Secret that he keeps 1.0.

Охранник стопудово злой как собака. – Может быть, как-то договоримся? Я поднимаюсь на мыски и заглядываю охраннику через плечо. Я вижу барную стойку, кучу стульев и столиков, стоящих впритык друг к другу, вижу людей, передвигающихся в фиолетовом облаке дыма. Отдалённо поёт Элвис. – Слушай, сынок, мне фиолетово, с кем ты сюда пришёл. Хоть с самой принцессой Маргарет, мать её, и всей сворой её проклятых корги. Вход только членам клуба. Усёк? Я слабо киваю, но сдаваться не собираюсь. Охранник – серьёзный на вид мужик, как столетний Шварцнеггер в деловом костюме и с проводком в ухе, и я вытаскиваю из кармана несколько мятых долларов, на что он только хмыкает, скрещивая руки на груди и всем своим видом давая понять, что внутрь мы не попадём. Говорю: – Хотите мой фотик? – он висит у меня на шее, но охранник даже не смотрит туда. – Он стоит кучу денег. "Шварцнеггер" снова ржёт и окидывает нас всех взглядом, после чего хлопает меня по плечу и отступает обратно, намереваясь закрыть дверь. – Проваливайте, иначе я вызову копов. Он громко хлопает дверью, а я не удерживаюсь и со всей силы ударяю по ней ногой, закусывая губу от боли. – Ты всё ещё здесь? – орет охранник, выглядывая. – Уже член? – Нет, ещё нет, – отвечаю я, отходя к ребятам. Передразнивая охранника, Рэй хлопает меня по плечу: – Ну ты, бля, ваще. Ты бы ему ещё заплатил, чтобы нас включили в программу. Так или иначе, мы на месте. Мы в Лондоне. Под ночь здесь холодает. Повсюду гремят выстрелы, и кажется, будто вот-вот что-то произойдёт. Толпа людей в ярких полосатых свитерах и в белых беретах с синей ленточкой, они поворачивают и теперь идут по широкой дороге параллельно от нас и орут что-то непонятное, размахивая маленькими британскими флажками и горящими факелами, как кучка египетских жрецов. – Ночь Гая Фокса, – объясняет Майки, мы все наблюдаем, – вот так это празднуют здесь. Что ещё за хрень такая? Где мы и куда нам идти? Пытаясь рассмотреть что-то на карте, говорю: – Бродвей, – оборачиваюсь и показываю пальцем в конец улицы, – мы пришли оттуда, значит нам прямо. – Гениально, Фрэнк. – Нихрена себе, как в Нью-Йорке, что ли? – Где эти двое? – спрашиваю, имею в виду Джерарда и Мэтта, но никто не отвечает. Все говорят своё. – Спокойно, – Майки спохватывается, забирает у меня карту и, прищуриваясь, смотрит сам. Говорит: – Мы в Вестминстере, скорее всего. Уже под ночь мы в самом центре Лондона, рядом – метро «Сент-Джеймс парк», всего пару шагов – и мы здесь; топчемся на тротуаре, возле красной телефонной будки, вертим головами по сторонам и рассматриваем то, что разворачивается вокруг. Теперь мне кажется, что этот клуб – точно не наше место. Все наши вещи мы бросили в аэропорту в камере хранения, и у Лесли есть бумага о том, что мы должны забрать это через двенадцать часов максимум, иначе с нас сдерут штраф, а все наш скарб раздадут каким-нибудь сиротам на благотворительном вечере. У нас двенадцать часов на то, чтобы найти отель, мотануться назад и забрать вещи. Этого должно быть предостаточно даже для таких болванов, как мы. – Эй, вон они, – сообщает нам Лесли. Джерард и Мэтт, у которого в руке горящая палка, а второй он прижимает к себе сувенирный бочонок с пивом. – Точно психи, - комментирует Рэй. Уэй в своей шапке, из-под которой торчат волосы, а глаза у него такие красные, будто он не спал несколько ночей. Мэтт лыбится и машет своей палкой, как факелом. Он достаёт несколько купюр, которые они ходили менять, и отдаёт Торо. Рэй – самый ответственный из нас, ему стопудово можно доверять. Я снова достаю карту, и мы все вместе решаем, что делать дальше. Рэй как всегда в теме, и он рассказывает про моё лохотронство и тычет в карту, объясняя, что