--you can't be stronger in the dark--

— Ф-Фрэнк? Как ты сюда попал? — я оглянулся. Джерард стоял рядом с высоким блондином, весь в слезах. Они очень похожи. Наверное, это его брат. — Привет, — начал я тихо. — Я взял ключ из ящика под вешалкой. Я, вообще-то не хотел возвращаться, но… у меня сгорел дом. Мне некуда идти. Можно пожить у тебя пару дней? — Эээ… ну да. — Если я мешаю, я уйду. — Ой, да кому ты помешаешь-то, у этого идиота ведь личной жизнью даже не пахнет. Разве что с рукой… Я, кстати, Майки. Знаешь, ты у нас… ай! — договорить Майки не успел. Кулак, прилетевший ему ровно в челюсть, сделал свое дело, поэтому теперь парень, отпрыгнув от брата на безопасное расстояние, стоял, потирая щеку, посылая проклятья и вспоминая попутно всех богов, которых знал, чтобы наказание подействовало незамедлительно. — Молчи, придурок! — прошипел Джерард, пнув Майки под зад. — Спокойно, Джи. Я мол… стоп. Он что еще не знает? Джи как ты мог не рассказать ему, что… не хрусти кулаками, а не то твои пальчики станут кривыми. Не хрусти, я сказал. Слушай, Фрэнки, я пойду, а то меня сейчас разнесут по стене. Пока! — сказал Майки, медленно продвигаясь по стеночке в сторону двери. — Пока, — впервые за несколько лет я позволил кому-то назвать себя так. И стало тепло. — Адьё, мой дорогой Джи! — Майк кинулся на брата с обнимашками, заключая его в медвежьи объятья и не давая вырваться. Джерард смягчился и заговорил более ласково. — Наобнимался? А теперь пошел вон, тварь мелкая! — а, нет. Показалось. — Не капсуй на меня, братец. Я же обижусь, потом сам жалеть будешь. С этими словами Майки захлопнул дверь и свалил, оставив меня наедине с разъяренным Джерардом, которого сам довел до такого состояния. И что мне теперь с этим делать? К счастью, Джерард тут же успокоился, как-то обреченно вздохнул, упав рядом со мной на диван, и закрыл глаза. — Вот ты и познакомился с моим мелким. Он, конечно, классный брат и отличный друг, но как только ему становится комфортно с человеком, он начинает тараторить без умолку, выдавая все секреты. Это стремно. Я хмыкнул. Мне Майки показался вполне нормальным человеком в отличие от брата. — Знаешь, иногда он не затыкается, если ему не помочь, но он остается единственным, кому я могу выговориться и получить внятный ответ, а не выслушивать пьяные бредни… — Джерард вздохнул. — Что ж, как я понял, ты здесь как минимум на пару дней. Лишней комнаты у меня нет, поэтому располагайся прямо тут. Спать будешь на диване, комод у стены, кухня напротив, ванная — вторая дверь на втором этаже. Моя комната — первая дверь. Все понял? — я кивнул. — Тогда располагайся. Я за постельным бельем. Что из твоих вещей успели спасти? — Только гитару. — Я принесу тебе пижаму. Можешь поставить гитару в промежуток между шкафом и комодом, одежду в три верхних ящика. Скинешь там все в нижний. — Ладно. Дж вернулся минут через пять не только с футболкой, пижамными штанами и бельем, но и с кружкой травяного чая. — Так-с. Что у тебя с деньгами? — Налички немного — баксов тридцать, карта сгорела. Завтра схожу в банк, узнаю, возможно ли восстановить. — Ладно, теперь обязанности. Посудомойку загружаешь ты, плюс, за тобой протирание пыли во всех комнатах, кроме моей, — Джерард так широко улыбнулся, что я решил, что он столкнул на меня как минимум половину ненавистных забот по дому. — Посудомойка? Я уж настроился на то, что посуда сама себя не помоет. Ну, просто у обычных людей так… — Не пори чушь. Во-первых, я не очень похож на нормального человека, а во-вторых, у меня слишком мало для этого времени, — сильные аргументы. — Ну, так вот. О чем я? Ах, да. Насчет еды. Просыпаешься рано? — Когда как. — Значит, система будет сложной — если первым встаю я, тогда я готовлю завтрак, а потом бужу тебя. Если же первым отрываешь свой зад от постели ты — ты готовишь завтрак и идешь будить меня. Я не ответил. Посидели. Помолчали. До меня дошло, что я в куртке. Сходил, снял, вернулся. Посидели еще немного. Помолчали. Первым тишину нарушил Джерард. — Фрэнк? — Что? — Сыграй мне что-нибудь. Я взял гитару. Стянув с шеи медиатор, который носил как подвеску, я по привычке провел по струнам, а затем начал играть. Я не задумывался, беря аккорды. — So long to all my friends, Everyone of them met tragic ends. With every passing day Iʼd be lying, if I didnʼt say, That I miss them all tonight. And if they only knew, what would say, if I