Завершение

(a/n: искренне прошу прощения за задержку, экзамены не оставляют времени на работу; глава меньше предыдущей и, вероятно, будет впоследствии переписана) November, 21 Доктор Майлз Донован - сухопарый мужчина лет пятидесяти, темноволосый, с легкой сединой на висках. У него внимательные карие глаза, четкие скулы и сухие тонкие губы. Сейчас Брюс находит его внешность более занимательной, чем то, что он говорит. Потому что он уже знает все это, и сомневается, что это как-то изменит ситуацию. - … я ведь просил вас сообщать, если вы намерены посетить его. Мистер Уэйн, - Донован устало вздыхает и бросает на него укоризненный взгляд. - Я говорил вам и повторю еще раз: вы не хотите видеть его в депрессивной фазе. Брюс устало трет глаза. Он знает, что совершил глупость, но может ли он просто развернуться и уйти? Он не хотел приходить сюда, на самом деле не хотел. Каждую неделю он говорил себе, что должен, и каждый раз находил оправдание. Он не знал, почему это заставляло его чувствовать себя виноватым. Он не был никому обязан, и данное Джокеру обещание не связывало его. Потому что Джокер всего лишь убийца, психопат... - … сложный пациент, - голос Донована вырывает Брюса из размышлений, и он со стыдом осознает, что пропустил начало фразы. - Мы во многом ограничены в возможностях лечения. Видите ли, лечение биполярного расстройства всегда сопряжено с определенными трудностями из-за риска инверсии фазы. Брюс бросает на него вопросительный взгляд и доктор поясняет: - В депрессивной фазе для Джокера характерна скорее идеаторная и моторная заторможенность, в таких случаях обычно рекомендуется применение стимулирующих антидепрессантов, но в случае резкого перехода в маниакальную фазу это может вызвать негативный эффект. В прошлом отсутствие должного лечения привело к развитию акатизии, и... - доктор останавливает себя, заметив очередной вопросительный взгляд Брюса. - Что я хочу сказать, мистер Уэйн, мы вынуждены быть крайне осторожны с назначением медикаментозного лечения, а психотерапия... Донован глубоко вздыхает: - Джокер видит мир совершенно иначе, чем вы, чем я. Обычные методы с ним просто не работают. Но в отличие от многих моих коллег я не склонен считать это “иначе” - болезнью, сумасшествием. Между индивидуальностью и отклонением очень тонкая линия, мистер Уэйн. Каждый из нас чем-то отличен от другого, но где та грань, за которой это отличие становится безумием? Брюс не отвечает. Он понимает то, о чем говорит доктор. Он не хочет думать об этом сейчас, потому что боится выводов, к которым может придти. Вместо этого он говорит: - Я хочу увидеть его. Донован бросает на него очередной укоризненный взгляд, и Брюс внутренне морщится. - Это... не повредит ему, не так ли? - спрашивает он неожиданно неуверенно. Доктор мягко смеется. Брюс подавляет вспышку раздражения. - Нет, нет, ничуть. Возможно даже наоборот, - Донован тихо вздыхает, признавая поражение. - Я приведу его, мистер Уэйн, но помните все, о чем я вам говорил. Путь по знакомому коридору уже почти привычен. В Аркхеме нет комнаты свиданий, встречи с пациентами запрещены протоколом, но Брюс прекрасно знает, что деньги открывают любые двери. Комната все так же пуста и Брюс отсутствующе думает, что, может быть, в следующий раз стоит что-то с этим сделать, но тут же отгоняет эту мысль прочь. Подобные меры были предприняты не просто так, потому что Джокер опасен, и... Дверь открывается, обрывая мысль Брюса. На этот раз Джокера сопровождает не охранник, а двое ординаторов. Он идет за ними медленно, едва переставляя ноги, будто каждое движение дается ему с трудом. Посадив его на стул, ординаторы удаляются прочь, бросая на Брюса одинаково неодобрительные взгляды. Брюс чувствует, как неприятное ощущение скручивает его внутренности. Джокер выглядит ровно так же, как в их последнюю встречу, но в глазах его вновь пустота, как в тот первый раз. Только теперь он ближе, теперь он смотрит прямо на него, сквозь него, и Брюс чувствует подступающую к горлу желчь. Джокер похож на тряпичную куклу. Столь же безжизненный. Столь же пустой. Брюс смотрит на руки Джокера, потому