Саша
…Пощёчина обожгла не так сильно, как надрывные мамины слова: — Ну где ты опять шатался?! Да за что мне такое наказание?! Ну почему ты не можешь быть таким, как старший брат?! Саша промолчал. Мать разрыдалась и ушла к себе пить успокоительные. Вообще-то, она хорошая — мягкая, добрая… но слабая. Ей было легче утешить маленького Сашу, чем защитить от нападок брата заранее. Когда отец решил отправить его в пансионат, она, хоть этого и не хотела, не сказала и слова против. А потом был тот случай с ножом и хотя дело замяли, Саша сам потребовал забрать его домой. Он просто хотел вернуться к семье, вот только ничего не изменилось — мама была всё такой же болезненной и слабой. Хотя нет, изменилось, и многое — вырос Саша, выросли его проблемы и обиды, и теперь он просто не мог искать защиты у матери. Да и не стал бы. Домой они попали приблизительно одновременно — он от Майи, родители из больницы, от Максима. Единственной светлой новостью для Саши стало то, что Максим предыдущий вечер так и не вспомнил, значит стёр из памяти и то злосчастное видео. Был ещё Славик, но переживать ещё и за него Саша был просто не в состоянии. Где он пропадал ночью, родители не спросили, решив для себя, что где-то шатался с плохой компанией. Странно, стоит один раз оступиться, а потом никак не вернёшься на привычную дорогу, будешь идти по обочине. Отец так быстро и легко поверил, что найденные в сумке сигареты именно Сашины, словно напрочь забыл, что курить тот просто физически не может. Мама уверена, что он пропускает уроки, хотя замечания были только по физкультуре, когда он удирал со спаренных занятий с выпускным классом. Нет, всё хорошо. Немного обидно и грустно, но Саша… отвык от них. Нельзя долго оставаться в разлуке, а потом вернуться и жить как прежде. В пансионате он наблюдал за новенькими. Они куксились и жались подальше от одногруппников и на каждой перемене звонили домой. А потом проходила неделя, другая, отщепенцев подхватывала толпа, звонки становились реже, лица веселее. Он был точно таким же, подхваченный шумным водоворотом и тоже, в конце концов, сросшийся с новым домом. Поэтому сейчас всего лишь обидно и грустно. И стыдно — что собственная семья стала чужой и никак в ней не обжиться. Саша привык быть где-то на задворках. У него было двое друзей — сосед по комнате и весёлая смешливая девочка с весенним именем, Лёша и Майя. Когда эти двое стали встречаться, он остался третьим лишним. У него было два соседа по комнате — лучший друг и брат-двойняшка подруги, в отличие от сестры, мрачный необщительный тип сам себе на уме. Но стоило Лёше сойтись с Майей, как в их компании сам собой нарисовался этот самый тип, и почему-то он смотрелся с ними рядом куда органичнее, чем сам Саша. И дома Саша тоже чувствовал себя как пятое колесо у телеги. Малолетний преступник с замашками братоубийцы. Он хотел быть к ним ближе, но не знал, как это сделать — Максим его ненавидел, отец пропадал в своей поликлинике, мама болела. Обычно он сидел в своей комнате и часы напролёт слушал в наушниках музыку. Это тоже было опасно — если отец приходил домой и желал увидеть сына (вернее, убедиться, что тот не удрал шататься по подворотням), надо было выйти к нему по первому зову, а в наушниках не сильно что-то расслышишь. Но ставить музыку открыто Саша не хотел — даже от тихой и спокойной у матери тут же начинала болеть голова. Как же было непривычно у Майи! Он вышел из ванной в тот самый момент, когда в квартиру зашёл высокий грузный мужчина. Глянул на замершего в коридоре Сашу, на свою одежду на нём, свисающую с худых плеч точно мешок, хмыкнул в щетину и насмешливо поинтересовался: — Доча, ты привела мне зятя или это тот самый приблудный рыжий кот, которого ты так упрашивала меня из ветеринарии забрать? Предупреждаю сразу, без кастрации в доме держать не соглашусь… Майя выскочила из кухни и с непривычным для Саши визгом повисла