Во имя любви. Часть 1. Преодолевая барьеры

- И что это такое? Нет, вот что это, я тебя спрашиваю? Ты вообще видишь, кто у тебя в кресле сидит? Я похож на Борю Алексеева? Ты мне ещё губы накрась! Садясь гримироваться, Глеб Васильевич обычно закрывал глаза, чтобы в них не летела пудра и лак, и минут на десять расслаблялся, отключался от реальности, позволяя гримёру выполнить свою работу. Заодно настраивался на предстоящее выступление, продумывал, что скажет зрителям, мысленно прокручивал тексты песен. Но сегодня настроиться не удавалось, мысли упорно возвращались к Никите. Ромка так и не отзвонился. Сколько там ехать до клиники? А что, если Никиту не приняли? Или они всех принимают, только деньги плати? Надо было предложить Ромке помощь с деньгами. Лечение, наверное, дорогое. Ромка тоже не бедствует, но эта его национальная скаредность… Впрочем, нет, зря он наговаривает, для членов семьи Рома ничего не жалеет. Позвонить, что ли, первому? Глеб Васильевич совсем позабыл, где находится, и когда девочка-гримёр сообщила, что всё готово, он открыл глаза и увидел в зеркале Арлекина. Почти что белая маска с подведёнными глазами и бровями. Губы ничем не накрасили, но на фоне неестественно белой кожи они тоже казались слишком яркими. - Это что за голубая луна? – продолжал возмущаться Немов. – Вас где учат, в Большом театре? Что за театральный грим? - Простите, Глеб Васильевич, - лепетала покрасневшая девчонка. – Я сейчас всё поправлю! Я просто хотела морщины убрать. Телесъёмка же… От начальства распоряжение всех готовить к крупному плану. Немов, услышав про морщины, аж побагровел. - Значит так! Я сейчас развернусь и уйду отсюда! Чтобы крупный план не портить! Пусть ваше начальство само «Нивы России» поёт своим колхозникам! А ты скройся с глаз долой! Девушка пулей вылетела из гримёрки Немова. Кажется, в слезах. Но Глеб Васильевич не успокоился. - Слава! Где Слава? - Да здесь я! – Троянов вынырнул откуда-то из-за его спины. - Тебя где черти носят? Ты директор или кто? Почему я должен всё контролировать? - Я тебе за чаем ходил, между прочим! – возмутился Вячеслав Давыдович. – Ты сам меня отправил! Вот, пей. - Не хочу! Мне только чаи сейчас распивать! Посмотри, что со мной наделали! Выход через десять минут! Немов, не прекращая причитать, стал стирать грим влажными салфетками. Хорошо бы умыться, конечно, но он уже был в концертной рубашке и бабочке, не хотелось бы их намочить. - Всё надо делать самому! Ни на кого положиться нельзя! – он развернул фонарь себе на лицо и стал заново замазывать морщины возле глаз тональным кремом. - Слава, почему мы опять ждём выхода? Я что, старлетка какая-нибудь, в очереди стоять? - Ты заканчиваешь концерт, - со вздохом напомнил Троянов. – Кубанский казачий хор поёт «Хлеб всему голова», потом торжественно появляешься ты, и на фоне хора даёшь «Нивы России». Хор подпевает припев. - Подпевает?! – чуть не подскочил Немов. – А почему не предупредили? А отрепетировать? - Глеб, да бог с тобой, что вам репетировать? Они профессионалы, ты эти «Нивы» пятьдесят лет поёшь! - Тридцать! Слава, ты не понимаешь! Они меня просто заглушат! Кубанский хор, куча здоровых мужиков с лужеными глотками! На хрена оно мне надо? - Пожелание заказчика, - пожал плечами Троянов. - Чёрт бы побрал эти кремлёвские концерты! – кипятился Глеб Васильевич. – В следующий раз они захотят, чтобы я с Борей Алексеевым спел! Или с этими, как их? Малолетки-лесбиянки которые… - Тебя что, заклинило сегодня? – не выдержал Вячеслав Давыдович. – Глеб, выход на одну песню! Эфир по центральному телевидению. Чего тебе ещё надо? - И без денег, - припечатал Немов. – А девкам за выход я, между прочим, должен всё равно платить. Из своего кармана. Знал бы, что хор будет, не брал бы их сегодня вообще. Всё, я пошёл. Он вылетел из гримёрки, Троянов поспешил за ним, на ходу доставая из кармана