--you can't be stronger in the dark--

Небольшой частный самолет одной из крупнейших энергетических компаний Восточного побережья приземлился в международном аэропорту Атлантик Сити. По подъехавшему трапу на твердую землю вышла толпа охранников и секретарей, шатен, являвшийся директором, и маленький, неуклюже сложенный паренек с запуганным взглядом. Директор глубоко вдохнул, медленно открывая глаза. — Вот я и вернулся, Атлантик Сити, – тихо выдохнул он, оборачиваясь к сопровождавшему парню. – Вы когда-нибудь бывали здесь, Кел? — Н-нет, – заикаясь, выдохнул тот, оглядывая открывавшуюся ему картину. В конце взлетного поля, за главным терминалом и отелем, виднелся залив. Океан бушевал на ветру. Парень вскинул глаза на часы. Четыре часа дня. Солнце медленно падало в поля за его спиной. Рыжеватые полосы, оставшиеся от самолетов, разрезали темнеющее небо. Кое-где в поле виднелся тающий снег. Красиво. Безумно красиво. — Я родился здесь. Вырос. Узнал очень много интересных и неприятных вещей, – шатен замолчал, надевая темные очки на глаза. – Никогда не доверяй людям. Даже самым близким. Запомни это, Кел, – внезапно выдал он. Паренек едва заметно кивнул, а его взгляд стал еще запуганней. К шатену подбежала молоденькая рыжеволосая девушка. По-видимому, секретарша. — Мистер Никл, машина подъехала. Мы можем ехать, – тот на подобный отчет лишь высунул одну руку из кармана, вытягивая из пачки сигарету, и прикурил. — Да, мисс Бэнкер. Мы подойдем через пару минут, – повернув голову в ее сторону, тихо проговорил он. Ветер задувал ему за воротник кожаной куртки, растрепывая шоколадные волосы. – Будешь? – Он протянул сигарету сероволосому. Тот немного мотнул головой, отказываясь от предложенной палочки. — Н-не курю, спасибо, мистер Никл. — Просто Лайам. Не надо официоза. — Л-ладно. — Пойдем в машину? – директор снова развернулся в сторону залива и кивнул головой на небольшой Альфа-Ромео, стоявший у выезда из терминалов. — Д-да… *** Мы вернулись домой под вечер. Дождь прекратил лить через пару часов, и мы оббежали, кажется, весь город. Все улицы были безумно потрепанными дождем и мокрыми. Это было прекрасно. Джер убежал переодеваться, я поставил чайник. Через пару минут, под тихое гудение кофемашины, мои глаза медленно закрылись, и я провалился в царство Морфея. Я проснулся от какого-то резкого звука. Это был крик. Медленно подняв голову, я внезапно кое-что понял. Это снова был куб. Куб из стекла. Я смотрел на то, как Джерард в страхе забивается в угол. И это было совсем не то, что происходило в прошлые разы, когда я оказывался здесь. Я как будто… имел контроль над телом? Да, пожалуй, так. Только вот губы шевелились, не подчиняясь мне. —Здравствуйте, Джерард Артур Уэй, – я слегка поднял руку, проводя ей по скуле Джера до губ и жестом показывая ему молчать. – Давно же мы с Вами не виделись. Я вот что пришел… хотел сказать Вам… – Лайн запнулся, я нагнулся к уху Джи. – Беги, кролик, беги. Убегай от Мастера, он становится сумасшедшим. Ты ведь чувствуешь это, никчемный кролик? Чувствуешь, не отнекивайся. Так вот… о чем это я? Ах, да… скоро Мастер совсем съедет с катушек, и вот тогда приду я. И ты будешь визжать от боли. Твое сердечко перестанет биться лишь тогда, когда я того захочу, ведь ты будешь чувствовать все то, что чувствую я. Страшно, жалкое зверье? Зверушка, выращенная на убой. Я не оставлю на тебе живого места и уйду, чтобы Он увидел это. И тогда я вернусь и убью тебя. У него на глазах. И это будет жестоко. И я не умею лгать. Я сначала прожгу твое дохленькое