдохнул Фили, нашаривая костыль. — Тролли тебе сейчас ни к чему, — хихикнула Герда. — А король будет здесь... думаю, очень скоро. Фили поставил костыль так, чтобы можно было быстро подняться на ноги. Снова посмотрел на стоящую в трех шагах девушку: — Ты и впрямь думаешь, что это поможет? Герда чуть-чуть пожала плечами: — Разве можно наперед знать, что поможет, а что нет? Только предполагать. Но чтобы до чего-то договориться, нужно начать говорить. Вы не чужие друг другу, значит, попытаться стоит. Это было верно, но... — Почему ты это делаешь? Что тебе до меня? — До тебя, наверно, ничего, — отозвалась она немного тише, чем прежде. — Твоя жизнь, твое дело... — Тогда что?.. — Ты зря думаешь, что Торину все равно, — проговорила она, и Фили показалось, что она старается скрыть волнение. — Когда мы тебя нашли... Я думала, он этот трактир по бревнышку разнесет. И ратушу заодно... — Ратушу?.. — Ну да, ты же написал, что какой-то их советник тебя преследовал. Торин и решил, что он тебя в ловушку загнал... Ладно еще, что вовремя все разъяснилось. Ему не все равно, можешь не сомневаться. — Она прислушалась к чему-то, чуть-чуть улыбнулась. — Удачи тебе, принц. Повернулась и пошла назад к арке — как и первый раз, не спеша и не медля. Задуматься, что такое она там услышала, он не успел: в следующий миг из-под арки мрачной тенью возник Торин. — Герда!.. Фили вскочил на ноги, судорожно вцепившись в проклятый костыль, дернулся вдогонку за Гердой — еще не хватало прятаться за ее спиной перед гневом короля! — но замер, сделав едва пару шагов. — Герда, я же просил тебя... Она, даже не замедлив шага, перехватила и буквально утянула короля назад к арке. Фили еще успел подивиться — обычно вот так перехватить Торина, особенно в порыве негодования, было задачей не из легких... Правда, у края галереи он остановился, что-то сказал, но уже куда тише, так, что слов было не разобрать. Герда тоже остановилась, повернулась к нему лицом — вполоборота к Фили, — заговорила негромко и, похоже, убедительно. Мгновения тянулись, кажется, бесконечно; Фили замер, забыв дышать и пытаясь понять смысл разговора, для его ушей не предназначенного. Увы, слышать он не мог ничего, оставалось только смотреть. Герда между тем, продолжая что-то говорить, передвинулась ближе к Торину, взялась обеими руками за отвороты его мантии, потом как будто погладила ладонью меховую оторочку. Торин... качнул головой вроде бы отрицательно, но в это же время поймал и накрыл ладонью руку Герды. Этот жест выглядел бездумно-естественным, и как-то вдруг стало ясно, что, если кто здесь и нуждается в защите от монаршего гнева, то уж точно не принцесса. Фили отвлекся, кажется, всего на пару вздохов, успокаивая тревожно бьющееся сердце, а когда снова поднял взгляд, Герда уже скрылась под аркой. Торин постоял еще, глядя ей вслед, потом повернулся и неспешно направился к Фили. Довольным он, разумеется, не выглядел, но и готовым немедленно разразиться громом и молниями не выглядел тоже. Фили низко поклонился, молча, все еще не зная, что сказать. Удивительно, как может застать врасплох именно то, чего хотел и ждал все последние дни. — Оклемался, значит, — кивнул Торин с выражением, очень похожим на сочувствие. — И сразу навстречу подвигам. Ладно, племянник, садись. Поговорим. — Каким же подвигам, дядя? — спросил Фили, отшагнув к скамье. — А сам не заметил? Чувствуя, что краснеет — вот же напасть, сколько же можно всего подряд смущаться? — Фили нахмурился и попытался придать голосу равнодушие: — За женской юбкой прятаться — невелика доблесть. Торин задумчиво хмыкнул: — Женская юбка, парень, иной раз полезнее каменных стен бывает... Особенно если знаешь, кого и от чего она может оградить. Так о чем ты хотел поговорить? Фили сел, прислонил рядом к скамье костыль. Зачем-то расправил складки кафтана на коленях. О чем хотел поговорить... Он посидел молча пару вздохов, потом все-таки признался: — Не знаю. Мне казалось, ты не хочешь меня видеть. Я рассчитывал на встречу в Краснолесье, а о чем говорить здесь — так и не придумал. — Поднял взгляд на короля, проговорил тоном тише: — Ты был очень рассержен, когда мы в последний раз... беседовали. Торин не удивился. Кивнул: — Да, так и было. Признаться, ты очень огорчил меня. И очень разочаровал. От своего наследника я ожидал большей осмотрительности — и в решениях, и в поступках. Но что сделано, то сделано, надо думать, как жить дальше. Тем более, что все обернулось не так уж и страшно. — Потому что появилась Герда, — заметил Фили более про себя, чем вслух. — И поэтому тоже. Скамья здесь изгибалась, повторяя контур стены. Торин подошел и сел лишь немного ближе к парапету, но достаточно, чтобы оказаться с племянником не рядом, а почти напротив. Просто сел, оперся руками о край скамьи. Качнулись косы с тяжелыми зажимами... Их стало четыре, заметил принц про себя. А зажимы — наверно, подарок невесты. Ради чего еще Подгорный Король мог поступиться своими привычками? — Это было нечестно, — проговорил Фили, отводя взгляд от завораживающе поблескивающих украшений. — Что именно? — Нечестно было заставлять нас выбирать между домом и... своими чувствами. Торин не удивился и не рассердился. — Нечестно пользоваться незнанием и давать невыполнимые обещания. Вы разве не знали, чем могут обернуться ваши игры? — Знали, наверно, — совсем тихо отозвался Фили. — Но... — Ну да, — коротко кивнул Торин. Он откинулся назад, прислоняясь спиной к шершавой стене, помолчал немного. Снова обратил взгляд на племянника: — В юности обычаи и традиции часто кажутся слишком суровыми, а требующие их соблюдения старцы — мрачными занудами. Обойти же какой-то запрет и не попасться и вовсе считается мерой высокой доблести. Правда, большинство любителей таких приключений все-таки помнят разницу между поротой задницей и потерей головы. — Мы не искали приключений, — возразил Фили. — И нарушать запреты ради какой-то глупой доблести не собирались! Просто... не знаю. Так сложилось. Король опять помолчал, глядя на него по-прежнему без тени гнева или раздражения. — Да, просто так сложилось. И это, по-твоему, нечестно? — Но по-всякому же может сложиться, — не сдавался принц. — И бывают особенные случаи. Если бы всё всегда было только по правилам, не было бы ни подвигов, ни легенд, или я не прав? — Прав. Но объясни мне, какое отношение имеет к легендам то, что двум малолетним балбесам взбрело в голову потешить дурную плоть? Чем тут восхищаться и чему учиться? — Но почему обязательно кто-то должен учиться и восхищаться? Мы поступали так, как чувствовали, как подсказывало сердце. Не ты ли говорил, что важно в первую очередь то, что думаешь и во что веришь ты сам?! — Говорил. Но вера в собственные чувства не отменяет понимания последствий своих поступков. — Торин вздохнул глубоко, покачал головой. — Признаться, я не пойму, в чем ты пытаешься меня убедить. В чем... Год назад Фили знал, как ответить на этот вопрос. А сейчас? Он поглядел на свои руки, погладил шитье на подоле кафтана. Ответил честно: — Не знаю. Я себя-то самого ни в чем убедить не могу... — Совсем тупик? — спросил Торин негромко. Фили вздрогнул, глянул ему в лицо, отвернулся. — Не знаю, — повторил. Мотнул косами, проглотил трудный ком. — Эта проклятая деревня... Там нет времени, ни вчера, ни завтра — только сегодня. Будто один и тот же день повторяется и повторяется без конца и засасывает, как болото, и дела... вроде и делаются, а ничего хорошего не получается... — Фили, — неожиданно мягко прервал его Торин. — Ты и впрямь думаешь, что все дело только в этом? В «проклятой» деревне? — Нет, — выдохнул Фили. Ему уже стало все равно, правильные ли он выбирает слова. — Дело не в деревне. Просто я не могу без дома. Без нашего дома. И... без брата тоже не могу. — Но ты все-таки решил оставить брата ради дома. — Нет... — Он снова отрицательно мотнул