пиджака таблетку успокоительного и запивая её Глебовым чаем. Уволюсь к чёртовой матери, думал он. Сколько можно? С каждым годом с Глебом становится всё сложнее работать. Как будто он не знает, что за кремлёвские концерты не платят! А не позовут его на какой-нибудь придворный концерт, так воплей и обид на неделю. Это же престиж! Статус артиста! Для Немова – важнее любых денег. И про хор Троянов ему заранее говорил. Но Глеб весь день сам не свой. Хорошо ещё к вечеру протрезвел. Больше всего Вячеслав Давыдович боялся, что подопечный, но совершенно неподконтрольный артист продолжит заливать какие-то ему неведомые душевные травмы коньяком, и к концерту будет абсолютно невменяем. Но нет, Глеб был трезв, зато очень зол. - Очень хорошо ты платье погладила! – донёсся его голос из коридора. – Лена, ещё раз увижу в мятом платье, ты у меня вообще голая на сцену выйдешь, ты меня поняла? Света, а ты чего улыбаешься? Ты в платье скоро просто не влезешь! Новое будешь за свой счёт шить! Отыгравшись на бэк-вокале, Глеб Васильевич наконец-то вышел на сцену. Абсолютно без настроения. И даже гром аплодисментов, зазвучавший, как только ведущая объявила его имя, и привычно ударившие в глаза прожектора, всегда мобилизующие его, не произвели никакого эффекта. Однако фирменную улыбку Немов всё-таки натянул. Люди не виноваты, что артисту хочется залезть в какой-нибудь тёмный угол и нажраться до беспамятства. Люди хотят в свой профессиональный праздник услышать «Нивы России». - Я поздравляю вас с праздником! Мира вам, добра и благополучия! – весело произнёс он в микрофон, пока играли первые аккорды, и вступил тем самым бархатным баритоном, от которого млели барышни всех возрастов. – «Нивы России, родные просторы, пусть пролетают года! Пашни и рощи, реки и горы в сердце твоём навсегда!». Хор подхватил припев и даже не заглушил солиста. Профессионально так спели, торжественно. Девчушка лет пяти вынесла Глебу трогательный букетик полевых цветов, дамочка бальзаковского возраста вручила ему массивный веник пошло-красных роз. Пришлось целовать мадам в щёчку. Почему-то они все уверены, что артисту нравится с ними целоваться. И никто не думает, сколько заразы можно таким образом собрать, особенно, когда в Москве эпидемия гриппа. Мда, он определённо сегодня не в настроении. Обычно ему очень нравились все проявления зрительской любви: цветы, поцелуи, автографы. Зайдя за кулисы, Немов небрежно кинул цветы бэк-вокалисткам и поспешил в гримёрную. Троянов молчаливой тенью следовал за ним. В гримёрке первым делом схватился за телефон. Твою же мать! Ромка звонил именно в те пять минут, что он был на сцене. Пришлось перезванивать. - Выйди! – сверкнул глазами на Троянова. – Рома! Да, я. Ну что у вас? - А ничего, - Вяземский был невозмутим, как слон. – Отвёз позор семьи в клинику с романтичным названием «Сосенки». Отвалил немалую, хочу тебе сказать, сумму за его лечение. Хорошо хоть карточки они принимают. - И что они сказали? – Глеб Васильевич хотел подробностей. - Да ничего не сказали, Глеб! Велели через неделю звонить. - Через неделю?! - Ты чего орёшь? Глеб, а ты думал, я его в пионерлагерь повёз, что ли? И по выходным мы его будем навещать с пирожками и плюшками? Первый этап, как мне объяснили, детоксикация, длится неделю. Грубо говоря, его запрут в стационаре, где нельзя достать дурь, и начнут вместо неё колоть всякие там препараты, чтобы снять физическую зависимость. А потом уже попытаются снять зависимость психологическую. Короче, меня там какой-то профессор долго грузил, но я особенно не вникал. Если так хочешь знать детали, сам у него спросишь. Я, кстати, твой телефон оставил. - Зачем? – обалдел Глеб Васильевич - Затем, что я завтра в Израиль улетаю, ты забыл? У меня тур две недели. А ты говорил, что в этом месяце больше никуда не едешь. - Не еду, - согласился Немов. – У меня в студии куча