здесь в центре дешёвую конуру мы не найдём. И тогда я говорю: – Слушайте, у нас целых двенадцать часов, нахрен этот отель, пойдем глянем, что тут происходит. И Мэтт кивает: – Это же ночь Гая Фокса, – и в подтверждение его словам где-то сзади нас взрывается очередная петарда. – Настроимся на их волну. Рэй сразу же заводится, вспоминая Четвёртое Июля, когда мы решили сэкономить на отеле где-то в Аризоне и двое суток шататься по городу. Тогда мы загремели в отстойник. Даже фотка есть. Лесли соглашается. Он самый опытный из нас, и надо бы уже начать его слушать. А Майки задумчиво смотрит по сторонам, на запертую дверь клуба – и, будто не зная, что сказать, трёт глаза. Я вздыхаю. Дженни вздыхает. Мы вздыхаем по очереди. Джерард смотрит на всех нас, задумчиво прикусив губу, и щёлкает жестяным колечком на банке пива. Рэй уверен, что мы больные на голову, он засыпает нас разумными аргументами в пользу отеля и напоминает все наши прошлые провалы, а Мэтт рычит на него, чтобы не портил кайф, и Дженни вклинивается, пытаясь быть хорошим парнем, и теперь они вдвоём начинают орать на него. Братья переглядываются и спрашивают, кто «за», пресекая ругань. Мы с Мэттом вскидываем руки, следом за нами – Дженни, потом и сами Уэи. Рэй и Лесли стоят на своём, и где-то в глубине сознания я понимаю, что они правы. А петарды все взрываются – и все чаще и ближе к нам, и толпа подростков распевает стишки про Гая Фокса. – Большинство «за» – принято! – и Мэтт ударяет тлеющим факелом по ладони. – Неплохо было бы полазить по Лондону, пока с нами снова не начала твориться какая-то хрень, – извиняющимся тоном говорит Джерард, и Торо отрезает, что «хрень» уже началась. Постепенно нас накрывает, и мы идём прямиком на Парламентскую площадь, сливаемся с толпой разукрашенных людей, которые пока ещё не намереваются подорвать нас. Дороги перекрыты, светофоры не работают, и обычные люди – без пылающих палок в руках и грима на лице, – они, натыкаясь друг на друга, спешат свалить домой. По обеим сторонам – ряды старых домов, целые мраморные дворцы из фильмов Майкла Кейна, и некоторые из них обгороженные для реставрации. Проходим ещё чуток и натыкаемся на огромные музыкальные и книжные магазины, магазины разных прикольных штук, которые к этому времени закрыты. Вот она, история, думаю я, а мы идём и по очереди дуем пиво Мэтта. – На вкус похоже на какую-то дрянь, которую мне давали от зубной боли в детстве, – говорю, целуя своё отражение, и снова пью. А Мэтт отзывается: – Нихрена ты не смыслишь в пиве. Учит: – Пить нужно маленькими глотками, – и показывает, – ты просто напускал туда слюней. Знак показывает поворот на Виктория-стрит, и мы сворачиваем вправо, идём по пыльным улицам с толпой Джеков-Потрошителей и остальных маразматиков, которые шествуют как крестоносцы. Они здесь вне подозрений. Мы замедляемся, когда из переулка на нас выскакивает нечто, размахивающее бутылкой. Всего лишь мужик с мутными глазами и растманскими дредами, а Майки уже подскакивает на месте, намереваясь размножить голову бомжа тяжёлым бочонком. Мы все ржём, и этот чувак ржёт вместе с нами, хватаясь за свой обвисший живот, и я уже подумываю принять его в нашу компанию. Бомж скрипит: – Туристы! – тянет к Майки свою сморщенную ладонь. – Кошелёк или жизнь? А-ха-ха! – Ебаный псих! – злится Уэй-младший, ускоряя шаг и не замечая кривляний этого малого, который продолжает пугать народ. Ближе к площади людей становится всё больше, асфальт искрится от дешёвых фейерверков, которые люди поджигают прямо на земле и которые разлетаются во все стороны, гремя как артиллерийские залпы. Мы идём и шутим на тему молока на губах, которое не молоко, рифмы к «Майки-балалайки», хэй, веселей, и двери индийского ресторана