головой. — Я хотел встретиться с тобой. Поговорить... Потому что так нельзя. Это неправильно. — Было нечестно, теперь неправильно? — Нечестно, неправильно — это только слова. — Фили с досадой пристукнул кулаком по скамье, передохнул решительно. — Не в словах дело, дядя. Все пошло не так, когда мы поселились в этой деревушке. Сначала по мелочам, потом — больше... Торин приподнял бровь: — Вам в новинку одолевать трудности? — Дело не в каких-то трудностях. Мы — я и Кили... Мы стали отдаляться друг от друга. Стали сомневаться, бояться потерять, еще больше бояться напрямую обо всем этом поговорить. Даже поссорились из-за ревности... Я пытался убедить Кили, что нам нужно вернуться домой, чтобы спокойно подумать, разобраться, что происходит и что нам со всем этим делать, но без толку. Он ничего не хотел знать, кроме того, что дома мы не сможем быть вместе, что нас разлучат или еще чего хуже сделают. Это тоже было неправильно. — Он опустил было взгляд, но тут же снова поднял голову и посмотрел Торину в лицо. — Я не собирался каяться и отказываться от своих чувств только ради разрешения вернуться. И сейчас не собираюсь. Но я хочу понять. — Понять, говоришь. — Король неспешно встал, прошелся до парапета и обратно, словно раздумывая. Остановился перед племянником. — Надеюсь, ты не воображаешь, будто все, что с вами произошло в той деревне, было кем-то подстроено. — Кили так думал, — криво усмехнулся Фили. — А я... И рад был бы свалить на кого-нибудь наши трудности, да не получается. Все к тому выходит, что мы сами себе наделали проблем. Стоило только остаться наедине — и понеслось... Но почему так — я не понимаю. Торин кивнул, помолчал еще. — Хорошо, что ты хочешь разобраться и понять. Жаль, что только сейчас... Но, хвала Создателю, ничего непоправимого еще не произошло, значит, можно думать и разбираться. Фили украдкой перевел дыхание: — Мне казалось... то есть я боялся, что ты не захочешь больше со мной говорить. После того, как нас просто молча выставили за порог... — Будь у вас настроение разговаривать, а не играть в секреты по углам — никто бы вас «просто молча» за порог не выставил. Но сейчас речь не о том. Ты знаешь, Фили, сколько мне было лет, когда дракон разорил Эребор. Я тоже был молод и горяч, и не слишком стремился слушать мудрых старцев. Но пока мы странствовали по миру, пока вынуждены были жить среди людей — я чего только не насмотрелся. Чего только не творят люди в погоне за тем, что приносит удовольствие, или возвышает среди им подобных, или... да мало ли что еще. Одни ради пущего увеселения подмешивают в табак дурманящую траву, потом больше, больше — и сходят с ума, отравившись ядовитым дымом. Другие заводят толпу наложниц ради ублажения плоти, а когда развлечение приедается — начинают искать новых ощущений. Мучить, а то и убивать своих женщин, либо искать наслаждения в том, что совсем не для этого предназначено — и все только ради того, чтобы всколыхнуть собственную стынущую кровь. Третьи, вкусив плодов военных побед, никак не могут остановиться и превращаются в разбойников и убийц не хуже орков — и вязнут в собственных злодеяниях и ненависти бывших соплеменников, почему-то считая себя при этом свободными... Мне все это казалось проявлениями слабости, достойной лишь презрения, слабости людей, по природе своей лишенных чувства меры и неспособных понять, когда развлечение превращается в отказ от собственной природы. Казалось — ровно до тех пор, пока я не увидел и не понял, что гномы этому недугу подвержены ничуть не меньше. Он умолк, опять задумался и обратил взгляд куда-то вдаль. Притихший Фили смотрел на него во все глаза, не решаясь нарушить молчание. — Конечно, гномы не люди, — продолжил король все так же, будто обращаясь более к самому себе, чем к слушателю. — Даже неумеренная страсть к выпивке, которая людских мастеров губит направо и налево, нас не делает ни глупее, ни слабее, разве что