Could be with you tonight… Пальцы сами делали все, что было нужно: музыка звучала, а я растворялся в ней. Сам того не замечая, я начал петь… — As we fade in the dark, Just remember you will always burn as bright. Be strong, and hold my hand. Time it comes for us, youʼll understand. Weʼll say goodbye today, And weʼre sorry how it all ends this way. If you promise not to cry, Then Iʼll tell you just what I would say, if I Could be with you tonight… Видимо, задумался я сильно, потому что до меня вдруг дошло, что Джерард подпевает мне уже с начала второго куплета. У него очень красивый голос, кстати. Но…. откуда он знает эту песню? Откуда? Я написал ее для Грэйза и не исполнял за пределами нашего дома! Что? Грэйзер учил кого-то фотографии, но это… это невозможно. Не может мир быть настолько тесным… Песня закончилась. Джерард посмотрел на меня, а я уставился туда, где, по моим расчетам, должен был сидеть он, но ничего не было видно из-за слез, накатившихся на глаза. — Откуда? — прошептал я, сорвавшись на хрип. — Что «откуда»? — с выражением полного недоумения на лице переспросил Джерард. — Откуда ты знаешь ее? — Кого? — до него все еще не совсем доходило. — Эту песню… откуда? Это я ее написал. — Эм… — Я ее никогда не исполнял за пределами наше… моего дома, — на последних словах я опустил голову. — «Наше…»? Вашего дома, может? Ты писал ее для кого-то? Я кивнул. Джерард как-то тяжело вздохнул. — Знаешь, мне всю жизнь казалось, что мир тесен только для людей из одного круга общения. Я был не прав. *** Меня трясло, хотя я умело это скрывал. Я, наконец, нашел человека, который может помочь мне вспомнить. Мне нужно было лишь имя этого парня, который пел эту песню. Он учил меня фотографии. Но он был первым, и впоследствии я забыл его имя. Я пытаюсь найти его уже три года. Неужели это Фрэнк написал ее? Фрэнк написал мою любимую песню… Это не поддавалось осмыслению. — Знаешь, мне всю жизнь казалось, что мир тесен только для людей из одного круга общения. Я был не прав, — я посмотрел на Фрэнка. Он дрожал, на глазах выступили слезы, а рука с медиатором в ней сжалась в кулак до побелевших костяшек. Я вздохнул от резкого дискомфорта в левой руке: всегда был чувствителен к чужой боли, — но решил продолжить. Надо было разобраться хотя бы с этой частью недопонятостей между нами сегодня, иначе потом будет сложнее. — Никогда не думал, что человек, которого я встретил на крыше, и который научил меня моему заработку, будет знать другого человека, которого я встретил на той же крыше три года спустя, выполняя заказ… я так и не поблагодарил его. Он же фотограф, да? — Фрэнк кивнул. — Я хочу вспомнить хотя бы его имя, найти его и сказать спасибо за все. Но я помню лишь песню и эту крышу. Он всегда пел ее, когда работал. Мне интересно, как у него дела, почему он не приходит больше на ту крышу. Я не видел его уже три года и… эй, Фрэнк… Фрэнк, тише, тише… что такое? Губы Фрэнка побелели, взгляд остекленел, как тогда, пару часов назад. Я бросился к нему и стал поглаживать по спине, другой рукой стирая слезы, что уже непрерывно стекали по его щекам. — Господи, Фрэнк, что с тобой? Все же хорошо. — Джерард… Грэйзер, Грэйз… он умер. У т-тебя не выйдет сказать ему спасибо. Он у-умер на той крыше. — Грэйзер… как я мог забыть его имя? Стоп. Умер?.. Господи… — я хотел не затрагивать столь больную для Фрэнка тему, но любопытство взяло верх. — Когда это произошло? — Я… я расскажу тебе все. Только не п-перебивай меня. — Хорошо, Фрэнки. Если тебе тяжело, можешь об этом не говорить. Я переживу. — Н-нет. П-пожалуй, мне все же надо это кому-то рассказать, — он вздохнул, а я с облегчением заметил, что заикаться он стал меньше. — Вся эта каша з-заварилась еще пять лет назад. Я был студентом в колледже н-недалеко отсюда. Ты, наверное, знаешь, что рядом там есть парк, где зависают все студни после занятий. Я всегда был этаким фриком — ни с кем особо не общался, предпочитая л-людям музыку в наушниках. Поэтому я часто бывал там один. Просто сидел под деревом, наблюдая за жизнью студентов. Однажды я пришел туда, как всегда сел под свое дерево, но мне так и не дали спокойно посидеть. Перед моим лицом внезапно появилось нечто. Это нечто улыбалось во все тридцать два и поправляло сползший на бок венок из одуванчиков, которых, кстати, в тот год было подозрительно много. Он был таким… летним, светлым… я не знаю, как это описать. Он