"У перекрестка"

«Почти здоров...» Фили шел переходами и лестницами так быстро, как мог; в ребрах снова ныло, дыхания не хватало, растревоженную рану жгло, но он упорно не сбавлял шага. Перепуганный Флои, торопясь следом, успевал только охать да подхватывать его под локоть, когда костыль цеплялся за очередную ступеньку, но принц едва обращал на его суету внимание. Кили здесь. Все эти дни был здесь. Только не в уютной спальне... «У него была возможность уйти, Фили. И на безумца он похож не был. Поначалу. Потом, по дороге в Эребор, я уже начал в этом сомневаться. Все пытался понять, слышит он вообще что-нибудь, кроме своих мыслей, или уже нет... Нужно было не дать ему наделать новых глупостей, пока не получится во всем разобраться...» Разобраться... С такой бедой пойди еще разберись. Вот разве что все-таки признать королевского племянника безумцем? Кем еще может быть гном, поднимающий оружие на женщину своего народа? Мир снова летел кувырком, но сейчас Фили было не до того. Куда важнее казалось не спутать дорогу. Он знал, конечно, где в Эреборе находится тюрьма, но все то же странное ощущение, что все здесь стало другим, пугало и заставляло чуть ли не считать повороты и переходы. У самых ворот тюремного яруса он приостановился, пытаясь выровнять дыхание, и тут же был пойман за плечо. — Ваше Высочество, ну нельзя же так! — Негодующий Флои казался даже выше ростом. — А если рана откроется? Или упадете на следующей ступеньке? — Флои, я спешу... — дернулся вперед Фили, но слуга с неожиданной силой ухватил его уже за оба плеча и припечатал спиной к стене. — Остановитесь, — проговорил негромко и решительно. Достал из-под кафтана плоскую флягу. — Вот, выпейте и отдышитесь. Фили, немного растерявшийся от такого наскока, взял флягу. А парень-то прав, отдышаться нужно, и в горле пересохло... Флои, убедившись, что его подопечный больше не рвется вперед галопом, сам направился к воротам. Постучал. — Его Высочество Фили желает видеть брата, — объявил отворившему ворота стражу. Не хуже настоящего герольда объявил, подивился про себя принц. Вот и застенчивый молчальник... — Милости просим, раз желает, — отозвался страж, распахивая ворота пошире. Голос был знакомым — этого гнома, командовавшего тюремной стражей, Фили знал еще по Синим Горам. Это тоже оказалось очень к месту, прежде старина Кнуд не отличался охотой ни собирать сплетни, ни разносить их дальше, значит, лишней болтовни вокруг встреч и разговоров в этих стенах не будет. Фили оттолкнулся от стены, подковылял к воротам. Кнуд молча поклонился и впустил их с Флои в караульный зал. На вопросительный взгляд только кивнул: — Здесь он, где же еще. Настрого велено нам было стеречь — глаз не спускать... — Почему? — напряженно спросил Фили, стараясь хотя бы казаться спокойным и невозмутимым. — Опасались, — пояснил Кнуд, сдвинув брови, не иначе, для пущей убедительности. — Братец твой, господин, вел себя странно — думали даже, нет ли на нем чар каких. Потому и осторожничали... Так и караулим, от двери не отходя, по очереди. Сказал бы Фили кто-нибудь, что он будет радоваться таким подозрениям в адрес брата... А ведь было, чему радоваться. Раз Торин не объявил, за что взят под стражу младший принц, а отговорился смутными намеками на «странное» поведение... — Где его держат? — Тут, недалеко. Я провожу. ...