выплевывают облака карри, и за исцарапанными окнами ирландского паба слышны звуки банджо и скрипки, и чем дальше мы идем, тем отчётливее видим, как готовят огромный костёр посреди площади, и вдыхаем гарь и дым, и запах жжёной резины, дерева и тряпок, химическую вонь от петард, слышим треск и пальбу и смех, матерные стишки и нарастающие крики. – Примерно так себя чувствовал Гай Фокс, намереваясь подорвать парламент? – спрашивает кто-то. Мы стоим у перехода, допиваем пиво и видим, как толпа людей в чёрном монашеском прикиде тащит тряпичного Гая Фокса величиной с дерево, проткнутого вилами в области сердца; за ними идёт чувак в костюме епископа, Уильям Шекспир, адмирал Нельсон и кучка детей, обмазанных углями. – Это как второй день рождения, бля, – говорю. – Точно, – бормочет Майки, поглядывая на магазин пиротехники недалеко от нас, – день рождения, – и, заворожённый всем происходящим, идёт прямо туда. – Чувак, ты уверен? – спохватывается Рэй. – Да он еле спички поджигает! – Мэтт бросается за ним, отдавая свой потухший факел Джерарду. Дженни и Лесли о чем-то болтают в стороне, и какой-то пацан не больше двух футов ростом дёргает меня за штанину и тычет своим острым пальцем мне прямо в живот, и я не выдерживаю: – Да нет у меня денег, еб твою мать! – У тебя ширинка расстёгнута! – заливается пацан, снимая свою пиратскую шляпу, и протягивает её мне. Требует: – Тогда петарды. Оборачиваюсь, ища взглядом всех остальных, и вижу Джерарда, который тоже ржёт, глядя на меня. Я приседаю на корточки, сравниваясь ростом с ребёнком. – Послушай, – говорю, – у меня нет ни денег, ни петард, – для убедительности выворачиваю карманы. – Хочешь пиво или шапку вот этого дяди? – показываю пальцем на Уэя, который, не понимая, о чём идёт речь, продолжает лыбиться. – Нет! – воет пацан, и я едва сдерживаюсь, когда эта малолетняя отморозь со всей силы толкает меня в плечо, и я чуть не падаю на задницу. – Мудак! Имбецил в костюме пирата сваливает, улыбаясь нам на прощание. Маленький говнюк. Если у меня когда-нибудь будут дети, хрен им, а не костюмы пиратов. Сегодня просто день обвалов. – Он тебя сделал, – замечает Уэй, возвышаясь надо мной, и теперь мы вместе смотрим на толпу. Чуваки с большими деревянными крестами на груди, военные XV века, ещё один Нельсон с флагом «Весёлый Роджер», девушки-вейлы, какие-то грёбаные инферналы и ведьмы банши. В этой стране Хэллоуин длится пять суток. Небо над нами окрашивается во все цвета радуги. Маленькие астероиды. Где-то отдалённо слышится сирена. И мы по ту сторону всего этого. – Весело. Джерард садится на корточки рядом. – Да ладно тебе. У меня болит нога, живот и плечо, куда меня стукнул тот малый. Всё отлично, уныло говорю я. – Фрэнк? – по-прежнему держа потухшую палку в руке, Уэй вымазывает кончики среднего и указательного пальцев в саже и подносит их к лицу, проводит параллельные линии по скулам, как чёртов маскировщик. Тянется ко мне. Говорит: – Извини, чувак, – и я вроде как не дёргаюсь, когда он прикасается к моим щекам, – в смысле, за то, что тебе пришлось меня вытаскивать тогда. Принял лишнюю таблетку ксанакса случайно. Я киваю. – Так ты всё помнишь? – Не-а, Мэтт рассказал. Ещё он сказал, что я «дохера метеопат», – он заканчивает разрисовывать меня, и теперь мы сидим как два шахтёра после тяжёлого трудового дня. – Значит, так и есть, – говорю, а сам думаю, что должен сказать что-то большее, и в этот момент впереди нас что-то вспыхивает, искры летят на несколько метров в небо, толпа улюлюкает, и ошивающиеся рядом девчонки смеются и кричат нам: – Эй, янки! Дикий Запад! Не хотите ничего поджечь? Уэй смотрит на меня, и его лицо ярко-оранжевое от света. – Похрен, – говорит он, поднимаясь. – Пошли встряхнёмся.

