Secret that he keeps 1.0.

Мы выезжаем из города, и я прижимаю холодную бутылку пива к лицу. Я сижу на самом заднем сидении Барри, среди скомканных салфеток и остального мусора. Все они в пятнах крови. Носовое кровотечение – что-то, чем можно было бы гордиться. В жизни каждого должно быть что-то значительное, то, что он может как бы нечаянно упомянуть в разговоре, но все скажут: «Погоди-ка, ты о чём?». И тогда гребаный страдалец расскажет им все. У меня есть пара пунктов, и сейчас я лучше бы остался с одним своим носом, фонтанирующем кровью. Я боюсь чихнуть и забрызгать спинку сидения впереди. Мы едем, и я прогоняю в уме сыгранные партии. Я лажанул пару раз, и мне точно нужно уже менять струны. Мэтт сбивался в начале и, кажется, сделал пару ошибок, которых никто не заметил. Я придумываю, как уговорить Мэтта пользоваться метрономом, и чувствую, что бутылка пива согревается, кожу снова начинает жечь. Отец говорил мне: что бы ни случилось, думай о деле. Не распыляйся, не расшатывайся, мать твою. Я прикладываюсь лбом к стеклу – холоднее, ещё холоднее – и сразу отстраняюсь. Концентрируйся, думаю я. Не получилось не переставать играть, не получается думать о концерте, не получается ни хрена – я плыву. Барахтаюсь где-то под потолком, отдельно от тела. Накрапывает дождь – я ни черта не вижу. Мы едем по пустому шоссе, по сторонам мелькают огни населённых пунктов. Лесли гонит фургон на Амстердам, говорит, мы будем там ещё засветло. Парни тусуются впереди. Я улавливаю отдельные возгласы и довольный смех. Джерарда не слышно. Мне нужно отвлечься, и старший Уэй фактически молчит. Я ощупываю свои губы – не разбитые. Саднящие после той кучи-малы, где мне всё-таки досталось. После всего. Целоваться с парнем – это ни хрена не то же, что целоваться с девчонкой. Скажите, что поцелуй с девчонкой – это танец, и неважно, насколько она плохой танцор, и я скажу, что с парнем – это бой без правил. Самое близкое сравнение. В первую секунду это примерно как удар кулаком под дых. Так всегда, думаю я, так заведено человеческой природой. Целоваться с Джерардом – это ни хрена не то же, что просто целоваться. Я, блять, опрокинут на лопатки. Лежу, выпучив глаза, хватаю ртом утекающий воздух. Стараюсь не распыляться, а тем временем кто-то вырвал из меня все внутренности, сыграл ими в регби и наспех затолкал назад. Вот так я себя чувствую. Это нокаут. – Фрэнки, жив? Рэй пробирается ко мне и садится рядом. Он хлопает меня по плечу, обнимает. Я прислоняюсь к нему и прикрываю глаза. Рэй – святой человек. – Ты держался молодцом, – говорит он. – Ха, – говорю. – Вы, парни, теперь наше секретное оружие. Возможно, прозвучит пафосно, но вы могли бы вписать новые страницы в историю панк-рока. Я серьёзно, Леро. – Замётано, – киваю, совершенно не понимая, что он несёт. Мы творим разную хрень и изменяем историю нас, хочу сказать я. Мы только этим и занимаемся: как только все выравнивается, мы меняем историю. Мы как будто нарываемся на что-то – двадцать четыре часа в сутки. Я молчу. – Давай к нам, чувак. – Нет, – говорю, – лучше вздремну. – Много пропускаешь. Братья раздобыли всякого бухла, ты заслужил минимум один гребаный ящик пива. Откладываю свою бутылку в сторону, она почти согрелась. Я просто хочу отрубиться. Рэй сваливает, впереди продолжается хохот и болтовня. Я приканчиваю мятные леденцы – и я уверен, что этот тур я испоганю. Я думаю, что заболею. Семьдесят восемь процентов, что уже заболел. Пятьдесят один – что хоть раз подведу парней. Девяносто восемь – что по возвращении слягу на месяц, а оставшиеся два – это вероятность, что в ближайшие сутки я куплю лекарства. Я никому ничего не скажу. Мне просто нужно переключиться. Достаю