драчунам-забиякам еще пыла прибавляет. И листья дурманной травы в табаке не причиняют ничего страшнее головной боли наутро после гулянки. Но это все мелочи... да, мелочи. Куда страшнее оказалось другое... Чтобы выжить, чтобы сберечь свои семьи, многие поступались многим. И против сердца, и против совести пойдешь, если твои дети голодают, и кто осудит? Но вот потом, когда не стало нужды за каждый кусок хлеба со всем миром драться... оказалось, что не все рады мирной спокойной жизни. Не все... — Да... Я помню, — осторожно проговорил Фили. — Были гномы, которые стали врагами своему народу. Нам рассказывали... Но почему ты говоришь все это мне сейчас? — Потому что вы, по всей видимости, не поняли главного об этих гномах, ставших врагами своему народу, — повернулся к нему Торин. — Самое страшное отступничество начинается с пустяка. Сущая мелочь — убеждение в том, что обычаи предков хороши, лишь покуда удобны. И если желаемое можно получить легко и быстро, поступившись честью — своей и рода, — то и раздумывать не о чем. — Что?.. — изумился Фили. — Так ты думаешь, что мы... Что я и Кили... мы могли...? Торин качнул головой: — Если бы я так думал, не стал бы тратить время на разговоры. Но ты, кажется, счел нечестным выбор между домом и тем, что вы зовете любовью. Я лишь пытаюсь объяснить, что никакого выбора на самом деле у вас нет. Сколь бы искренними ни были ваши чувства, какие бы подвиги вы во славу их ни совершали — это ничего не изменит. — Но... мы же не делаем ничего плохого. Какое зло может быть в любви?! Видимо, его удивление было достаточно искренним — король улыбнулся, едва заметно и без тени веселья. Опять сел на скамью. — Ты всегда был умнее и сообразительнее многих своих сверстников, Фили. И я слишком часто забывал, что ты еще дитя. Опыт походов и сражений не дает житейской мудрости, умение убивать не означает знания жизни. Ты умеешь вести деловые переговоры, но кое в чем еще очень и очень наивен. Супружество — это не только общая постель и радость плоти. Это еще и труд, каждодневный и очень непростой. Много ли гномов вступает в брак раньше девяноста лет, даже из тех, кто с самой ранней юности не сомневается в сделанном выборе? А сколько таких, кто ждет встречи со своим избранником или избранницей полжизни — и дожидается, и не жалеет о потерянном времени? Тебе сколько было лет, когда ты так лихо решил свою судьбу? — Пятьдесят восемь, — отозвался Фили, глядя себе под ноги. — А Кили и того меньше. Разве это возраст для брака? Для того, чтобы вообще что-то решать на всю будущую жизнь? Зато сколько малолетних балбесов, вдохновившись вашим замечательным примером, может решить, что дело-то это нехитрое, зачем чего-то ждать, зачем искать свою единственную, когда рядом есть сестры и братья? Знай получай удовольствие, и никаких забот... — Торин горько усмехнулся, качнул головой. — Да за один этот «королевский» пример для молодняка вас бы прокляли все старейшины дружно и не сговариваясь. — Да почему же?.. — Я уже говорил, почему. Великое отступничество начинается с мелочей. Зачем беречь себя для неведомой еще возлюбленной, когда можно утолить похоть с сестрой или братом? И никто не осудит — если принцам можно, то всем остальным и подавно. Фили чувствовал, что запутывается во всем этом окончательно. — Но мы же чувствовали... никаких же сомнений не было в том, что наша привязанность — особенная. Что ее ни с кем больше делить нельзя... — И то, что Создателем браки между близкими родичами запрещены накрепко, вас не смущало? Или вы забыли, какой бывает кара за такую «любовь»? — Ну да, если дети рождаются от брата и сестры — они слабы и долго не живут. Знаю... Но мы-то рожать детей не собирались! — Да? Детище гнома — это все, что он делает и создает. Семья, дом, мастерство, военные подвиги... Полно, Фили, ты сам совсем недавно говорил, что все у вас пошло «не так», что дела добра не приносили, что в чувствах разлад. Неужто и