тельце насквозь, а потом буду долго резать ржавым ножом. Но ты не умрешь, кусок крольчатины, нет… ты будешь дышать. Ты будешь цепляться за жизнь. И ты выживешь, чтобы пару минут страдать у Него на глазах… А потом твое окровавленное грязное сердечко истечет кровью в моих руках. И Он ничего не сможет сделать. Ты же уже убедился в этом. Он бессилен передо мной. Я – и есть Он. Я – его безумие. Беги, дохлая крольчатина, беги. – я судорожно вздохнул, чувствуя, как меня волной темноты выносит в тело. Зеленые глаза были полны слез. — Ч-что это было? — Это был я… или Лайн… говорил Лайн, двигался я. — Зачем? – нижняя губа блондина задрожала, отчего я вдруг почувствовал нестерпимую вину за свою слабость перед Лайном. — Я… — Зачем он сказал мне все это, Фрэнки? Он что, не мог просто прийти и убить меня, когда ему вздумается? — Джи… не смей говорить так. — Как? Как не говорить? Я говорю то, что думаю, и по-другому не умею. Поэтому просто скажи мне, зачем? — Я не знаю, Джер. Правда, не знаю, – потому что я опасен, а он не хочет никого убивать. Даже тебя… — Ты это чувствуешь, да? — Что? — Как ты съезжаешь с катушек? — Что? Нет… нет, не чувствую. Я… – конечно чувствую. Я почти могу ощутить это на кончиках своих пальцев. Я умираю. Джер перебивает меня. — Его не было уже месяц, – меньше. Гораздо меньше, чем ты думаешь. Всего день… Ты просто не застаешь те моменты, когда он приходит, а последствия того, что из носа пошла кровь, так легко убрать. — Да уж… давай, надо встать. Пол холодный, – я протянул руку Джерарду. *** *Murray Gold, Ben Foster – Abigail’s Song* За ту секунду, что я не сплю, я успеваю подумать, что здесь что-то не так. Холодно как-то. Ди… — Ммнг… Ди? – молчание. Открываю глаза, шаря рукой по кровати рядом с собой. Никого. Может, упал во сне? Отрываю тело от постели, заглядываю за нее. Никого. Куда он ушел? — Ди-и-и? – Тяну я, спускаясь по лестнице. – Ты где? На кухне тихо. Как и во всем доме. Эта тишина напрягает. Я вспоминаю о своей давней фобии… иремофобия, а проще – панический страх тишины, проявляется во мне с новой силой. Господи, что происходит? Ди, где ты? Пальцы начинают трястись, а уши закладывает. На лбу выступает испарина. Мне нужна музыка. Мне нужен шум… Хоть что-то… Я бегу в зал, к музыкальному центру, но где-то в районе дивана, не добежав буквально пару шагов, я не выдерживаю. Падаю на колени, сжимая уши руками и крича. Но голоса не хватает, чтобы разбить тишину. Связки размыкаются, и голос срывается на сипение. Я чувствую это, но не слышу. Когда-то в детстве, мама пела мне, чтобы я перестал бояться тишины… «… When you’re alone, Silence is all you know…» Её голос внезапно наполняет голову. «…When you’re alone, Silence is all you know…» Она поет. Так тихо и успокаивающе. «…Let in the noise And let it grow…” Я пытаюсь впустить звук, но его нет. Просто нет. Мамин голос убаюкивает… «… When you’re alone, Silence is all you see. When you’re alone, Silence is all you’ll be Give me your hand And come to me…» Я поддаюсь песне и закрываю глаза. Темнота сгущается вокруг меня, и вот я уже вижу кусок ковра такого знакомого кофейного цвета и себя, свернувшегося клубочком. Волосы разлетелись в разные стороны, создавая темный ореол. Мимолетная вспышка света – и я погружаюсь в забытье. Просыпаюсь под вечер. Закатное солнце противно бьет в глаза. Голова кружится, и я уже предчувствую скорую боль в висках. Со стоном поднимаюсь с пола, подходя к зеркалу. Да уж… я бы испугался, не зная, что спал весь день. Где-то наверху тихо звонит телефон. Я