Разгулявшееся воображение уже нарисовало Фили мрачный темный каземат с сырыми стенами и цепями, но все оказалось совсем не так страшно. Прямо за караульным залом начинался коридор, и у первой же камеры — всего шагах в десяти — подпирал стену плечом другой страж, совсем молодой на вид, не старше Флои. Кнуд отослал его взмахом руки, сам остановился возле камеры. В массивной двери было проделано забранное решеткой окошко; заглянув туда, Фили рассмотрел небольшую комнатку со светильником на простом дощатом столе и не то широкой скамьей, не то узкой койкой у стены. На дальнем краю этой скамьи, спиной к двери, ссутулившись и привалившись к стене боком, сидел Кили. Кили... — Он же слышал наши шаги, — тихо проговорил Фили, обращаясь к стражу, но продолжая смотреть на брата. — Слышал, — тоже шепотом отозвался Кнуд. — Всегда слышит. Но никогда не оборачивается. Даже когда дверь открывают... И молчит все время. Будто никого не замечает. — Ясно. Ты... иди, хорошо? И никого к двери не пускай. Может, если чужих ушей не будет, он и поговорит со мной... — Он глянул на Флои, укоризненной тенью маячившего за спиной стража. — Ты тоже ступай. Подождите меня там, в зале. — Хорошо. — Кнуд все-таки удивился, но ключ от камеры отдал без особых колебаний. — Только ты, господин мой, осторожнее все-таки. Дверь плотно не закрывай, громче крикнешь — услышу... Фили подождал, пока они уйдут, потом аккуратно — рука все-таки дрожала — вставил в скважину ключ и отпер дверь. Кили и вправду будто не услышал ни возни за дверью, ни щелчка замка. Даже на шаги в камере не оглянулся. Что же с ним?.. — Кили... В ответ — снова тишина, только чуть заметное движение плеча. Вроде досадливое... Растерявшись до полного смятения, Фили подковылял к брату: — Кили! — схватил его за плечо. — Что с тобой? Ты меня слышишь? Кили только что не подпрыгнул, дернулся прочь, разворачиваясь, воззрился на Фили ошалело... Всхлипнул, вскочил и сгреб его в охапку. — Фили... — зашептал, стискивая до боли в едва подживших ребрах. — Брат... Живой... Фили вернул объятие, обхватив его за плечи свободной рукой. Неловко сглотнул, боясь, что голос подведет: — Живой, какому еще быть? Только на ногах держусь плоховато... — Да... верно, — не то вздохнул, не то всхлипнул Кили, разжимая объятия. Взял Фили за плечи, потянул к скамье. — Присядь, вот здесь... Фили сел, вытянул ногу, перевел дыхание с невольным облегчением. Кили присел на скамью рядом. — Болит?.. — Побаливает немного. Ничего, заживет... Он прислонил к скамье костыль, выпрямился — и наткнулся на страдальчески-сосредоточенный взгляд брата. Кили вообще выглядел неважно — встрепанный какой-то, бледный, с темными кругами у глаз... И сидел неуверенно, боком, приподняв плечи, будто замерев в испуге или напряжении. — Что, братишка?.. — начал Фили — и тоже напрягся: — Тебя что, били? Пытали? — Нет, что ты... — мотнул головой Кили. — Все в порядке. Просто соскучился. Ты так долго не приходил... — Я пришел... как только узнал, что ты здесь, — тихо проговорил Фили. — Ты почему не отзывался? Кили чуть-чуть повел плечом: — Да так... Во сне тебя видел часто. Голос слышал — вскакивал, а никого... Даже злиться стал, представляешь. Решил — не буду больше ни на какие голоса внимания обращать. — Он глянул как будто виновато: — А... ты правда настоящий? — Настоящее не бывает, — кивнул Фили, чувствуя, как тоскливо сжимается сердце. — Что ж ты натворил, братишка... — Я?! — изумился Кили. Так изумился, что стал похож на себя обычного. — Я — натворил? Интересно, чего бы ты натворил, если бы мой пони из леса прибежал ободранный и с пустым седлом!.. Куда тебя понесло ночью, в пургу, через лес?! — Ты знаешь, куда понесло, — проговорил Фили, не повышая голоса и не отводя взгляда. — И знаешь, почему. Кили будто погас. Отодвинулся немного, отвернулся. Нахохлился, как большая темная птица. — Знаю... да. Глупо это было... — Глупо? Что? — Пытаться тебя удержать. Ты же все время думал... Я-то поначалу сдуру решил, что тебе другой в сердце запал... Потом понял. — Что понял? — Что никто тебе в сердце не западал. И меня там не было тоже. Миг спустя до Фили дошел смысл последних слов. — Что?.. Кили, ты что такое говоришь? Чего ты себе напридумывал?! — Напридумывал? — хмыкнул Кили. — Нет... Просто сообразил, что к чему, после той истории с