впрямь думаешь, что деревня заколдованная во всем виновата? — Да не знаю я, что думать!.. — едва не сорвался на крик Фили. Схватился было за костыль, понял, что просто вскочить на ноги сил не хватит, отпихнул бесполезную деревяшку. — Мы же верили, понимаешь, вправду любили и верили, а пример кому-то подавать и не думали вовсе... Но всё и впрямь наперекосяк пошло, а почему — так я все эти месяцы голову ломал! Пытался разобраться... Только без толку все. Тупик... А теперь ты так рассказываешь, будто с одного нашего поцелуя уже и всё королевство в упадок прийти должно! Он безнадежно махнул рукой и отвернулся. На душе стало совсем мерзко, хотя куда уж еще... Торин, похоже, даже не удивился внезапной вспышке. — Королевства, племянник, в упадок приходят не от поцелуев, а от кое-чего более основательного. Например, страха. — Страха?.. — Да, страха. Тех же старейшин — перед тем, что кара Создателя за непотребное поведение королевской семьи падет на все королевство. Фили опять воззрился на короля: — Что... Что-то случилось из-за нашей... неосторожности? Здесь, в Эреборе? — К счастью, нет. Все крамольные разговоры удалось пресечь. Но, сам понимаешь, если один раз обошлось — не значит, что будет обходиться и дальше. Заметь, я не утверждаю, что ваши отношения были сплошь ошибкой. Но очевидно, что вы не понимали ни настоящего смысла того, что делаете и чувствуете, ни того, чем все это может обернуться. Фили перевел дыхание. Что-что, а страх старейшин он вполне способен был понять. Если этот страх похож на его собственный, вот прямо сейчас ощущаемый... Да и остальное стало ясно просто до прозрачности. — Я понял, — сказал он тихо, берясь за костыль. — Конечно, это было глупо. Я... уеду, как только смогу самостоятельно путешествовать. Благодарю, что уделил мне время... Он начал было подниматься на ноги, когда тяжелая ладонь Торина упала ему на плечо и придавила к месту. — Куда это ты вдруг заспешил? — К себе, — отозвался Фили ровно. — Я же все услышал, разве нет? — Разве да, — в тон ему согласился король. — А я разве ничего не должен был услышать? — Ты?.. — Ну да. Ты же в ночь и пургу сбежал не за сказками о старых временах. Ты и сам сказать что-то хотел. Говори, я слушаю. — Говорить? — повторил Фили. — А что говорить? Да, я хотел... Но есть ли смысл? Все же ясно. Мы не нужны никому, кроме нас самих. И нам самим тоже непонятно, нужны ли... Ответа не последовало, и он снова — в который уже раз — усилием заставил себя оторвать взгляд от пола под ногами и посмотреть на Торина. — Никому не нужны, и самим себе тоже? — с непонятным выражением повторил тот. — И давно ты до этого додумался? — Какая разница, если это правда? — Правда прежде всего в том, — сообщил Торин, продолжая смотреть ему в лицо, — что я вырастил упрямого... ладно, не совсем дурня. Но почти. Налетевший порыв ветра качнул его косы, яркие блики скакнули по узорным зажимам. На миг, но Фили почудилась в золотом узоре рунная вязь, и как будто даже прочиталось слово... Странная, нелепая фантазия, не иначе, как от наболевшей тоски по дому и детской памяти, и вот сейчас... Краем сознания Фили понял, что за смехом рванутся слезы, но остановиться не мог. ...Слезы иссякли, и он почти с удивлением понял, что сидит на прежнем месте, а мягкое и пушистое под щекой — это воротник мантии Торина. Который не стал пытаться ни остановить, ни успокоить племянника, просто пересел поближе, обнял за плечи и дал успокоиться самому. Торин, конечно, заметил, что Фили перестал всхлипывать и вздрагивать, но отпускать его не спешил. Фили, притихнув у его плеча, тоже прочь не рвался. Было так по-домашнему уютно и спокойно... — Ну как? Полегчало? — спросил Торин немного погодя. — Эк накатило на тебя... — Да... накатило, — вздохнул Фили, вытерев следы слез с лица и заставив себя сесть прямо. — Прости, я... задумался, верно, вот и померещилось... — Померещилось? Что? — Так... чепуха. Узор на твоих