светился таким счастьем, щелкая меня по носу и вырывая наушники из моих ушей, что я не стал огрызаться или говорить что-то ему. Я просто послушал его. Он просил сказать его друзьям, что ушел куда-то в другой конец парка — в сторону выхода, а сам залез на дерево. Когда я отправил его друзей, он слез, обсыпав меня листьями, посмеялся над моим осенним видом в середине мая, а потом заявил, что в долгу у меня и повел куда-то. Он решил отплатить мне, научив фотографии. Мы бегали по парку весь день, облазив все постройки и изучив все хорошие ракурсы, в которых было удобно сидеть. Мы договорились встретиться на следующий день, — он отхлебнул чаю и продолжил. —Так, он учил меня фотографии месяц. За этот месяц он стал мне не просто другом. Я влюбился в него. Влюбился в его жизнерадостность, ту энергию, которую он принес в мой спокойный, даже, наверное, немного постоянный мир, влюбился в его счастье, он стал, наверное, первым человеком, с которым было комфортно. Я признался ему, но он не отверг меня, нет. Он улыбнулся, а потом сказал, что, возможно когда-нибудь, он ответит мне взаимностью. И ведь ответил. Через два месяца моих мучений от неразделенной любви, он завалился ко мне домой, сделал кофе с зефиром, как любил, а потом сказал, что подумал и решил, что день для выполнения его обещания настал. И поцеловал меня. И, знаешь, ни с одной девушкой не было так хорошо. И хорошо не в физическом плане. Я чувствовал себя спокойно. Под защитой, под невидимым щитом. Я отвлекся. Никогда не был хорошим рассказчиком. Мне бы книги философские писать, — он поморщился. — На следующий день на пороге моей маленькой квартирки, купленной на первые заработанные деньги, стоял мой фотограф, сжимая в руках сумки. Через пару лет у нас было достаточно денег, чтобы купить дом. Когда мы переехали, появился он, — Фрэнк сделал акцент на последнем слове и снова задрожал. — Сначала была галлюцинация, которая внезапно появилась, скрывая свое лицо рукой, и представилась как Лайн. Потом он появился снова, уже в маске, заявив, что стал моим Альтер-Эго. Сначала ничего не происходило, я его больше не видел, не чувствовал, забыл о его существовании. Но в один день я просто болтал с другом по телефону и внезапно отключился. Просто закрыл глаза на пару секунд, а когда очнулся… стояла глубокая ночь, а я лежал где-то среди бараков, которые, как я знал, были на другом конце города. Что я там делал, было для меня тогда загадкой. Через пару дней явился он и спросил, понравилось ли мне. В общем, вскоре он стал моим личным инквизитором. Он создал специальную комнату — Это Место. Страшное, непонятных размеров темное помещение. Оно меняет размеры. То это большой зал, то это комната чуть побольше этой, то это маленькая каморка, где я задеваю стены ногами, спиной и плечами. Я попадаю туда и не могу выкарабкаться. Ты первый, кто выводит меня из этого состояния: Грэйзер не знал об этой моей проблеме. Спасибо тебе, кстати. В один дождливый день мы пошли на крышу. Ту самую, на которой мы с тобой увиделись в первый раз. Когда, кстати это было? — В-вчера вроде. — Всего лишь вчера? Мне казалось, прошло пару дней. Мы пришли на эту крышу: Грэйз обожал приходить туда в дождь. Он говорил, что дождливая погода или гроза — самое прекрасное время в мире. Он любил фотографировать в дождь. Я как всегда сел на самый край. Грэйзер подошел ко мне и уже собирался сесть, но вот тут и произошло самое «веселое». Я отключился. Всего пара секунд, и Лайн вернул меня в тело, но… Грэйза уже не было. Я бросился смотреть вниз. Я смотрел как он падал. Я кричал, но это не помогало, естественно. Позже, когда я пришел в морг, эти ребята, которые изучали причины смерти, сказали, что он очень редкий «суицидник». Он умер не от разрыва сердца. Он умер от столкновения с гребаным асфальтом. Он пролетел 60 этажей вниз, но его сердце не разорвалось от страха! — Фрэнк вздохнул и продолжил уже тише, как будто если кто-то это услышит, случится непоправимое. — С тех пор в Этом Месте играет музыка. Она лишь фон, но я не могу ее слышать. Это наша песня. Та самая. Он пел ее, когда умер. А еще Лайн он показывает мне его. Грэйз приходит, бьется в истерике, а когда я начинаю ему все объяснять, исчезает. Это все, что я могу тебе рассказать. Но… Джерард. — Что? — Либо беги от меня… либо прости. — За что? — За боль, что Лайн тебе обязательно причинит. Я ведь не смогу его сдержать.