блокнот – у таких парней, как я, тоже бывают разные штуки для записей – и пролистываю его. Дневник, записная книжка, тетрадка, чтоб вырывать листы, – все в одном. Ни у одного из нас нет времени на что-то большее, Мэтт, например, носит с собой упаковку самоклеющихся стикеров. Листаю. Наброски нот, стишки-пирожки, рисунки Джерарда, рецепт взрывчатки в домашних условиях, какие-то списки, Джерард, ещё пирожки, узнать, кто такой Барри Шварцман, и огромный вопросительный знак рядом, ноты, ноты, ноты, десять фактов о Лондоне, купить лекарства, купить симки, позвонить Джамии, римские свечи Джерарда, позвонить домой, страница, забитая неразборчивыми каракулями, – я нервничал, купить струны, все замалёвано ручкой, позвонить Джамии, найти ноты Hunting Humans... Я несколько раз перечёркиваю последнее и пишу: «Позвонить домой: Бельвиль, Нью-Джерси, Джерси, США, Северная Амерка, планета Земля», – и ставлю три восклицательных знака. Я – тот парень с домашней симкой, кто-то вроде менеджера по связи. Я должен звонить в Джерси и говорить, что у нас все хорошо. Я не понимаю, почему переживаю все это так неспокойно с самого начала. Я просто, блять, горю. Как чучело Гая Фокса, как эти свечи, мать их. Я прислоняюсь к стеклу и потихоньку смываюсь. Слыхали про сонные веретена? Вас засасывает куда-то вниз, как воду в слив раковины. Я думаю о том, почему не слышу того, как Рэй гонит всех спать. При всём том мне холодно, по-настоящему погано, и я на ощупь тащу к себе куртку. А слыхали о психофизических условиях дискомфорта? А о том, что, засыпая, мы психологически пытаемся вернуться в условия материнской утробы: тепло, темно и безопасно. Колени подтягиваем к себе и сворачиваемся как эмбрионы. Я лежу и представляю свои полупрозрачные скрюченные пальцы, скукоженное тело. Представляю себя плавающим в вязкой жидкости в абсолютной темноте, а какой-то идиот светит фонарём снаружи, и я чувствую это, хотя я совсем слеп. Я не знаю, как мне реагировать, я замираю. Вспоминаю: Майки спит как бревно, отец спал развалившись на всю кровать, мать – на боку на самом краю, Джон всегда закладывал руки за голову, Джамия вытягивается по-собачьи, Джерард спит на животе, согнув одну ногу. А я как будто бегу. Майки неуступчив, отец самоуверен, мать быстро сдаётся. Джон – философ, Джамия открыта и независима, Джерард свободолюбив и скрытен. Я – потерявшийся идиот. Джерард говорит, я пинаюсь во сне. Я, кажется, стукаюсь головой о стекло и заново проваливаюсь в дремоту. Джерард – составляющая моего дискомфорта. Джерард, уткнувшийся в мою подушку, закинувший руку мне на шею. Джерард, которого можно обнимать во сне – и это никого не смущает. Джерард, никогда не спящий без футболки, но разгуливающий без нижнего белья. Джерард, устраивающий шоу посреди драки и отправляющий в нокаут всех без разбору. Джерард, внезапно вспыхивающий и быстро гаснущий – и снова пылающий. Джерард, который упорно светит фонарём снаружи. Я думаю о Джерарде, который слишком близко. О его руках, которые по локоть в графите и с красными полосами после сна. Пальцы – с мозолями от карандаша и никотиновой желтизной. Думаю об учащённом дыхании, зажмуренных глазах и ладонях, лежащих на моей голове, о хрипящем голосе и покрасневшем лице. О бледной коже под одеждой. Джерард, запрокидывающий голову и громко выдыхающий. Он вздрагивает, и все его мускулы напрягаются под моими руками. Он вдыхает сквозь сжатые зубы и смотрит на меня. Так близко, как он никогда не был. – Фрэнк... Облизывает губы. Я смотрю на эти губы, тянусь к нему. Он вцепляется пальцами в мои волосы, и его зрачки расширены во всю радужку, и наши лица на расстояние вздоха, он прикрывает глаза и выдыхает мне в