на мужчине, облапив его и руками, и ногами. Кажется, так и должны вести себя дети и родители — без дистанции, без стеснения, без неловкости, которая обязательно висит над обеденным столом Микольских. Николай Николаевич оказался спокойным добродушным человеком. Нет, он всё же удивился полуголому парню в своей квартире, но, как понял Саша, больше всего дядю Колю удивил сам факт появления парня, чем то, что он так бессовестно тут обжился — до этого дня Майя никого в гости не приводила. Укол в сознание — Глеб тоже до него никого к себе не звал… Передёрнуло. И тогда, в квартире Майи, и сейчас, когда опять об этом вспомнил. Правда, тогда всё сразу же забылось — Саше просто некогда было ковыряться в себе; тихая спокойная Майя дома оказалась совсем не такой тихой и спокойной, она носилась по квартире, как маленький смерч, одновременно успевая застелить кровать в спальне, доштопать Сашины джинсы, подмести половик в прихожей, поставить чайник, разбить стакан, убрать стакан и припрячь Сашу намазать маслом хлеб к чаю. — Ишь, как суетится, — ласково глядя на дочку, буркнул отец, тяжело откидываясь на спинку кухонного уголка. — Её мама такой же была, когда я с ней познакомился — всё в руках горело. И мужики за ней толпами ходили, как она меня только выбрала?.. — Умерла? — зачем-то спросил Саша. — Бросила, — без злости и обиды буркнул отец Майи, но Саше послышался скрип зубов. Необычный человек. Майя сказала, что Саша её друг, и ему этого оказалось достаточно. Он не приставал с дотошными уточнениями, до какой степени друг и что «друг» делал полуголым в коридоре, и насмешливых подмигиваний тоже не было, типа «да-да, знаем мы, какая может быть между пацаном и девицей дружба». Друг значит друг. Подал руку на прощание и пошёл отсыпаться после ночного дежурства на продовольственном складе… Саша включил плеер, лёг на кровать, бездумно уставился в потолок. За последние сутки слишком много чего произошло, чтобы просто отвернуться и забыть. Глеб с этим идиотским недоизнасилованием только вершина айсберга. Этой ночью Саша опять стал себя бояться. Он едва не убил собственного брата. Руки, поднявшие ночью сук, стиснули плеер. Жалобно хрустнул серебристый пластик. Когда он ударил ножом, тоже ничего не соображал. Саша вообще смутно помнил ту неделю — вроде бы несколько дней пластом лежал в больничном крыле, ни на что толком не реагируя, потом тело окрепло, а мозги так и остались выключенными. Он просто стянул у доктора скальпель, вышел из палаты и пошёл на шум людей. Наверно, это был Первый звонок, уж слишком много вокруг оказалось людей. Хотя тогда он об этом не думал, он просто увидел своих обидчиков, просто кто-то из них оказался ближе… Интересно, а зная всё это, Майя бы его тоже обняла? Или всё же забилась в истерике, обозвала его уродом и тварью? Хотя на ту Майю он всё равно не сердился, сам виноват. «Я тебя люблю». Он бы в жизни не осмелился сказать это кому другому. Никто бы другой не понял. А Майя ещё и приняла. …Неделя пронеслась в мгновение ока. И всё же тянулась бесконечно долго. Саша целыми днями не выходил из своей комнаты, разве что иногда пробирался на кухню, делал бутерброд и удирал обратно. До конца каникул отец запретил ему куда-либо выходить, да он не сильно-то и рвался. Саша мечтал удрать из опостылевшей спальни. Саша боялся идти в школу. Лишь бы не столкнуться с ним. Нет, он не был невинной девицей, не знающей, как вести себя с любовником после первого секса, он… боялся. Даже смешно, что он считал Глеба нормальным, пускай и с тараканами, парнем. От Максима никогда ничего хорошего ждать не приходилось, но почему-то Глеб ему казался другим, наверно, потому, что откачал тогда у себя в квартире. Ха-ха, идиот! Конечно же его в чувство привели, зачем Глебу в своей комнате труп?! И с чего вдруг Глеб должен быть лучше своего друга? Высокоморальные рядом с его братишкой не уживаются… А потом