не собираюсь брать трубку, медленно прикрывая глаза и наслаждаясь мелодией. Музыка затихает. Где-то за окном лает собака. На столбе около дорожки каркает ворона. По дороге, гулко гудя шинами, проезжает машина. Телефон снова начинает звонить, падает с тумбочки и грохот разносится по всему пустому дому. Я медленно поднимаюсь наверх, прикрывая руками уши. В комнате беспорядок – кровать расправлена, солнце освещает белоснежное белье и пылинки над ним, одежда свалена в кучу рядом со шкафом. Как я не заметил ее там – остается вопросом. Наклоняюсь за телефоном. Двадцать три пропущенных. Энди. Я медленно нажимаю на кнопку вызова и подношу телефон к уху. Мерные гудки успокаивают. Я бросаю взгляд на часы – половина пятого вечера. Глаза опускаются ниже по стене – плакат, картина – тест Роршаха. Календарь показывает третье февраля. На том конце трубки слышится шорох, а потом и голос Ди. — Эш! Где ты был? Ты знаешь, как я волновался? — Прости, Ди. Мне было очень плохо, и я не мог взять трубку. — Плохо? – голос Бирсака становится еще напряженней и взволнованней, чем до этого. Хотя, казалось бы, куда еще больше… — Да. Фобия. Ты, наверное, о ней не знаешь. Ди, прошу тебя, говори со мной. Расскажи, где ты был. Куда ушел? — У меня работа. Ты забыл? — Точняк. Прости. — Да. Все нормально. Радуйся, что не уехал вообще. Мог бы. — Ты от меня никуда не денешься. — Это почему это? – губы растягиваются в улыбке, как только в голосе Ди проскальзывают ноты обиды. — Я буду везде с тобой. Куда ни поедешь. Даже готовить могу. — ЧТО? — Готовить, говорю, могу. — Нет, до этого. — А, буду везде с тобой ездить. — Господи, Эш… Подожди пять секунд, – я не перестаю улыбаться, слыша, как Энди отменяет все приемы после шести вечера. – Все. Жди, – в голосе проскальзывает интонация, которая обычно сопровождается широкой улыбкой Ди. — Ла-а-а-адно, – тяну я, зевая. — И лучше выспись! А то ночью только попробуй заснуть! Я ж тебя… – голубоглазка не договаривает, заливаясь громким звонким смехом. Его фантазия всегда была слишком бурной. — Ты там сейчас только это… не дрочи, солнце, – усмехаюсь я, отмечая, что мне стало гораздо легче. — Ой-ой-ой… ты тоже там не прелюбодействуй с рукой. А то я тебя знаю – сейчас напредставляешь себе и все! — Оке-ей, – я улыбаюсь еще шире. В трубке раздается громкое «чмок» и короткие гудки. Я убираю аппарат от уха и, вздохнув, падаю на кровать лицом. Запах стирального порошка и Ди ударяет в нос, и я жмурюсь от удовольствия. Через некоторое время, взгляд возвращается на часы – без двадцати шесть. Я вскакиваю, предвкушая хороший вечер и не менее хорошую ночь. Иду в ванную, намереваясь принять душ. Когда горячие струи воды касаются моего тела, вздрагиваю, подставляя голову под поток. Выходя из душа двадцатью минутами позже, я улавливаю хлопок двери внизу. Усмехаюсь, зная, что Бирсак снова придумает что-нибудь бесшабашное и странное. Надеваю майку и какие-то черные джинсы. В целом, бросив взгляд в зеркало, оцениваю свой внешний вид, как «привет, я только что из душа и одел то, что первым выпало на меня из шкафа», и остаюсь этим доволен. Открываю дверь в коридор. На первом этаже слышно родное бормотание – Ди всегда тихонько что-то говорит или поет, когда готовит. — Ди? — НЕТ! СТОЙ ТАМ! – его голос со звоном отражается от стен, и я слегка морщусь. — Ну зачем же так орать? Ладно. Стою-стою, – быстро добавляю я, глядя на разъяренную мордашку, глядящую на меня из коридора. Он не умеет делать злобное лицо. Получается всегда похоже либо на хомячка или шиншиллу, либо