Secret that he keeps 1.0.

На подъезде к Слау, где-то в двадцати милях от Лондона, я первый спрыгиваю на ходу с автобуса и едва ли не вскидываю руки к небу, вдыхая как можно больше свежего воздуха и прогоняя чёрные точки перед глазами. Это после того, как мы находим друг друга в разных концах Лондона, отвоёвываем наш багаж, а потом грёбаные полтора часа тащимся сюда в душном автобусе и с единственной банкой пива, которую Мэтт стащил из отеля (который мы всё-таки успели найти утром). Старший Уэй, Лесли и Мэтт спрыгивают следом, и водитель, проорав что-то о безкультурщине, трогается с места. Напившегося до получасовой рвоты Майки мы оставили на кровати нашего номера. Рэй великодушно остался с ним. Дженни звонил и сказал, что он в порядке. Мы стоим на обочине и выдыхаем облачка пара изо рта, вокруг одни фермы, поля и старые коттеджные дома. Мы смотрим на пустую дорогу, на окурки, втоптанные в землю, понимая, что люди здесь всё-таки бывают. Стайка ворон каркает на деревьях, одна из них сидит на сломанном указателе с названием улицы, а где-то вдалеке воет собака – или даже несколько собак. И мне так и хочется сказать, куда нас, блять, занесло? Держа сигарету в зубах, Мэтт застёгивает куртку обеими руками. Он щурится на дым и говорит: – Ну что, это то самое место? – Он должен быть где-то здесь, – бормочет Лесли, оглядываясь по сторонам. Тот чувак, который обещал помочь нам с фургоном, старый друг Лесли. Не зная, куда идти, мы плетёмся вперёд вдоль старых кирпичных домов с деревянными верандами – все как один. Такие же дорожки и деревья, которые образуют тоннель, склоняясь над дорогой. Лесли снова рассказывает об этом парне, и я представляю его толстым пятидесятилетним фермером в грубых ботинках, с длинной бородой и ружьём за сиденьем трактора. Классический образ. Всего двадцать миль от Лондона – а он уже крупный землевладелец со стадом овец, которые скачут под его волынку. Какой-нибудь работяга, мастер на все руки. Похоже, я чуток ошибаюсь. – Эй, вон он! – Лесли тыкает пальцем на другую сторону улицы, и мы видим худого, как столб, чувака в гавайских шортах, с сигаретой в зубах, и он высматривает нас не с той стороны, облокотившись о почтовый ящик. Расплываясь в улыбке, Лесли зовёт: – Уолли! Мать твою, чувак! Бедняга, совсем глухим стал! Уолли вздрагивает и оборачивается, он видит нас всех, и его брови ползут вверх, а сигарета будто вот-вот вывалится изо рта. – П-патрик? – Боб?! – Патрик! Уолли бежит к нам и мигом прилипает к Лесли, как морская звезда. У него чёрные волосы, которые свисают на лоб а-ля Франкенштейн. Под глазами у него мешки, а сами глаза грустные, как у бассет-хаунда. По сравнению с Лесли, он просто рваный провод, валяющийся на дороге. – Вы, ребята, серьёзно? – ржет Мэтт, глядя на то, как Лесли долго сжимает Уолли в объятиях, после чего хлопает по спине. Наконец они отлипают друг от друга. – Это и есть твои друзья? Почему они не похожи на ребят из Warrant, как ты их описывал? Где ваши длинные волосы и фирменная улыбка? – шутит он (хотя, похоже, не шутит). – Уолли просто очень скучает по американцам, – объясняет Лесли, представляя нас своему другу, который не перестаёт узнавать во мне Эрика Тёрнера. Нет, я Фрэнк, говорю. Жму его тощую руку. – И ещё он всё ещё живёт в девяностых. – Вот как, – смеётся Уолли, разглядывая нас. – Ну, ребята, готовы познакомиться с доктором Барри Шварцманом? Здесь недалеко, я отогнал его на ферму, потому что Саре он, видите ли, постоянно мешал. Уолли говорит нам идти. Мы идём. Лесли интересуется: – А Сара – это?.. – Жена, она самая. – Ты, бля, женат?! – А кто такой этот доктор Барри-как-его-там? – неожиданно вставляет Джерард. Мы идём, нам навстречу едет мужик-фермер, который везёт прицеп с сеном, и нам приходится отступить, чтобы дать проход его трактору. Мы проходим дома и сворачиваем на узкую дорожку. По