Наром. Надо было раньше догадаться... — Да о чем ты, Моргот задери?!. — О том, что мне Скирвир сказал. — Скирвир с тобой говорил обо мне? — Ну да. Когда твой пони вернулся один, я к нему кинулся — надо было делать что-то, поиски снаряжать... Ну, и схлестнулся с ним — из-за того, что он тебе дал уйти тайком. Не выпустил бы за ворота — и делу бы конец, так нет же... Он и ответил. — И что же такого он ответил? Кили помолчал, теребя подол рубахи. Проговорил, будто про себя: — Ты — солнце... Всем светишь, всех согреваешь, все к тебе тянутся. Я не спорю, это здорово, конечно, но... согревать всех и любить одного — это очень разные вещи. Очень разные... Барди нужна была помощь по хозяйству — ты помогал и больше ни во что не лез. Нару нужен был рядом сильный друг или брат — ты решил стать ему другом. Так ведь и со мной было прежде, да? Мне мелкому нужна была забота — ты заботился, сопли вытирал, ложку держать учил. Понадобился старший друг — ты стал другом. Понадобилась любовь — ты дал любовь... Вернее, дал почувствовать любовь. А самому для этого любить не обязательно. На возмущение или недовольство у Фили сил не было. Хоть и звучало все это как полный бред... А может, и не бред. — А что, братец, если мы оба не любили? — спросил он, приваливаясь спиной к стене. В ребрах ныло все сильнее, разговор намечался долгий, и надо было немного расслабить спину... — Что? — Кили повернулся к нему, недоверчиво сощурил глаза. — Это как же? — Я действительно много думал в последнее время. Все пытался сообразить, почему все пошло наперекосяк, почему нас покинула удача... — И надумал, что мы не любили? — Ну, вообще, любили, конечно. Мы же братья... Но той любви, которой должно быть между супругами, у нас не было. — Откуда ты знаешь?! — Ниоткуда. Просто подумал. Кили, любовь — это труд и творение. Понимаешь? Вспомни — сколько мы сотворили своей любовью и сколько разрушили? — Но была любовь, Фили! Для меня... Я одним тобой жил, все, что делал — для тебя! Только... — он безнадежно махнул рукой и снова отвернулся. — Только тебе это, видно, было не нужно. Фили немного передвинулся, поймал его за локоть, потянул, разворачивая лицом к себе. — И это повод идти убивать? Герда чем тебе помешала? Кили глянул на него со смесью удивления и недоумения: — Убивать? — Ты не помнишь?.. — Помню. Это ты не понимаешь... — Он пересел ближе к Фили, тоже привалился спиной к стене, подтянул к груди согнутое колено. — Если бы я хотел ее убить, свадьбу играть было бы не с кем, а мы с тобой сейчас бы не разговаривали. — Что?.. — Я же думал, что ты погиб. Мы все обыскали по пути от деревни до города... Собаки после пурги след не брали... А без тебя мне что здесь делать было? — Так ты хотел... — начал Фили, холодея от внезапной догадки. — Там полно было стражников, телохранителей, да и сам Торин... Я уверен был, что меня убьют на месте. Какое-то время было тихо. Кили молчал, прикрыв глаза, Фили переваривал услышанное. Его не слишком удивило внезапное откровение; в конце концов, можно было и догадаться о чем-то подобном, уж очень глупо выглядело то покушение. Но весь разговор получался странным. Кили вроде и слышал обращенные к нему слова, и в то же время был где-то далеко. Он не хотел ни о чем думать и ничего обсуждать, как будто застряв в старых путаных мыслях, не позволяющих ни говорить, ни слушать. Совсем как в деревне, когда Фили пытался поделиться с ним своими, ищущими ответы, мыслями... Ладно. — Значит, ты все понял, — проговорил Фили очень спокойно. — И вся беда в том, что я тебя никогда не любил так, как ты меня, и все время думал о том, как выторговать возвращение домой. — Но ведь так оно и вышло, — отозвался Кили бесцветно. — Ты хотел вернуться домой, твое желание исполнилось. Ты в Эреборе, ты снова принц... А я так — ошибка Создателя. Вычеркнуть и забыть... Я