***

Ночь подходит к концу, когда мы с Джерардом бредём наугад и ищем табличку с названием улицы. По моим прикидкам сейчас начало пятого. Мы по очереди отхлёбываем из пластиковой бутылки – ликёр и спрайт. Уэй купил себе газировку, а потом кто-то отлил нам бухла, и я смешал компот, от которого натуральным образом испаряется мозг. Меня немного уносит, и я думаю только о том, как бы упасть где-нибудь и уснуть, но Джерард идёт и идёт вперёд, а я не хочу оставаться один. В этом районе старых домов царит почти полная тишина. Люди как будто спят. А может, тут одни сплошные офисы. Мы ёжимся и натягиваем капюшоны толстовок и медленно бредём, сами не зная куда, то и дело спотыкаясь на мощёном тротуаре. Когда наконец садимся на ступеньки, я приваливаюсь спиной к стеклянной двери подъезда, и она пронзительно дребезжит. Отпиваю ещё и моргаю, чтобы прогнать чёрные мошки перед глазами. – Занесло нас. С утра придётся немало говна разгрести. – Иногда мне кажется, мы всю жизнь проведём вот так, на ступеньках. Джерард скептически хмыкает и забирает у меня бутылку. По соседству вспыхивают пьяных смех и вскрики. Гуляки шутят шутки про то, что надо бы завершить дело Гая Фокса, но их голоса быстро затихают. Вдалеке снова трещат залпы петард. Небо над крышами вспыхивает розовым, и до нас доносятся восторженные возгласы. – А круто было бы сейчас позвонить кому-то в Джерси, – говорю. – Эй, вы ещё спите? А у нас уже пять утра, ха-ха. Я зеваю, прикрываю глаза и кладу голову Джерарду на колени, говоря себе, что отключаться нельзя. Он не возражает. – Эй, Джер, – окликаю его, – карта с тобой? Он утвердительно мычит. – Слушай, – говорю, – найди Пикадилли-стрит. Уэй шуршит бумагой, доставая наш убогий путеводитель для «чайников», раскладывает его на моей груди и молчит какое-то время. – Вот, – он тычет в схему, и я ощущаю его палец через бумагу. – Теперь найди Сити. И Джерард снова тыкает в меня пальцем. Я даю ему новое задание. Говорю: найди Тауэр. Найди Сохо, найди кладбище Хайгейт, найди театр «Глобус». Найди кинотеатр «Одеон», бар «Ye Odle Cheshire», Трафальгарских львов, Шекспира, Нельсона, Бейкер-стрит, найди кокни. А теперь: Кингс-Кросс, Дом Рептилий, «Дырявый котёл», Косой переулок, Сент Паркнасс... Иногда Уэй находит место сразу, иногда задумывается, иногда сразу говорит, что понятия не имеет, о чём я, иногда я и сам не понимаю, что имею в виду. Говорю: это в двух шагах от Тауэра, – и он "шагает" пальцами по карте, и говорит, что утонул в Темзе. Говорю: найди церковь Мари-ле-Буа, – и Джерард сообщает, что заебался бегать по городу, за что ему не платят ни пенни, и он отправляется в Брикстон нюхнуть "муки" и снять шлюху. – Найди нас, – говорю. Он бьёт ладонью по карте, чуть не вышибая из меня воздух. Планета Земля, континент Европа, Британские острова, Великобритания, Лондон. Это все, что нам известно о нам самих. – Я помню, я помню ночь ноября, – напевает Уэй, и я чувствую его тёплую ладонь, лежащую на моей груди, – предательство, порох, обман. Подвалы парламента, свет фонаря – и пусть воспылают костры. – Проткни Гаю сердце, сожги его тело, отправь душу в Ад... – бормочу я детский стишок. – И сделано дело, – шёпотом заканчивает Джерард и дует мне на лицо. Я морщусь от приторной вони ликёра, и мы оба хихикаем. – Мы – американские ублюдки на земле Святого Грааля, – говорю. – Мы католики, и мы подожжём весь Лондон нахрен. – Гребанные янки, – посмеивается Уэй. Меня словно колышет на волнах. Будто я дрейфую в море, насыщенном пузырьками воздуха, и они безостановочно стремятся к поверхности, проходят через меня, покалывают кожу, внутренности и с шипением лопаются. Я рассыпаюсь по молекулам, растворяюсь на стадии безмятежности. Я таю и растекаюсь по коленям Джерарда. Ощущение такое, как если бы я принял пригоршню «синих» и запил бы парой литров пива. – Неплохо шибает, а? – спрашивает Уэй. – Ага, – прижимаюсь щекой к его колену, пытаясь увеличить сцепление с реальностью. – Мне нормально. – Да ну? – Мне хорошо, – говорю. И чувствую, как пузырьки заполняют меня и делают невесомым, как попадают в кровеносную систему, проходят через сердце и снова несутся по артериям с удвоенной скоростью. Я представляю, как начинаю светиться мягким золотистым светом изнутри, и как он исцеляет мою бренную тушу. Свет концентрируется в груди, под ладонью Джерарда, и передаётся ему, бежит вверх по пальцам, по руке, и все его шрамы тоже исчезают. Издалека Уэй зовёт меня по имени. Он тихо смеётся, и я знаю, что улыбается, и он прикладывает ладонь к моему лбу, к щеке, размазывая серую сажу, гладит меня по волосам, и меня затягивает куда-то вверх и где-то в небе над городом я распадаюсь на миллиарды атомов и прекращаю своё существование.