на пятилетнего мальчика. Я начинаю тихонько посмеиваться над своими ассоциациями. — Я все слышу! Надо мной ржешь? — Не совсем. Через пару часов мы, выпив все вино, выкурив по сигарете и даже съев стряпню Ди, неуклюже пытаемся подняться в спальню, не расцепив при этом объятий и не разорвав поцелуй. Энди охает, запинаясь об очередную ступеньку, и падает, утягивая меня вслед за собой. В этот момент я благодарю всех богов, которых знаю, за то, что ступеньки в моем доме достаточно широкие, и мы сейчас не катимся кубарем вниз. Голова начинает слегка кружиться, когда Ди трется своим стояком о мой, почти рыча. — Эшшш… Я притягиваю его к себе, в то же время вдавливая его плечи в стену. Его стон вынуждает меня вернуться в реальность. Я медленно поднимаюсь с пола, подхватывая ничего не соображающего Ди на руки и унося наверх. Там, роняя его на кровать, нависаю сверху. Снова целую его, стягивая с него джинсы и пиджак. Через секунду всех тех богов, которых успел поблагодарить, проклинаю, вместе с создателем мелких пуговиц на рубашках и рубашек в целом. Наконец, все вещи слетают на пол. Руки трясутся, сложно глотать, в глотке пересыхает. Возбуждение накатывает волной, и я уже не могу сопротивляться. Под подушкой еле нахожу смазку. Она уже заканчивается, поэтому кому-то сегодня будет немного больно. Энди послушно раздвигает ноги, глядя на меня умоляющими глазами. «Как истинная шлюшка», – почему-то проносится в моей голове. Я мотаю головой, отгоняя эту мысль, и медленно ввожу один палец. После добавления второго и третьего, становится понятно, что смазки все-таки катастрофически мало. — Ди, терпи, – шепчу я, убирая пальцы и заменяя их членом. Он уже достаточно растянут. За тот месяц, что мы вместе, он, видимо, даже привык. Голубоглазый лишь закатывает глаза и закусывает губу, не произнося ни звука. Когда он открывает глаза, я вижу слезы. Целую его в каждый глаз, входя еще дальше. Ди жмурится, но снова ничего не говорит, отчаянно пытаясь расслабиться. Тянусь к его члену и провожу по нему пару раз рукой. Слышу стон. Ди вздрагивает и расслабляется. То, что нужно. Толчок. Я прекрасно выучил тот угол, под которым нужно входить. Стон. Я же говорил! Толчок. Мне окончательно сносит крышу. Я больше не могу сдерживаться, начиная ускорять темп. Ди стонет подо мной, насаживаясь полностью, он жмурится и рычит, срываясь на поражающие скримы. Он хватает меня за руку, сплетая пальцы и сжимая их с каждым толчком все сильнее. Стон. Я начинаю входить грубее, зная, что скоро развязка. Пальцы, кажется, синеют от крепкой хватки Энди. Он стонет все громче и громче, кажется, все соседи уже знают о нас. Наконец, я толкаюсь в него в последний раз. Громкий стон, и тянущее приятное опустошение разливается по телу. Ди кончает вслед за мной. От скрима закладывает уши. Я выхожу из него и ложусь рядом. Он медленно поворачивает голову ко мне. Улыбка растягивается на его лице. — Я тебя люблю, я говорил тебе? – я киваю. – Только вот зад ты мне все-таки, кажется, немного повредил, – парень потирает больное место, слегка морщась. Я смеюсь. — Смазка закончилась, прости. — Надо будет зайти купить. Сходишь? — А почему сразу я? — Потому что мне стыдно. — Ну, значит, без нее обойдешься. Знаешь ли, кровь – прекрасная замена. — Не-е-ет! – Ди кричит и колотит меня кулаками в грудь. — Сам покупай. Тебе ведь она нужна, а не мне. — Ну ладно, – руки Ди уже просто медленно гладят мой живот. Я почти мурчу от удовольствия. Они обводят контуры всех татуировок на руках, снова возвращаясь к животу. – А теперь