даже не в обиде, что поделаешь, раз судьба. Фили будто швырнули в лицо горсть раскаленных углей. Как же все было нелепо, просто до невозможности нелепо и мерзко! — Вот как, значит, — выдавил он кривую усмешку. Оттолкнулся от стены, подхватил костыль и с усилием, но быстро поднялся на ноги. — Вот как ты обо мне думаешь... А знаешь, кое в чем ты прав. — В чем же? — отозвался Кили, не двинувшись с места. — В том, что так, как ты, я не любил. Все верно. Я любил так, как я. И я по тебе соскучился, знаешь ли. Хочу перебраться к тебе поближе. Кили открыл глаза: — Что? — Да ничего. Придумаю что-нибудь. Начну вести себя странно, чтобы в заколдованности заподозрили. Или... на Торина покушение устрою. Повредить ему мне сил не хватит, да и незачем, а вот место в соседней с твоей камере точно себе обеспечу. Кили сполз со скамьи, встал, шагнул к нему: — Ты рехнулся? — Ничуть, — покривил губы Фили. Терять ему было уже нечего. — Просто я... думаю, что быть вместе — это не обязательно делить постель. Ты мой брат, Кили. Что бы ты там себе ни придумывал, ты — мой брат. И солнце не всем светит одинаково. Он повернулся, чтобы уйти, но Кили, метнувшись следом, схватил его за плечи и заступил дорогу. Ни тени прежнего безжизненного равнодушия в его лице и взгляде не осталось. — Фили... Это же шутка, да? Скажи, что ты пошутил. Фили! — Да какие уж тут шутки. Если мой брат меня считает законченным подлецом... — Да с чего ты взял?!. — А что ты сам только что сказал?! Бросить тебя гнить в тюрьме, а самому спокойно жить как прежде — это как, по-твоему, называется? — Фили, но я же только... — Только что? Обо всем подумал, все решил и всем распорядился? Я сам знаю, что мне делать, Кили. Отпусти. — Нет — пока не возьмешь свои слова обратно. Не смей, слышишь?! — А то что? — не сбавил тона Фили. — Завалишь меня прямо тут? Ну да, сил хватит... Только этот способ убеждения ты уже использовал. И что ты доказал?! Кили с яростным выдохом отпустил его плечи, отскочил, отвернулся к стене. Уперся в нее лбом и руками. — Я не хотел делать тебе больно, — выговорил после короткого молчания. — Ты и не сделал. Но дело не в этом. — А в чем? Фили приблизился к нему, осторожно положил руку на плечо: — Кили... Почему ты так боишься признать, что мы ошибались? — Может, потому, что думал не меньше, чем ты? — отозвался тот, не меняя позы. — Только о другом... — Ты не знаешь, о чем я думал. Мы ведь так ни разу толком и не поговорили. Помнишь? Все как-то было не к месту да недосуг... — Почему? Поговорили. И ты ушел. Что я должен был подумать, что?! — Ну не то же, что я тебя бросить решил. Кили... Давай обсудим все спокойно, а? Сядем и обсудим. — Да какая разница, что мы там обсудим? Что проку-то? Я же за измену здесь сижу. За из-ме-ну. За это головы рубят, если ты забыл. Так что дорога из этих стен одна... Я каждый час жду, что за мной придут... Да еще и ты надумал душу помотать — покушение, в соседнюю камеру, вместе быть... Куда вместе — к палачу?! Не надо мне этого, Фили. Не надо... Хватит из нас двоих и одного дурака. Фили придвинулся ближе, обнял его, как смог, одной рукой, притянул к себе, ткнулся лбом в растрепанные волосы. — Тебе объявили, за что тебя в тюрьму сажают? — Нет... Ну, то есть говорили что-то, но я не слушал. Как-то все равно было. Торин сказал, что обвинит меня в измене, если я не уберусь... — И обвинил? — Нет. Но долго разве? — А не думаешь, что, если бы тебя казнить собирались, держать бы тут не стали? Чего ждать-то, если все ясно? Кили вздрогнул и вскинулся. Воззрился на брата: — А... я думал, что это из-за свадьбы... — И чем свадьба казни помеха? Балбес, ты и есть балбес. Хотя кто бы говорил?.. Кили еще пару мгновений глядел на него молча, то ли сомневаясь, то ли просто боясь поддаться слишком смутной надежде. Потом отвернулся, отступил к