работы. - Ну тем более. Тебе будет сподручнее в клинику смотаться, если потребуется. Хотя я так и не понял, на хрена мы там нужны. Не за ручку же его держать. Ну и Ташин телефон я давать не стал. Я вообще не уверен, что хочу посвящать её во всю эту историю. - Ладно, я понял. Спасибо, Ромыч. Вяземский хмыкнул в трубку. - Спасибо я надеюсь услышать от этого говнюка. А ты не бери всё так близко к сердцу. Бери ниже. Глеб Васильевич хотел возмутиться, но Ромка уже повесил трубку. Ну шуточки у него! Немов мрачно посмотрел на своё отражение в зеркале. Отражение хмурилось неравномерно накрашенными бровями. Правый глаз казался крупнее левого, а уголки рта опустились, как у грустного мима. Мда, самому ему лучше не гримироваться. - Слава, я долго буду сидеть в мокрой рубашке? – рявкнул он. – Пока не простужусь? Вообще-то у него была костюмерша, но несколько месяцев назад она ушла на пенсию, а новую так и не взяли. И Троянов подозревал, что и не возьмут. Где сейчас найдёшь профессионала, у которого руки из нужного места, и который готов терпеть характер Немова? Это ж тройную ставку придётся платить, за вредность. Он сам-то уже сегодня в третий раз думал, что пора искать себе работу полегче. Взять какую-нибудь талантливую девочку из провинции, записать с ней пару смазливых песенок про любовь и катать её по гастролям. Немов, конечно, легенда, у него лучшие площадки, кремлёвские концерты и полные залы в городах необъятной родины. Но достал, честное слово, достал. Вот же сухая рубашка, на спинке стула висит. Нет, нам подайте, нас переоденьте. А мы будем ругаться на чём свет стоит, потому что очередная б...ть нам не дала. Или дала, но не так, как он хотел. *** Домой не хотелось абсолютно. Хотя пора было и захотеть, после двухнедельных-то мытарств по гостиницам. Нет, Глеб Васильевич с удовольствием бы сейчас воспользовался теми благами цивилизации, которые можно себе позволить дома. Например, принял бы ванну. На гастролях он мылся только под душем и обязательно в сланцах. Не то, чтобы он страдал патологической брезгливостью, нет. Но ещё в молодости убедился, что поймать на гастролях грибок, а то и чего похуже легче лёгкого. И, увы, после развала Союза ничего не изменилось, даже в пятизвёздочных гостиницах уборка часто носила лишь номинальный характер. Он даже зарядку по утрам делал (а делал он её обязательно), постелив на пол гостиничного номера простыню. Дома ждали и другие радости. Удобная кровать, достаточно широкая для такого большого дяди, как он. И, самое главное, спутниковое телевидение с кучей спортивных каналов. Почему-то администрация почти всех гостиниц считала, что телевидение должно быть бесплатным. В каком-нибудь претенциозном «Парк Отеле» Новосибирска в номере стояла огромная «плазма» с широким экраном, а рядом с ней по стене змеился чёрный шнур допотопной антенны, общей на всю гостиницу, транслирующей только три федеральных канала и один местный, зато с помехами. В понятие «домашний уют» должна была входить ещё и вкусная еда, но на это Глеб Васильевич и не надеялся. Нет, готовила Ирма хорошо и разнообразно, вот только без одного ингредиента – без мяса. Она и раньше-то увлекалась здоровым питанием, постоянно варила какие-то каши, постные супы, тушила овощи, уверяя Глеба, что от такой еды не полнеют. Он, постоянно озабоченный вопросом формы, соглашался и ел, что дают. Всё равно дома бывал в лучшем случае неделю из месяца, и после гастрольных пьянок-банкетов не грех и кашки пожевать. Но в последние годы ситуация усугубилась. Ирма занималась какими-то духовными практиками, ездила по тренингам, и в доме всё чаще звучали слова «вегетарианство» и «сыроедение». До сырой еды дело пока не дошло, но мясо из холодильника исчезло. А вместе с ним и колбаса, и сосиски, и даже яйца. Глеб Васильевич попробовал возмутиться. В конце концов, он мужчина, а не кролик. И некоторые