зажимах будто в руны сложился. Меня... мама так называла, когда я только учился косы плести — куделёк... — Он еще пару раз глубоко вдохнул и выдохнул, отгоняя остатки истерики. Повторил: — Прости. Я, кажется, отвлекся... О чем мы говорили? — О том, что ты упрямый олух, — отозвался Торин без тени гнева или раздражения. Спорить у Фили сил не осталось. — Может быть. Что я опять проглядел? — Себя самого ты проглядел. Вот только сейчас мне рассказывал, что в отношениях с братом нелады, что все месяцы голову ломал — пытался разобраться, что и почему... И вдруг заявляешь, что никто никому не нужен? О чем же раздумывал тогда? — В отношениях... да, — заставил себя собраться Фили. — Но ты сказал... Ты же говорил, что нас все равно не примут, что бы мы ни делали. Что старейшины боятся... — Вас не примут в... том качестве, ради которого я советовал вам не называться братьями. Все-таки к просто парням-любовникам отношение более снисходительное, не одобрят, но и камнями забрасывать не станут. Однако, как я понял, ты хотел не просто попасть домой. Ты думал вернуться назад и в отношениях с братом. И разобраться, что и почему пошло не так. Или я не прав? Фили молча покивал, боясь не справиться с голосом. Вернуться назад... Если бы это было так просто. — Я сказал, что все крамольные разговоры удалось пресечь, и это правда. Сейчас все, что про вас говорят и знают — то, что вы попали в переделку во время сложной разведки. И вы действительно можете остановиться и подумать. О себе, о своем будущем. Именно сейчас, другого случая может не представиться. Вы уже не дети, возможность испытать свои чувства на прочность у вас тоже была. — Я понимаю, — проговорил Фили. — Понимаю... Но... Я действительно много думал за последние месяцы. Кажется, больше, чем за всю прошлую жизнь. Но ответа не нашел. Я не могу понять, почему любовь приносит беды. Это же... как золото, разве его может быть слишком много? — Золото, говоришь... Не слишком удачное сравнение. Торин встал, ушел к парапету. Отвернулся, глядя в ту же сторону, куда недавно смотрел сам Фили. Принц, встревожившись долгим молчанием, подхватил костыль, поднялся на ноги и тоже пересек галерею. Остановился рядом с Торином. — Дядя?.. — Когда мы лишились дома, — произнес тот очень ровно, продолжая смотреть на дальние равнины, — нашлись среди гномов такие, кто счел, что дракон, разорение и прочие бедствия посланы нашему народу в наказание за неуемную алчность Короля-Под-Горой. Их было немного, десяток семей. Они сразу не пошли за Трором, и в Синих Горах никто из них не появлялся. Но это те, кто прямо высказал то, что думал, и ушел. А сколько было тех, кто промолчал и остался, но затаил мысли? Никто не искал недовольных, не до того было... Он посмотрел на притихшего племянника. — Про себя мне, надеюсь, рассказывать не надо, воспоминания ржавчиной не покрылись? Золото не приносит счастья само по себе, Фили. А ценно — по-настоящему ценно — лишь то, без чего ты не можешь жить. За что отдашь любые сокровища. Фили облокотился на парапет, в свою очередь обратил взгляд в подернутую дымкой даль. Без чего не можешь жить... Он уже успел понять, что жить без дома, без семьи не может. И без Кили не может тоже. Только вот что такое теперь для него «без Кили»? Сколько раз за прошедшие с отъезда из деревни дни он вспоминал о любовных утехах? Один раз? Два? А ведь о чем только ни думал — о детстве, прежнем доме, совместных походах, мальчишечьих секретах... Почему? «Это будто встретил часть самого себя и внезапно понял, что прежде не был целым»... Было ли так с ними? Близость брата всегда приносила Фили радость. Свет, тепло, ощущение собственной силы и гордости— старший! защитник! — но упомянутого матерью чувства не было. Не помнилось... Вернее, ощущение цельности не было новым, и уж точно не было связано с Кили. Оно просто было. — Дядя... почему Создатель запрещает любовь... такую любовь между родичами? Чем