скамье. Сел, устало провел по лбу и глазам ладонью. Взгляд его скользнул по стенам камеры с некоторым любопытством, как будто впервые изучая убогую обстановку, и снова обратился на Фили. Тот украдкой перевел дыхание — вот теперь разговор может получиться, надо только дать Кили самому решить, с чего начать. Ждать пришлось недолго. — Когда ты писал, что нам надо перестать лгать... Значит, между нами все время была ложь? Фили осторожно — нога болела все сильнее — подковылял к нему и сел рядом. — Не между нами — тобой и мной. Между нами и миром. — По-твоему, лучше было объявиться открыто и дать этому самому миру нас сожрать? — Нет. Но и играть в такие игры... обманывать, секреты разводить... тоже было неправильно. — И давно ты до этого додумался? — Не знаю. Мне кажется, я всегда это знал. Чувствовал... — И зачем ты согласился? Тогда, самый первый раз? Отказал бы сразу — и никому бы лгать не пришлось... Это был хороший вопрос. Действительно хороший... И ответов на него так и осталось больше, чем один. Но сейчас было не время и не место для пространных рассуждений. — Я бы сам хотел знать, зачем. Видимо, солгать всем было проще, чем отказом сделать больно тебе. Кили передвинулся немного, чтобы повернуться к нему лицом: — И это, по-твоему, не любовь? — Любовь. Но... — Фили вздохнул про себя, ладонью разгладил на колене полы кафтана. — Смотри — вот узор. Много линий. Сплетаются, меняют друг друга, складываются в разные фигуры. Так и в жизни — вот мы, вот наша семья, вот друзья... все — едино, понимаешь? Всему находится место: вот любовь, вот дружба, вот занятия любимые... А если вдруг хлоп — и влезла в узор лишняя черточка — что получается? Весь узор рассыплется... Он поднял взгляд, ожидая ответа. Кили смотрел на него, сосредоточенно хмурясь. — Ни за что не поверю, что ты до всего этого додумался сам и только сейчас. Кто тебя надоумил? Торин? Или Балин? — Торин... — коротко усмехнулся Фили. — Он вообще много всего порассказал. Про то, что старейшины на старые обычаи посягать ни за что не позволят. Про то, что те гномы, коих по именам не поминают, дела свои начинали с мелочи — обычаи предков ради ублажения своих желаний отодвигали. И про то, что алчность неуемная притягивает зло... как золото Эребора привлекло дракона. И что родная кровь — это продолжение тебя самого или даже отражение, а вовсе не дополнение, каким следует быть супругу... Половины хватило бы, чтобы растолковать, почему нашей тайне не место было Под Горой, но я, видно, совсем дурнем себя выставил — ненадежно казалось кратко да намеками говорить. Ну, и про линии в узоре тоже... к месту очень пришлось. — Настолько к месту, что ты больше не веришь в нашу особую судьбу и особую связь? — Еще как верю. Даже больше, чем прежде. Но... Подумай сам: вот плетется узор. У каждой нити свой цвет, свое место в рисунке. И вдруг две одинаковых нитки одна с другой перекрутились, из узора выпали и вкривь-вкось его потянули. Что с ними делать?.. Правильно, оторвать ненужный узел, выбросить и новые нити вплести. И в чем у этих выброшенных ниток особая судьба? Хорошо, если в другом полотне пригодятся, а если нет? — А если эти две нитки совьются в шнурок? — спросил Кили, разглядывая вышитую кайму на его кафтане. — Чем витой шнур хуже узорного полотна? Даже крепче... — Тем, что в полотно ему уже не вплестись, — проговорил Фили немного мягче, чем прежде. — Но ведь и не совьются. У нас и правда особая судьба, Кили. Даже братья не все и не всегда понимают друг друга так, как мы. Но если мы не хотим это понимание утратить, друг в друге запутываться нам нельзя. А мы запутались, как только не стало нужды смотреть по сторонам. Будто ослепли разом и оглохли... Пока же спина к спине стояли — сам помнишь, даже слов иной раз не требовалось. Были у нас и подвиги, и слава. И еще будут, вот