рот. Я думаю о... – Фрэнк! Я стукаюсь лбом о сидение впереди. – Джи! – Леро, приём! Мэтт нависает надо мной, закрывая свет. – Я не... Что за нахер? – спрашиваю я, чувствуя свой стояк. Конкретный такой стояк – не тот, когда листаешь Playboy или, там, какая-то баба трясёт перед тобой сиськами. У меня перед глазами все плывёт, и кто-то сообщает: – Мы теряем Барри. Я выползаю с сидения, чувствуя, как атмосфера обваливается на меня всеми своими миллиметрами ртутного столба. Череп распирает изнутри, пульс взрывает сонную артерию. Я весь покрываюсь потом. С каждым шагом проваливаюсь в пол по колено. Я все ещё чувствую себя погано и одновременно возбуждённо. Вот же чёрт. Я спрыгиваю на землю, и на меня обрушивается ледяной ливень. Натягиваю капюшон и оглядываюсь: все топчутся у открытого капота, Дженни светит карманным фонариком. Мы просто солдаты удачи. Подхожу ближе и спрашиваю: – Что такое? – Портовые крысы слили антифриз, – Мэтт сплёвывает в стиле капитана Крюка. – Чуть движок не оплавился. Я встаю на цыпочки и заглядываю в открытый капот, и, конечно, ничего не понимаю. Дождь заливает внутрь. Поднимается пар. – Вызываем эвакуатор? – У кого, блять, есть телефон эвакуатора? – орет Мэтт, впиваясь своим самым бешеным взглядом в каждого по очереди. – Никто не додумался узнать?! Рэй пихает его в спину: – Сам бы и узнавал, гений. Мэтт огрызается. Я ищу взглядом Джерарда. Он стоит чуть в стороне, прячет руки в карман толстовки, надвинув капюшон, и его глаза закрыты, лицо безмятежно. Нахожу его и тут же отворачиваюсь назад. Я пялюсь на бок Барри, блестящий в свете фонарика и обнимаю себя руками. – Что надо делать? – слышу Уэя. – Хер знает что, – Мэтт захлопывает крышку. – Заведёмся – и убьём тачку в конец. Нужен антифриз. Кто-то вспоминает, как мы проезжали заправку – всего пару миль назад, и я говорю: – Я сгоняю. Парни смотрят на меня как на пришельца. Или гнома, вылезшего из-под земли. Или хуй, встающий не по делу. – Тебя заберут в вытрезвитель, – говорит кто-то. Рэй замечает, что я еле стою на ногах. Спрашиваю: – Как называется эта херня? Мэтт пожимает плечами: – Ладно, мне плевать. Любой антифриз, розовый. Литров пять. – Антифриз розовый, – повторяю. – Зонтик и соломинку просить? Мэтт сует мне деньги и говорит, что я уже почти мужчина. Лесли предлагает пойти вместе. Я мотаю головой – все отлично – и ухожу. Дождь и не думает кончаться, мои кроссовки промокнут насквозь. Я ёжусь и шагаю быстрее. – Секунду, – Джерард и его шаги позади. Запихиваю руки в карманы и ускоряюсь. – Секунду, Леро. Мы сами пишем свою историю. Я останавливаюсь и разворачиваюсь к нему. Смотрю. – Что? – спрашиваю. Уэй такой же, как и я: капюшон надвинут на лицо, плечи напряжены, руки в карманах, вода в ботинках. Он прислоняется к фургону, несмотря на то, что с крыши потоками стекает вода. – Я не уверен... Ты в порядке, – и это звучит как неуверенное утверждение. «Мне ведь не придётся разгребать ещё и это дерьмо, Леро?». – Не знаю... Мы можем поговорить, – он чешет голову через капюшон, и на этом слова кончаются. Джерард стоит передо мной и пялится на мои ноги. Мы молчим, кто-то замечает нас из фургона и стучит в окно, зовёт Уэя внутрь. Дождь льёт все сильнее. Я начинаю дрожать от холода, хотя внутри меня горящий ад, ещё немного –и дым из ушей. Я чувствую, как кровь отливает от всех конечностей и ударяет в лицо – я краснею. Во рту пересыхает. Уши закладывает сильнее, я еле дышу. Джерард не поднимает глаз от моих «найков», а продолжаю стоять тут. Я не могу сбегать каждый раз. Я не знаю. И я говорю Уэю... Произношу, почти не размыкая губ: – Я в порядке. Шутка в том, что у меня на тебя встаёт. И я ухожу так быстро, как только могу.