они друг для друга хуже чужих гномов? — А сам не догадываешься? — как будто удивился Торин. — Махал сотворил гномов разными. И силу разную дал мужчинам и женщинам. И незачем им быть одинаковыми: камню для настоящей красоты нужна оправа, стальному клинку — ножны... С любви начинается творение, Фили. Любое. Ни камень, ни металл не обретут совершенной формы в равнодушных руках. Сотворившие же своей любовью новую жизнь уподобляются самому Создателю... А что такое близкий родич? В нем та же кровь, что в тебе, он часть тебя самого. Продолжение тебя. Отражение... Любовь, обращенная на себя, бесплодна. Две правых руки не уживутся вместе, два правых крыла не поднимут в воздух птицу. Ты готов посвятить всю жизнь своему отражению в зеркале? — Зеркало, — повторил Фили задумчиво. — Отражение в зеркале... Прежде ты никогда такого не говорил. Торин криво усмехнулся: — Детям не говорят о таких вещах, до их понимания тоже нужно дорасти. Кто мог подумать, что вы окажетесь настолько... скорыми на решения? Не пройдя обучения, не обретя статуса взрослых гномов, не убедившись в том, что к женщинам Создатель влечения не дал? — Где же в этом было убедиться? — полушепотом спросил Фили, чувствуя, что опять краснеет. Как тогда, перед Фригг... То-то она сразу заметила... От Торина его смущение тоже не укрылось. — Да ты просто сама застенчивость, — хмыкнул король. — Конечно, можно сидеть безвылазно в пещере и уверять себя, что за ее пределами в мире нет ничего интересного. А ну как ошибешься? Или уже ошибся? — Дядя, я... — И в кого вы такие торопыги, а, племянничек? Ни одной женщины близко не видеть, но решить, что они недостойны внимания — это ж надо додуматься... И кто вас в таком деле наставлял? Или не найти уже «грамотея»? — Не найти, — совсем тихо откликнулся Фили. — Но что это меняет? — Да в общем, ничего. Интересно, найдется ли среди женатых гномов хоть один, который будет в разлуке вспоминать не жену, а какую-нибудь трактирную служанку из людей? Фили почти сумел улыбнуться: — Не знаю. Глоин в походе только о своей Сигрун и вспоминал на разные лады. — И можешь поверить, что вспоминал не зря. Ни один гном, обретя любовь соплеменницы, ни на каких человечьих девок уже не посмотрит. Даже если время от времени получает от нее по загривку скалкой... Только вот любовь такая не всем достается. И не куча золота это — скорее, узор, сложный и со множеством линий. Одна выпала — узор не сложился. Вплелась лишняя — рассыпался... Фили ощутил, как быстрее забилось сердце. Лишняя линия в узоре. Лишняя... — Дядя... Значит ли все это, что я могу больше не покидать Эребор? Торин снова ответил коротким кивком: — Значит. Но ты, думаю, уже понял, в чем состоит настоящий выбор. Защищать вас я более не стану, думайте сами, что для вас действительно важно и ценно. Если не можете иначе — в Эреборе вам делать нечего. Можно найти занятие и за его пределами. — Я понимаю, — кивнул Фили. — И... меня не пугают долгие путешествия и дальние страны — если за спиной есть дом. Но решать за двоих я не могу. Мне нужно увидеть брата. Он там, в деревне. И он беспокоится обо мне. Ты разрешишь отправить к нему ворона? Торин приподнял брови, будто раздумывая, и Фили снова встревожился: — Что? Ты запрещаешь? Но ты только что сказал, что мы можем вернуться. Как же...? Король еще помолчал, чему-то про себя вздохнул. — Ты серьезно думал, что твой неугомонный братец будет смирно сидеть в деревне, ожидая вестей? — Что? — враз напрягся Фили. — Ты хочешь сказать, что он... уже здесь? — Он догнал тебя еще в трактире. Только ты этого не помнишь. — Тогда почему... Или ты решил, что нам не нужно видеться, пока мы до чего-нибудь правильного не додумаемся? — Отчасти. — Но я сказал все, что мог сказать один и за себя. Нам нужно увидеться... Фили осекся, пораженный страшной догадкой: — Дядя, что с Кили? Почему ты молчишь? Он жив?! — Жив, — кратко отозвался Торин. — И даже почти здоров...