наступил понедельник. — Сань, тебя Ольга Николаевна зовёт. Саша вздрогнул, медленно обернулся, прожёг злыми глазами стоящую за спиной Аллу. — Меня Сашей зовут. — Ну да, — ничего не поняла девица. — А я тебя что, Васей Пупкиным назвала? Вали давай в учительскую. Саша поднялся и побрёл из класса. Сердце стучало, как сумасшедшее. Всё нормально, его и раньше Саней называли, не только Глеб… кажется… нет, ведь называли же… ведь не могли же… наверно… Ольга Николаевна, классная руководительница Максима, оторвалась от журнала, недоумённо осмотрела Сашу сквозь очки-хамелеоны. — Микольский, ты что, заболел? — Нет, а что? Завозился под колючим взглядом учительницы. Ну да, страшный, как смертный грех — тощий, почти прозрачный, морда бледная. Майя его сегодня утром увидала, упырём обозвала, который краше из могилы вылезает. — Ничего. Точно не заболел? — Нет, — раздражённо скрипнул зубами Саша. — Отлично, у меня для тебя есть задание. Свободен после уроков? Саша с готовностью кивнул — идти после школы сразу домой, где пусто, уныло и хочется выть от тишины, ему жутко не хотелось. Был бы повод — удрал бы и не вернулся. — Просто замечательно. Тогда сходишь навестить Глеба Таманина, его сегодня почему-то в школе не было и на телефонные звонки он не отвечает. — Э, простите… я занят. — Ты только что сказал, что свободен. — Я забыл, мне отец сказал сразу после школы домой идти. — Ничего, я ему позвоню и объясню в чём дело. — Но… — Саш, ты вот нормальный? — неожиданно в лоб спросила женщина. — Ч-чего? — У тебя друг неизвестно чем занят. Он же никогда школу просто так не прогуливал и всегда предупреждал, если что. А тут вдруг пропал. — Да куда он денется? Проспал наверняка! — запальчиво выдал Саша. — И почему вы решили, что мы с ним друзья? — Ммм… потому что он ни с кем толком в школе не общался, кроме твоего брата, и вроде бы с тобой сам заниматься вызвался, разве нет? — Мы с ним не друзья, — упрямо буркнул Саша. — Ваши проблемы, — невозмутимо отбрила Ольга Николаевна. — В любом случае я знаю, что ты каждый раз провожаешь свою подругу домой, а они с Глебом в соседних подъездах живут. Вот и пройдись, не переломишься. — А вы откуда знаете? — не удержался Саша. Учительница хитро сощурилась. — У меня профессия такая — всё знать. Например, я точно знаю, что вы с ним дружите — через перемену вас вместе вижу, так что хватит мне лапшу на уши вешать. Ноги в руки и марш. Уже закрывая за собой дверь, обернулся и упрямо выпалил: — Он мне не друг! — Ну-ну, — усмехнулась Ольга Николаевна.Глеб
В квартиру Глеб не вернулся — добрёл до детской площадки, распластался на скамейке и долго бездумно смотрел, как местный дворник Михалыч копошится с опавшей листвой. Михалыч распрямился, поморщился от прострела в пояснице, обнаружил наблюдателя. — Ну и чего вытаращился? — беззлобно буркнул в усы мужик, — помочь захотел? — А что если так? — нет, помогать он не хотел, он просто хотел занять чем-нибудь руки, чтобы отключить мозги. Михалыч хмыкнул и неожиданно протянул грабли. А Глеб неожиданно их взял. — Странный ты парень, — через полчаса всё-таки заметил дворник. Сам он с кряхтением долго устраивал на лавочке застуженную спину, потом просто молча наблюдал за тем, как Глеб сгребает в одну большую кучу сырую после ночного дождя листву, улыбался, если парень начинал морщиться от слишком терпкого с ночи запаха земли и листьев. — Почему? — Нормальные люди нашего брата, во-первых, не замечают, а во-вторых, не помогают. У тебя случилось чего? — неожиданно правильно определил мужик. — Нет. — Врёшь, пацан, — хмыкнул дворник, достал сигаретину и коробку спичек. Потянуло тяжёлым табачным ароматом. — Но это не моё дело. — Не твоё, — согласился Глеб, устало садясь рядом. — Но могу помочь… Глеб удивлённо покосился на собеседника. …— Вообще-то я редко пью… Лицо Михалыча расплывается перед глазами. Голова приятно пуста и неприятно подвижна, будто не