что не может смотреть ему в глаза. Он знает, помнит, какими сильными они могут быть, но сейчас его тонкие запястья и длинные пальцы кажутся почти хрупкими. На запястьях он вновь отмечает красные следы, хотя на этот раз наручники застегнуты свободно. Брюс предполагает, что в них вовсе нет необходимости, но ординаторы соблюдают протокол. Брюс усилием воли заставляет себя поднять взгляд. Джокер все еще смотрит сквозь него, на его лице не отражается ничего. Между ними вновь только молчание. В прошлый раз оно было неловким, на этот раз - пустое. Брюс оправляет рукава свитера. Он надел его с утра, надеясь, что, возможно, это сделает встречу чуть менее формальной. Он, конечно, не подумал о том, что встреча может быть такой. Последнее время он вообще чаще действует, чем думает. - Я должен был прийти раньше, - говорит он тихо. Джокер не отвечает. Он даже не смотрит на него. Брюс опускает голову, рассматривая собственные руки. Его кожа слишком бледная, он редко выходил на улицу в последние месяцы. Минута за минутой тишина становится все невыносимее. - Мои родители умерли, когда мне было восемь лет, - говорит он неожиданно даже для самого себя. - Убиты. На моих глазах. С тех пор меня растил Альфред, дворецкий нашей семьи. Брюс не поднимает взгляд, потому что не знает, что хотел бы увидеть, внимание или безразличие. - В какой-то момент я просто закрылся от мира, эта была своего рода защитная реакция. Я не мог позволить никому видеть, что творилось у меня внутри, особенно Альфреду. Он был слишком дорог мне. Я был как будто бы вырван из реального мира, я не представлял, как дальше в нем жить. Я искал свой путь, но к чему это привело... В конечном итоге я спрятался за маской, чтобы никто не мог подобраться достаточно близко, чтобы ранить. Я не понимал тогда, что год за годом я все больше терял себя настоящего. Брюс вздыхает. Он знает, что эти слова слишком близки к правде, но какой-то частью своего сознания он хочет, чтобы Джокер знал. Потому что сейчас он всего лишь Брюс Уэйн, и между ним и Джокером нет истории, нет связи. Мысль о том, что он жаждет этой связи, должна пугать, но вместо этого Брюс не чувствует ровным счетом ничего. - Была еще Рейчел... Мой единственный друг детства. Я верил, что она, как и Альфред, знает меня настоящего, но я ошибался. Она была достаточно близко, чтобы знать о маске, но недостаточно, чтобы знать человека под ней. Брюс замолкает и вновь бросает взгляд на Джокера. Ничего не изменилось. Пустота. Это в самом деле было глупой затеей. Наверное стоит уйти сейчас, пока... - Продолжай, - останавливает его Джокер. Его голос непривычно тих и безэмоционален, но когда Брюс смотрит в его глаза, на мгновение они вновь живые, и он с трудом сдерживает вздох облегчения. Он продолжает, хотя следующие слова даются ему с трудом: - Она ждет ребенка. Она счастлива. И в такие моменты... я не чувствую ничего, кроме обжигающей зависти. Я не люблю ее и вряд ли когда-то любил. Но для меня она была символом надежды. Человеком, который может меня понять и принять таким, какой я есть. Может, она и могла. Возможно - нет. Но она выбрала другого человека, и я не могу... просто не могу искренне радоваться ее счастью. На мгновение в комнате вновь воцаряется тишина. Затем Брюс снова решается нарушить ее, хотя не уверен, что именно хочет сказать: - И вот я здесь, из всех возможных мест. Потому что я теряю себя... а где еще исправить это, как не в психушке? - Брюс невесело смеется, - А, может быть, мне просто нужен друг. Он замолкает. Откровение не принесло облегчения, но в то же время он и не жалеет о сказанном. Он смотрит на Джокера. Тот уставился на свои руки, между его бровями залегла едва заметная складка. Он все еще кажется отсутствующим, но в то же время чуть более живым, чем раньше. Он поднимает голову. Брюсу кажется, что он видит в его глазах растерянность. - Почему ты говоришь мне все это? - спрашивает он медленно, будто с трудом вспоминая каждое слово. В голове Брюса мелькают несколько вариантов ответа, но ни один из них не кажется подходящим. Наконец, он произносит: - Потому что я хочу, чтобы кто-то знал.