системы его организма без мяса просто не будут функционировать. На что Ирма заявила, что он всё равно ими не пользуется, так что ничего не потеряет. Было обидно. Хотя Глеб Васильевич и правда начал забывать дорогу в спальню жены, но не его тут вина! Словом, теперь он предпочитал ужинать до возвращения домой. Если на каком-нибудь банкете не покормили, то, на худой конец, можно заехать в «У капитана», тихий ресторанчик, который держал его приятель. Как раз по пути в Нововнуково. Но сегодня он просто забыл про еду. И только переступив порог дома, вспомнил, что кроме коньяка и пирожных ничего сегодня не ел. - Я дома, - буркнул Немов, скидывая обувь в холле. Игорь, его водитель, уже затаскивал в дом гастрольную сумку, полную грязных вещей. Навстречу никто не вышел, хотя в гостиной горел свет, а во дворе стоял Ирмин «Жук», маленькая машинка, которую она водила сама. Глеба всегда раздражало, что она его не встречает. Вот у Вяземских принято выходить навстречу. Даже если Ромка возвращается с гастролей посреди ночи, Таша обязательно его дожидается. Вроде и глупо, но как-то приятно. Чувствуешь, что тебе рады. Глеб добрался до гостиной и обнаружил жену в кресле возле торшера. - Ты должен был вернуться вчера, - Ирма подняла глаза от шитья. На коленях у неё лежала белая атласная подушечка, на которой под её умелыми руками распускалась розовая… Астра? Глеб Васильевич не очень хорошо разбирался в цветах. Хотя не сомневался, что, когда работа будет закончена, ему её обязательно продемонстрируют и даже прочитают лекцию о технике вышивания, подчеркнув, какая она сложная. Ирма постоянно увлекалась бессмысленными занятиями. Ну вот зачем современной женщине вышивать? Купить же можно любую подушечку, если такая необходимость. Лучше бы вот брюки ему подшила или пиджак приладила. Недавно он привёз из Италии отличный концертный пиджак, только с размером не угадал. Продавщицы его закружили, заговорили, одна такая симпатичная была, брюнеточка. Словом, уже дома, примеряя пиджак перед зеркалом, при хорошем свете и в очках, Глеб понял, что ошибся на два размера. Пиджак было жалко. Но когда он попросил жену его ушить, Ирма предложила обратиться в ателье. Где, между прочим, с него содрали почти столько же, сколько пиджак стоил. - Я и вернулся вчера, - Глеб Васильевич плюхнулся в кресло и потянулся за пультом от телевизора. – У Ромки же день рождения был. Я ночевал у него. Он запнулся на последней фразе. Нет, ночевал он у Вяземских часто. И Ирма прекрасно об этом знала. Но стоило вспомнить, чем закончилась вчерашняя ночь, как в горле резко пересохло. - Ты мог бы предупредить, что останешься у него. - Ирма, ну это же очевидно! – Глеб уже начал раздражаться. – Гуляли допоздна. Зачем мне ехать через всю Москву домой? Ирма пожала плечами и продолжила работу. Глеб Васильевич нашёл спортивный канал, дотянулся до домашних очков, поджидавших его на журнальном столике. Не мешало бы подняться на второй этаж, переодеться, принять ванну. Но сил не осталось. Вот сейчас, оказавшись в любимом кресле, он наконец понял, насколько устал. Две недели гастрольного чёса и сутки нервного напряжения, вымотавшие едва ли не больше, давали о себе знать. Ещё и желудок предательски заурчал. - Ирма, что у нас есть из еды? - Запеканка с брокколи и борщ. То, что борщ вегетарианский, можно было не уточнять. Глеб Васильевич вздохнул. - Разогреть? Он отрицательно помотал головой. «Зенит» играл с «Динамо», и уже выигрывал два – ноль. Осталось десять минут до конца матча. Досмотреть и спать, пока не начались светские разговоры. - Не хочешь рассказать, как прошли гастроли? Ну вот, не успел. - Ирмочка, ну как они могли пройти? Как всегда. Концерт, гостиница, переезд, снова концерт. Облезлые гримёрные и пафосные банкеты со встречающей стороной. Залы везде собрали, если ты об этом. Народ на меня пока ещё идёт, хотя молодых