держится на шее, а медленно вращается, смазывая мир в полосы. Противная тошнота. Запить продирающей горло горькой огненной жидкостью. — Да я вижу, — тихий беззлобный смешок где-то неподалёку. — Уже третью бутылку вливаешь, а всё ещё в сознании, ну силёёёён… Глеб кое-как проморгался. Незнакомая комнатушка, маленькая и тесная, одна стена завешана старым, ещё советских времён, ковром — цветастым, точно цыганская юбка. Табурет под ним грубый и плохо струганный, наверняка хозяин сам же и сделал. Сам хозяин сидит напротив него, через круглый столик, на узкой кровати, тихо поскрипывая ржавыми пружинами. На полу ковровая дорожка, тоже старая, из шерстяных нитей сплетённая. В углу у тумбочки с телевизором — единственной современной здесь вещью — стоит ведро с землёй, в нём молоденькая туйка растёт. Возможно потому, что был пьян, но Глеб умилился. Комнатка дворника ему неожиданно понравилась, в ней не было затхлой запущенности, которая присуща давно вышедшим из обихода вещам, такое ощущение, что Михалыч оставил всё это не потому, что был беден, как церковная мышь, а потому что именно так захотел. Надо его как-нибудь выспросить, как он умудрился в такой маленький кусочек пространства напихать мебель и оставить кучу свободного места — своя собственная спальня, забитая под завязку, его немного раздражала. — Ну как, нравится моё логово? Перед глазами всплыло восторженное лицо с эльфийскими чертами. Удивительно, но Глеб мог поклясться, Эльфёнок был в восторге от его спальни. Он таращился на всё такими чистыми глазищами, будто всю жизнь просидел в подземелье и теперь был рад любому другому пейзажу. Странный…. Глупый. Ведь знал же, что Глеб ему ничего хорошего не сделает, тогда почему остался в квартире дожидаться его? Прикрыл глаза рукой, вытравливая образ свернувшегося калачиком в коридоре Саши… Точно дворовая собачонка, маленькая, ершистая, кусачая, дикая… битая любым желающим. …— Тебя трахаю! Ненавижу, когда трахают меня!.. Щурёныш паршивый! Любая дворовая собачонка кусается, так что заслуживает пинка. — Ещё налей. — Хватит, водка в глазах уже плещется… — Ещё налей!!! Дворник хмыкнул, но в стакане булькнуло. — С девкой поссорился? Глеб молча выхлебал мерзкое пойло, вытаращил глаза, но мужественно не потянулся к солёному огурцу на тарелке, наказывая себя за невовремя всплывший образ стонущего под ним Саши. — Красивая? — не отставал собутыльник. Глеб бессильно ткнулся горячим лбом в стол и уже в полубреду пробормотал: — Вылитый эльфёнок… Как он добрался до своей квартиры и завалился спать, Глеб так и не вспомнил. Но судя по тяжёлому табачному запаху, волок его на горбу Михалыч. Многомудро оставил на тумбочке стакан с водой и обезболивающее, чему Глеб, скорее очнувшийся, чем проснувшийся, был безмерно рад. Голову точно битым стеклом набили, избавив её от мыслей и переживаний. Вставал он долго, в ванную брёл ещё дольше, а там включил холодную воду в умывальнике и, не церемонясь, опустил под струю голову, за что тут же был награждён цветными звёздочками перед глазами и прострелом в черепушке. Но сознание прояснилось. До Глеба дошло, что сейчас ночь, и что в квартире никого, кроме него, нет. Ну да, как раз ночная смена матери. Зло скрипнул зубами. Из-за того урода она уже вторые сутки на работе… Утром мать так и не появилась. Телефон оказался выключен, поэтому Глеб собрался и поехал в больницу. За столом в приёмном покое сидела мамина напарница. Увидала Глеба, подскочила и со сдавленным «Ну наконец-то!» повисла на шее. Глеб покорно позволил себя обнять. — Тёть Тань? — Ты где был? — рявкнула она. Маленькая, кругленькая, ниже парня на полторы головы, она, тем не менее, всегда внушала к себе уважение. Детей у неё никогда не было, поэтому пускать на них слюни так и не научилась, и, в отличие от большинства женщин, вполне могла закатать воспитательный подзатыльник. В детстве Глеб её вообще боялся и