спать… – зевает он. — Ну уж нет! – Я почти визжу это, снова нависая над парнем. – Сам обещал бессонную ночь. Расплачивайся теперь, – шепчу я, снова целуя его. *** — Доброе утро. — Ага, – ты потираешь глаза, зевая. Тебя не волнует совершенно ничего. Ни то, что вот он – Лайн – сидит прямо перед тобой на полу. Тебя не волнует, что ты снова здесь – за последние пару недель это стало даже привычным. Ты просто дико хочешь спать. Ты вскидываешь глаза на часы на руке. «ДАТА: 4 февраля» гласят они. Минутная стрелка застыла на сорока минутах, часовая – на пяти утра. Секунды слишком медленно движутся вперед. Впрочем, как обычно в Этом Месте. – Что тебе опять надо? — Чтобы Вы страдали, – Лайн морщится. — Ты говоришь мне так каждый день. Ничего не меняется. А теперь будь так добр – верни меня обратно. Я хочу спать, – ты снова зеваешь. — Нет, Мастер. Вы не хотите спать. Точно так же, как я не хочу вечно быть Подавленным. — Ой, Ла-айн… – тянешь ты, – Ты же прекрасно понимаешь, что ты никогда не станешь Главной личностью, хотя бы потому, что есть я. — Вот это я и собираюсь поменять. — Мое присутствие? — Да. — И куда же ты денешь меня? – ваши с Лайном разговоры стали гораздо цивилизованней в последнее время. Хотя… скорее всего, просто это ты перестал бояться. Тебе просто уже все равно. Переломным стал день, когда твой Джер сломался. Тогда сломалось и что-то в тебе. Ты ухмыляешься, видя, как Лайн на секунду теряется. Он быстро берет себя в руки, расплываясь в кривом оскале. — А Вы не догадываетесь? — Не совсем, – улыбаешься еще шире. У тебя начинается истерика, неудержимый смех распирает изнутри и грозится вырваться наружу. «А ведь и правда… – проносится у тебя в голове, – я становлюсь сумасшедшим». – Прямо как ты, Лайни, – выдыхаешь ты сквозь прорывающийся смех. — О, да. Вы догадываетесь. Я просто сделаю Вас собой. Я стану нормальным, – он делает ударение на слове «я», – а Вы будете вечно гнить здесь! Вы оба заливаетесь истеричным смехом. Это выглядит странно. Безумный человек и его Безумное Альтер-Эго. Ваши голоса полны злобы и страха, безумия и странного спокойствия, ведь с вами уже ничего не случится. Все, что могло пойти не так, уже пошло не так. Вы Уже Безумны. Свет погасает. — А ведь мы с Вами уже сдались и проиграли, Мой Мастер… *** Я никогда не думал, что сойду с ума вот так. Никогда даже не рассчитывал, что буду спокойно разговаривать со своим Альтер-Эго на задворках подсознания. Так невозмутимо и тихо. Нет, я, конечно, понимал, что рано или поздно моя крыша окончательно поедет. Но я даже и представить не мог этих милых бесед с Лайном. Мне всегда казалось, что я буду всегда бороться с ним до последнего. До самой чертовой смерти. Что-то поменялось еще тогда – когда сломался мой фотограф. Тогда сломалось и что-то во мне. Что? Я. И это окончательный ответ. 1:0 в пользу Фрэнка Айеро. Десять баллов. Правильный ответ. Победа… Я приподнял голову. На соседней подушке спал Джерард. Его тихое посапывание было таким тихим, милым и… раздражающим одновременно. Руки трясутся и чешутся. Это было первым, что я заметил. Потом пальцы поочередно сжались в кулаки, прохрустев суставами, и так же поочередно разжались. Кисти странно потряхивало, пока они тянулись к тонкой шее напротив. Я с ужасом смотрел на это, не в силах ничего сделать. Пальцы обхватили фарфоровую кожу. На ее участках вокруг подушечек начали образовываться красноватые следы. Лицо Джерарда стало бледнеть. Губы посинели. Дыхание участилось. Он задыхался. Он задыхался у меня в руках… И это было прекрасно.