лиц в партере всё меньше. Ничего нового. Глеб Васильевич понимал, что жене хочется общения. В конце концов, она неделями сидит дома одна. У них даже домработницы нет, чтобы поговорить. Подруг у неё мало, особенно здесь, в посёлке. Когда они построили дом и перебрались в Нововнуково, жена совсем стала затворницей. Раньше они с Ташей дружили, но додружились до того, что теперь даже на семейные праздники к Вяземским Глеб ходит один. Единственное её развлечение – косметические салоны, парикмахерские да магазины. И результат налицо, в буквальном смысле. Никто бы не дал Ирме Немовой её лет. Ну тридцать пять, максимум – сорок. На последней минуте «Зенит» забил ещё один гол в динамовские ворота. Ну и славно. Немов щёлкнул пультом и поднялся. - Спокойной ночи, Ирмочка. Дежурный поцелуй в щёку и можно идти к себе. Его спальня на втором этаже, Ирмина на первом. Зоны обитания строго разделены. Но прежде небольшой крюк на кухню, к большому белому другу. Глеб Васильевич открыл холодильник в надежде найти хоть что-то съедобное. Морковка, яблоки, какая-то зеленушка в пакете. Обнаружив в дверце бутылку молока, обрадовался ей, как родной. Из хлебницы стащил половину батона. Ну вот и славно, за ужин сойдёт. С нехитрой добычей порысил в свою комнату. Смешно. Народный артист, лауреат государственных премий, всеми уважаемый Глеб Васильевич в собственном доме чувствует себя нашкодившим мальчишкой. Уже после ванны, устроившись на удобной кровати, перекусив и почти задрёмывая под бормотание телевизора, Глеб Васильевич вспомнил о Никите. Хотелось бы надеяться, что с ним всё в порядке. Ну конечно в порядке, сказал он сам себе. Частная клиника, платная, Ромка говорил, ещё и дорогая. Будут дуть обеспеченному пациенту во все места. К тому же Ромка наверняка там порисовался, автографы раздал, очаровал всех медсестёр своим обаянием. Только чтобы ему угодить о Никите позаботятся. С этими мыслями Глеб Васильевич благополучно заснул. *** Телефонная трель ворвалась в его сон грубо и беспардонно. Не открывая глаз, Глеб зашарил рукой по тумбочке, пытаясь найти чёртов мобильник. Звякнула чашка, руке стало мокро. Немов выматерился и зажёг свет. С тумбочки на ковёр стекали остатки молока. Ирма его прибьёт. Она и так постоянно его пилила за привычку есть в постели, а не за столом, грозила тараканами и крысами, которые непременно заведутся в его спальне. Глеб поднёс разрывающийся мобильник к глазам и чуть не застонал. Светлов, мать его так! А он уже неизвестно что подумал. Даже спросонья первая мысль была о мальчишке. Мало ли что там случилось в клинике! Ромка ведь сказал, что в случае чего, звонить будут Глебу. Собственно, он потому телефон и не выключил, ложась спать. И Светлов этим воспользовался. - Я тебя слушаю, - буркнул Немов в трубку. - Ты не спишь, Глебушка? – голос на том конце звучал бодро и энергично. Ну да, для Светлова четыре утра – самый разгар рабочего времени. Вот кто классическая сова. Он поднимался с постели после полудня, зато всю ночь мог фестивалить. Ровесник Глеба, Светлов с огромным удовольствием посещал все тусовки, на какие его звали, и всегда последним уходил с банкетов. Тогда как Глеб Васильевич стремился слинять после первых двух тостов, предпочитая лишние несколько часов провести в постели. Впрочем, у него, гастролирующего артиста, и режим другой, ему постоянно нужно куда-нибудь лететь, ехать или даже плыть. Светлову, композитору, проще. Сиди себе в Москве за роялем и твори, когда хочется. И хотелось ему, почему-то, глубокой ночью. - Сплю, - честно признался Глеб Васильевич. - А зачем тогда трубку взял? Я так позвонил, на всякий случай, вдруг не спишь? Может, с какой красоткой развлекаешься? - Вот если бы развлекался, я бы точно трубку не взял, - вздохнул Немов. – Толя, давай конкретнее. Что у тебя? - Песня новая! Только что родилась. Я думаю, она идеально тебе