предпочитал с шумной и быстрой на расправу тёткой не связываться. — Мы до тебя дозвониться не могли целые сутки, где ты шатался?! Глеб смутился, постарался хотя бы дышать через раз, чтобы перегаром не так несло, но тётя Таня почуяла, отсыпала-таки звонкий подзатыльник, от чего больная голова отозвалась весёлым звоном. — Где мама? — Здесь, — отчего-то невесело отозвалась тётя Таня. Глеб насторожился. — У неё прошлой ночью был инсульт. Да не дёргайся! — пухлая ручка перехватила его в локте и с силой дёрнула назад. — Жива она и уже даже более-менее при памяти. Слова не путает, меня узнала и про тебя бубнит не переставая. Глеб дёрнулся ещё раз. Тётя Таня ещё сильнее сжала локоть. — Слушай сюда, — очень тихо и очень серьёзно сказала она. — Когда выпишется из больницы, тебе придётся порхать вокруг неё на цыпочках, чтобы она пришла в себя, усёк? — Угу. — Никаких тяжестей, никаких нервов, никаких криков, никаких, — она принюхалась, — буханий с дружками. — Угу. — Узнаю — придушу. — Угу. — Глеб? — Угу… А? — Всё будет хорошо. — Это он её довёл, да? Тётя Таня отвела глаза. Глеб в бессильной ярости сжал кулаки. …Та неделя для Глеба тянулась бесконечно долго. И пролетела в одно мгновение. Лечение оказалось не таким уж и дорогим, но денег дома тоже было немного, поэтому однажды Глеб обнаружил себя убирающим палую листву вместо слёгшего с ревматизмом Михалыча. Дурацкая идея помахать метлой вместо дворника пришла ему на ум в следующую попойку. Не сказать, чтоб Глебу так уж нравилось пить, но после больницы он почему-то опять отправился к дворнику, в его прилепившуюся к основному зданию пристройку. Михалыч пыхтел, куксился, но согласился расстаться с частью зарплаты, решив отлежаться недельку со своей спиной, а Глеб обнаружил, что дворники не только борются с чёртовыми листьями, но и выбирают мусорные баки, красят бордюры и, главное, должны проделать всё это быстро и незаметно для посторонних. Вставал он теперь на рассвете, проносился по детской площадке, сгребая взявшиеся неизвестно откуда за ночь жестянки, бутылки и пакетики из-под чипсов, потом сгребал ненавистную уже листву, разбирался с мусорными баками — как раз подъезжал мусоровоз. Даже горячий душ не мог снять непривычного напряжения. А однажды он попал под дождь и это не улучшило его самочувствия, теперь на работу он едва поднимался — с головной болью и температурой. И всё же Глеб был… умиротворён. Он больше не думал о проведённой с Сашей ночи, и вообще так сам себя загонял, что на самоедство просто не оставалось времени. Утром он работал, днём ходил к матери, вечером опять носился по подотчётной территории — начались дожди, сбивающие вниз всё больше и больше листвы. Стоило один раз не убрать её вечером, чтобы провозиться на следующий день до самого обеда. Вечером он еле поднимался на пятый этаж, доползал до кровати и валился без задних ног. Он совсем забыл, что сегодня первый учебный день, что классной руководительнице надо хотя бы позвонить и наплести что-нибудь про болезнь, а потом уж упросить тётю Таню подделать справку (или наглотаться воды с йодом, чтобы поднять температуру и ему эту злосчастную справку действительно выписали). Глеб как раз вернулся от матери и пытался покемарить хотя бы полчаса, прежде чем опять идти воевать с ненавистным листопадом, когда в дверь позвонили. Повернулся на другой бок — пускай звонят, однажды надоест и незваный гость свалит. Звонок протеленькал ещё раз. Потом в дверь постучали. Ругнулся. Поднялся с кровати, морщась от ноющих во всём теле мышц. — Кого ещё черти принесли?! Распахнул дверь, уже разминая пальцы в желании сомкнуть их на горле того самоубийцы, что так сюда рвался. И замер. На пороге — тощий, как скелет, страшный, бледная физиономия, с синяками под глазами — стоял его ночной кошмар. Мрачно глянул из-под длинной спутанной чёлки. Глеб почти увидел, как нервно дёрнулись кончики острых ушей. Эльфёнок…