сторонам – куча замёрзших яблок с дырами от червей, кислый запах забродивших фруктов чувствуется за милю. Уолли говорит: – Надеюсь, вас вчера никто не подстрелил в Лондоне? Говорит: – Вчера какие-то мудаки ходили здесь с факелами и вилами, я думал, это тот мужик с соседней фермы просто хотел убрать конкурента, так что мне пришлось достать ружье. Здесь, в Слау и окрестностях, в основном чёрная молодёжь, да ещё арабы, которым всё по фигу – белому парню здесь трудно, не то что на севере. – Сколачиваешь капиталец? – усмехается Лесли, когда мы подходим к ферме, возле которой стоит целый парк всякой техники, а за загородками – куча овец, от которых тоже несёт. – Ага. Предки Сары подарили нам её на свадьбу, неплохо, правда? – Уолли показывает рукой куда-то в сторону деревьев. – Присаживайтесь, сейчас пригоню фургон. Овцы боятся посторонних. Все вертят головой, осматривая местность, а я затыкаю нос шарфом и стараюсь молчать. Уолли предупреждает: – Только ничего не трогайте, окей? Может, хотите выпить чего-то? У меня есть молоко. А, и пиво вроде! Сейчас будет, – тараторит он. Уолли сваливает, его тощие ноги подгибаются на ветру, и мы идём к деревьям, где горизонтально лежат несколько спиленных стволов-лавочек. – Он псих, да? – снова подаёт голос Мэтт. – Видал я таких. Лесли пожимает плечами: – Он всегда был таким. Когда я встретил Уолли, он был ещё большим психом. И он до сих пор жил бы с матерью, если бы какой-то хрен не стукнул копам и у нас не забрали бы лицензию. – Лицензию на что? Бизнес какой-то? – Да, мы, блять, продавали мороженое! Мы сидим под деревьями, вороны по-прежнему орут, а солнце светит прямо в глаза. Джерард кладёт голову себе на колени, сгибаясь пополам, чуток поворачивает её вбок и устало смотрит на меня из-под своей длинной чёлки. С другой стороны Мэтт опирается на меня своим острым локтем — выглядит он не лучше. Просто армия зомби, думаю я. Нам столько всего ещё предстоит. В такие моменты я отчётливо ощущаю те пару тысяч миль перед нами и ещё – лёгкую панику. Лесли рассказывает нам о том, как они с Уолли продавали мороженое, катаясь по Нью-Йорку. Ещё немного, и мы все чуток оживаем, слыша гудение мотора. – Э-ге-ге! – орёт Уолли, выруливая к нам, на своём... – Доктор Барри Шварцман! – Лесли чуть не подскакивает. Мы тоже. Уолли выруливает на своём Фольксвагене прямо к нам. Похоже на фургон хиппи, только разрисован по-другому. Он останавливается, Уолли вылезает, хлопая дверцей, и прислоняется к капоту, вопросительно глядя на нас. – Ну, как вам? Надпись на фургоне гласит: «нэжное бруклинское мороженое». Ещё одна: «Др. Барри Шварцман». – Ничего не понимаю, – наконец говорит Мэтт. Рядом с надписью нарисован тюлень в костюме Санты, в ласте у него то самое мороженое. – Это то, о чём ты говорил? – спрашиваю я у Джерарда, и он как-то странно улыбается. Рядом с тюленем – цветы, у которых вместо лепестков рожки с мороженым. Там где должны быть окна – металлические панели. Диски у колёс бледно-розового цвета. Фары в виде цветочков. Я говорю: – Мне нравится. Уолли смотрит на нас, и улыбка с его лица пропадает. – Слушайте, да ничего такого тут нет. Ничего с вами не будет. Просто фургон, другого у меня нет. Он как новый! – То есть вы возили на нём мороженое в Нью-Йорке, а теперь он здесь? – спрашивает Мэтт, залезая вовнутрь с левой стороны – я за ним. – Бля, где руль? Механика, блин, – говорит он тише, так чтоб слышал только я. – И мы поедем на этом через всю Европу. Придвигаюсь к рулю и оцениваю ощущение. Окна липкие от пыли и гари, всё остальное – тоже. Наверно, им не пользовались несколько лет. Для меня все кажется приветливым. Чтобы завести такую тачку, наверняка нужно прокрутить ключ зажигания миллион раз. Старые сидения прогнулись, кое-где из-под ткани выглядывают пружины. Внизу с левой стороны – коробки с пыльными кассетами. Я задеваю