увидишь. Потому что мы вместе, и это мы. Здесь. Дома. А таких, ниток выброшенных, у коих ни имени, ни прошлого, ни будущего — вон, видели мы, целая деревня. Сидят себе тихонько по углам, каждый со своим секретом... Это ли для нас — особая судьба? Может, нам и приключения наши посланы были, чтобы мы это поняли? Кили молчал долго. Фили не торопил его, радуясь уже тому, что они наконец-то открыто говорят о том, что следовало обсудить намного раньше. — Значит, все-таки в деревню эту нас загнали не просто так. — Верно. Но дальше никто никаких пакостей нам не чинил. Понимаешь? Никто. Все, что было потом — только наших с тобой рук дело. И Торин ни во что не вмешивался до сих пор, просто давал событиям идти своим чередом. Когда совсем плохо стало, меня вытащили. Теперь твоя очередь выбираться. — Моя? — полушепотом спросил Кили. — Ты хочешь сказать... что от меня чего-то ждут? — От нас обоих ждут одного — решения. Здесь, в Эреборе, нашу тайну сохранили. Никаких сплетен, никаких косых взглядов — мы просто были в разведке и попали в опасную переделку. Про тебя объявили, что ты, возможно, заколдован, потому и сидишь в тихом углу под охраной — пока все не разъяснится. А чтобы разъяснилось, нужно решить, чего мы на самом деле хотим. Разлучать нас никто не собирается, в чистое поле без имени и рода-племени выбрасывать — тоже. Но и защищать более не станут, попадемся снова — получим сполна по всем традициям и обычаям. Вопрос в том, будет ли нам, на чем попадаться? — Но ты думаешь, что... — Я уже говорил, что об этом думаю. Если оказался в тупике, надо вернуться на прошлую развилку и попробовать другой путь. — И что ты предлагаешь? — А как по-твоему? Жить сами по себе мы уже пробовали, что получилось? Кили снова помолчал. — Ты уже все решил. Я вижу... Значит, у меня никакого выбора нет. — Я решил, что никто не отнимет нас друг у друга, — отозвался Фили тихо и твердо. — Мы будем жить, братишка. Радоваться, любить, искать славы и подвигов... И всегда будем вместе, даже если не рядом. Но спутанными нитками, которые выдернули из полотна и выкинули за ненадобностью, мы больше не будем. Кили подумал немного, потом чуть-чуть, уголками губ, улыбнулся: — Звучит заманчиво... Только отсюда, — он обвел взглядом стены и потолок камеры, — до славы и подвигов еще далековато. Прямо сейчас нам что делать? — Не знаю, но что-то делать надо. Я сейчас пойду к Торину и попрошу его с тобой поговорить. А ты тем временем успокоишься и перестанешь думать о всякой чепухе. Идет? — Ну... наверно, да, — неуверенно согласился Кили. — Но что я ему скажу? — Начни хоть что-то говорить, а не молчать, будто уже в Чертоги Махала глядишь. И напугал же ты меня своим отсутствующим видом... — Кили виновато шмыгнул носом. — Разговоришься — дальше слова сами найдутся. А сейчас... Дверь, которую Фили оставил неплотно прикрытой, скрипнула, заставив обоих братьев подскочить, обернуться и по давней привычке схватиться за руки. На пороге камеры стоял Торин. Даже не оглядываясь, Фили почувствовал, как вздрогнул Кили. Крепче сжал его руку, продолжая смотреть на короля: — А может, долго соображать и не придется. — Иногда первая мысль оказывается самой удачной, — спокойно отозвался Торин. Он прошел в камеру, остановился перед племянниками, поглядел на обоих по очереди. — Прости, Фили, догадаться, что ты сразу кинешься сюда, было несложно, даже слугу отправлять проследить не понадобилось. А шагов за дверью вы за спором не услышали. Фили нахмурился, пытаясь сообразить, сколько же из их разговора мог слышать Торин. Получалось, что немало... Но, может, это и к лучшему. Торин снова обратил взгляд на Кили. — Что ж, племянник, с возвращением. Думаю, теперь и в самом деле можно поговорить — не о бедах минувших времен, а о делах сегодняшних. И завтрашних. Кили быстро глянул на брата — и кивнул.