подойдёт. Слушай! Глеба перекосило. С его абсолютным слухом настоящее мучение слушать что-либо по телефону. Мало того, что трубка, положенная на синтезатор, слишком близко к колонкам, шипит, свистит и искажает. Так Светлов ещё и поёт отвратительно. Парадокс, на самом деле. Гениальный композитор-песенник и очень плохой певец. Но возражать было поздно. Светлов уже что-то насвистывал в трубку. Кажется, про любовь. Ну а про что ещё? - Ты моя последняя любовь Страсть моя, нечаянная радость. Я к тебе вернусь, стыдясь и каясь И не нужно нам фальшивых слов… Дав последний печальный аккорд, явно усиленный педалью, так что Глебу Васильевичу пришлось отстраниться от телефона, дабы не оглохнуть, Светлов выдохнул и поинтересовался: - Ну как? Скажи – гениально! - Эмоционально, - осторожно заметил Немов. – Кто ж тебя так вдохновил? Танечка? - Машенька! – оскорбился композитор. – Я же тебя с ней знакомил! Помнишь, в Юрмале, на «Новой Волне»? Ты ещё с такой рыжей был. Откровенно говоря, Глеб Васильевич не очень хорошо помнил те две июльские недели в Юрмале. Его позвали в качестве почётного члена жюри, работа непыльная. Петь не нужно, сиди себе, музыку слушай, оценки выставляй. Времени свободного уйма, море, солнце, девушки красивые. Рыжая, да. Как же её звали-то? А, неважно. Они со Светловым налегали на рижский бальзам и коктейли из него же, так что никакой Машеньки он, разумеется, не запомнил. Ему своих бы не перепутать, ещё Толиных различать. - Ладно, это всё детали. Ты мне скажи, песню берёшь? Вот меньше всего в четыре утра Глеб Васильевич был настроен обновлять репертуар. Тем более после такого телефонного прослушивания. - Толя, давай я завтра к тебе приеду. Посмотрим ноты. Я напою. И решим. - Завтра! Вот ты сказал! Мне бабки нужны, между прочим. А тут такой хит пропадает! Или бери, или я Каролю позвоню. Немов хмыкнул, представив, в какое место Илья отправит Светлова в четыре утра, вместе с его хитом. Кароль, кстати, вообще любовную лирику поёт редко. Ему бы что-нибудь про родину, гражданско-пафосное. У Немова таких песен тоже немало, но до Кароля ему в этом смысле очень далеко. - Толя, я завтра к тебе заеду, - повторил он. – А сейчас я сплю. Спокойной ночи. И положил трубку. Для верности выключил звук. Недоразумение какое-то, а не Толя. И ведь случаются у него гениальные песни. Те же «Нивы России», написанные по пьяни в каком-то кабаке, чуть ли не на салфетке. Куда же их тогда занёс гастрольный ветер? Кажется, в Киров. Или Брянск? Неважно. Застойные годы, в провинции жрать нечего, им подали только варёные яйца, водку и томатный сок. И они сидели после концерта, пили водку с томатным соком, заедали яйцами, а из окна были видны такие роскошные берёзы… Толя, дойдя до кондиции, начал смахивать наворачивающиеся слёзы не слишком чистым рукавом и хватать Глеба за руки. - Ты посмотри, дружище! Какая красота вокруг! Нищета, скатерти, бля, липкие. Яйца эти, мать их, тухлые. И красота! Ширь! Простор! Россия! А потом схватил салфетку и начал строчить на ней ноты. Слова он уже потом дописал. Мда… А Глеб Васильевич уже тридцать лет «Нивы» поёт, с бешеным, порой его самого раздражающим успехом. Сколько бы он не записывал новых песен, зал всё равно начнёт скандировать «Нивы!». Сейчас Толя тоже пишет, но уже не так пронзительно и искренно, как в молодости. Теперь его всё больше на любовную лирику тянет. И бесполезно объяснять, что Глеб уже не в том возрасте, чтобы строить программу только на песнях о девушках. Бабушки в зале не поймут. Ладно, завтра, всё завтра. Глеб Васильевич выключил свет и плюхнулся на подушки. Закрыл глаза. А через десять минут, матерясь, снова зажёг лампу и начал нашаривать тапочки. Поспал! Спасибо тебе, Толя, огромное. Проблемы со сном он нажил уже давно постоянными перелётами и сменой часовых поясов, и теперь обладал двумя противоположными друг другу качествами: мог заснуть в любое время, в любом месте и в любой позе, если подворачивалась возможность, а мог промаяться до утра, даже если чертовски устал накануне. Последнее чаще случалось, если душа была не на месте. Глеб Васильевич подошёл к окну, открыл форточку и закурил из нз-шной пачки, которую прятал от Ирмы в сейфе. Уже светало, и можно было различить дорогу, макушки елей, речку вдалеке. Хорошо у них тут, тихо. Их улица конечная в посёлке, тупиковая, лишние машины не ездят, соседи друг друга могут по полгода не видеть. Идеально для публичного человека. Тишина, высокие заборы и полное уединение. Он надеялся, что строит дом своей мечты, место, где ему будет спокойно и комфортно. Как бы не так. Стоило задержаться в Москве больше, чем на неделю, и хотелось выть на луну, принимать первое попавшееся предложение и нестись на корпоративный концерт хоть к нефтяникам Сибири, хоть к учителям Камчатки, за любые деньги и на любых условиях, лишь бы подальше от дома. Семейная жизнь, мда… В молодости всё воспринималось совсем иначе. Хотелось быть рядом с любимой каждую минуту. Его гастроли становились для них с Ирмой настоящей трагедией. Поначалу она даже пыталась ездить с ним, но суровые условия советских гостиниц быстро остудили её пыл. Как они скучали друг по другу, как созванивались каждый вечер! Каким шикарным был секс по его возвращении! И куда всё делось? Скажи ему кто-нибудь двадцать пять лет назад, что однажды он начнёт запираться в отдельной спальне, ужинать до возвращения домой, а супружеский долг выполнять именно как долг, морду бы набил. Почему-то вспомнился вчерашний рассказ Ромки о погибшей жене Никиты. Вот ведь тоже любовь была. Если Глеб всё правильно понял, после смерти Инги Никита с катушек слетел, на наркоту подсел. С горя. Значит, всё по-настоящему у них было. И тоже верили, что на всю жизнь. Никита... Стоп. Глеб Васильевич потряс головой, закурил вторую сигарету. Что-то не сходилось. Если Никита так сильно любил погибшую жену, как же получилось… То, что получилось в доме Вяземских. То, о чём Глеб Васильевич твёрдо решил не вспоминать и к чему постоянно возвращался в мыслях. Нет, не правильно. Или Никита до такой степени потерял человеческий облик, что ему уже всё равно, с кем и как… Да не похоже. Никита вообще не был похож на тот образ мажора и раздолбая, который рисовал Ромка. И который логично складывался из его поведения. Неадекватного. Глаза у него были какие-то, в образ не вписывающийся. Собачьи. С невыразимой тоской. И когда он встречался взглядом с Немовым, что-то в них такое загоралось, дьявольское. Его словно в розетку включали. - Так вот почему тебе, друг мой, не спится, - Глеб Васильевич ткнулся лбом в холодное стекло. – Не думай! Мало ли, что по пьяни случается. Вспомни, например, как ты в Сочи, в «Жемчужине» подцепил девчонку, а потом оказалось, что она не только девственница, так ещё и несовершеннолетняя. И вспомни, в каком ты потом был ужасе и ждал, что на тебя дело заведут. А ту из Новгорода вспомни, страшную, как атомная война. После которой ты месяц по врачам бегал. Тоже история с душком. Ну? Мало ты вляпывался? Проехали и забыли. Но гнетущие мысли не отпускали. Не то, всё это не то и не идёт ни в какое сравнение. Молодые и старые, девственницы и проститутки. Все они были женщинами. И инициатором всегда выступал он сам. Но проснуться посреди ночи в доме лучшего друга от того, что тебе делает минет племянник этого самого друга! Ну извините, Глеб Васильевич, это не объяснишь никакой пьянкой. И, тем более, ничем не объяснишь, что тебе, чёрт возьми, понравилось! Немов застонал и захлопнул форточку. Уже давно рассвело. Через час проснётся Ирма и пойдёт готовить ему завтрак, очень полезную овсяную кашу на воде и свежевыжатый сок, от которого у него потом целый день изжога. Так что, если он хочет спокойно выпить кофе, следует поторопиться.