какую-то фигню – и фургон издаёт пронзительный бибикающий вой. Уолли орёт: – Эй, полегче! Я не успел привести салон в порядок. – Где ты его откопал? – ору я в ответ. – О, это долгая история. Я сижу за рулём, зная, что на самом деле вести фургон не смогу, а Джерард всё так же подпирает подбородок рукой, возле него – Уолли, который рассказывает о том, как несколько суток сидел внутри, переплывая через океан. Лесли оценивает фургон снаружи, Мэтт что-то недовольно ворчит по поводу стёртых покрышек. Я думаю: вот оно. Одной ногой мы уже в Европе. – Предлагаешь нам сделать так же? Переплыть на торговом судне через Ла-Манш? – ржёт Мэтт. Я вылезаю наружу, избавляя себя от этого жуткого кисло-сладкого запаха, напоминающего жженый сахар. Мы привыкнем, успокаивает нас Уолли. Он говорит: – Барри Шварцман мне как сын, мы с ним столько всего пережили. Он достался мне от моего напарника, когда я работал в крематории и перевозил трупы, но это ничего. Никаких внутренностей с костями здесь нет. – Трупы? Ты серьёзно? – Мэтт давится пивом. Уолли вздыхает: – Ага. Мы с напарником часто раскуривали траву здесь и ещё развлекались с девчонками, в итоге, видимо, кто-то доложил об этом начальству. – Один из трупов, – шучу я. – Просто охренеть. А потом здесь же мороженое?! – Ага, мы только перекрасили его, и всё. – Да вас посадить нужно обоих, – усмехается Джерард. - У фургона жизнь интереснее, чем у нас всех, – говорю. Мэтт скептически ухмыляется: – Рэй бы сейчас разорался. – Пока не будем им говорить, – предлагает Уэй, и я киваю: – Сделаем сюрприз. Мы всё сидим, и Уолли рассказывает ещё кучу всего, пока я думаю над тем, что нам действительно придётся ездить в этом фургоне. И над тем, что нам нужно искать место для выступления. Напоминаю всем, что время поджимает, и Уолли спохватывается, говорит, что может поехать с нами, если мы не против. – Есть одно место, я знаком с тамошним боссом, – говорит он, снова сваливая. – Только штаны надену! – И он делает это всё просто так? – удивляется Джерард. – На самом деле, этот тип должен мне по гроб жизни, так что да. Пока он возится в доме, Мэтт подкатывает фургон ближе к дороге, чуть не врезавшись в дерево с непривычки. Кто-то говорит, что нужно сфотографироваться на память, пока Барри Шварцман не забрал нас, – и все смотрят на меня. На меня и мой фотик. Ладно, думаю. Начинаю крутить колесики — выставлять разные значения, как меня учил отец десять лет назад. Древний, тяжёлый, убойно сложный плёночный фотик – тот, который я думал впарить охраннику, чтобы нас пропустили в клуб. Я так запросто толкаю историю. Все подгоняют меня, и я хочу сказать, что это, блять, это не какая-то «мыльница», чтобы «раз!» – и щёлкнуть. – Эй, вы, подождите! – орёт Уолли, подбегая к нам. Я сую ему фотик и говорю, на какую кнопку жать, он быстро кивает и прицеливается в видоискатель. Мы вчетвером встаём на фоне блистательного Барри Шварцмана и лыбимся на ноябрьское солнце. Я кладу голову Джерарду на плечо. Он вздыхает и успевает обнять меня за талию – а потом затвор щёлкает, и Уолли орет: – Готово! Где ты достал его? Выпущен не позже 70-х – это же историческая ценность! – Одолжил у отца. – Ну что, я поведу? – спрашивает Уолли, когда мы все забираемся в фургон. Трупы и мороженое, думаю я снова. – Нет, чувак, теперь это наше, – говорит Мэтт. Он садится за руль, и мы прочищаем ему мозги – он обещает останавливаться на красный. Слау остаётся позади. Мы передаём пиво из рук в руки, и через пыльное дребезжащее стекло напротив я вижу, как мимо проносятся аэродром, дома, деревья, и больше я нихрена не вижу. Джерард суёт кассету в проигрыватель, вместе с песней «Cherry Pie» мы несёмся до самого Лондона, подрезая всех подряд. – Пожалуйста, пристегните ремни, – объявляет Мэтт, изо всех сил стараясь сделать голос похожим на голос пилота в самолёте, и сильнее давит на газ.