Listen to your heart

Знает, что не слышу, знает, что не услышу, но все равно продолжит держать меня здесь, в гостиной, отчитывая за то, что я вышел из дома без чьего-либо разрешения. Майки все это время стоял позади, иногда поглядывая на меня, сожалея, что сейчас все это происходит. Я же не был рассержен на него, не было никакого тяжелого чувства предательства. Я просто знал, что Майки испугался, когда не застал меня дома, и все. Когда мама продолжала резко жестикулировать руками, я мог примерно представить, о чем она говорит. О чем-то типичном? Вопросы о том, не жаль ли мне ее здоровье, разговоры о том, что она испугалась? Или же что-то другое? Мне кажется, что стоит допросить об этом Майки, если же он, конечно, слушает то, что мать пытается донести до меня. Знает ли она, что ее слова не доходят до моих ушей и резко отбрасываются в другую сторону? Наверное, ей просто хочется чувствовать себя нормальной матерью, которая может позволить себе накричать на сына, пусть даже он этого не слышит. С Майком такой трюк просто не прокатит. На него невозможно кричать, потому что не было такого, что бы он делал неправильно. В этом весь Майки. После «шоу», которое мне устроила мама своими резкими жестикуляциями, она присела рядом и обняла меня, кажется, сломав ребра такой хваткой. Все-таки ей нужно позволить на меня кричать. Мне-то все равно, потому что я не знаю, о чем она так яростно пытается мне сказать. А ей становится легче от этого. Наверное, мы оба в выигрыше. Наверное… Майки продолжал стоять, наблюдая за тем, как успокоившаяся мать удаляется из гостиной в свою комнату, чтобы отдохнуть. Может быть, выплакаться. Все же ей тяжело осознавать мою проблему со слухом, но она никогда этого не покажет. После Майк сел рядом со мной на диван. Он взял мою руку, положив в нее листок бумаги. Я думаю, что это объяснение тому, почему так все вышло. «Джи, прости за то, что сейчас было. Я был сильно напуган. Я всегда боюсь, что однажды ты выйдешь на улицу и просто больше не вернешься. Я понимаю, что тебе нужна свобода, но мои нервы когда-нибудь не выдержат такого напора. Прости, что поднял такой кипиш. Я думал, что сегодня и настал тот самый момент, когда ты не придешь домой» После прочтенного я крепко обнял Майки. Как я и говорил, злиться на него просто невозможно. Я прекрасно понимаю его состояние, как того, кто вынужден жить с глухим мной. - Я отойду к себе в комнату, нужно отдохнуть. - Я также упоминал, что, несмотря на недуг с глухотой, я свободно говорил и дожидался от собеседника или записки, или просто какого-нибудь знака. Через мгновенье я оставил Майки позади себя, поднявшись в свою комнату. За то время, которое мать посвятила крикам на меня, я действительно вымотался. Потому что ничего не чувствовал. Меня просто заставили посидеть часик и желательно ни на что не отвлекаться. Я улегся на свою кровать, уставившись в потолок. За всю свою жизнь я действительно сильно менялся. В школе, а именно в средних классах, я пытался оставаться никем. Ну, или хотя бы кем-то, кто не предназначен для битья, коим я и являлся всю свою школьную жизнь. Наверное, только ближе к концу школы от меня просто отстали. Я стал тем, кем хотел быть. Невидимкой. С тех самых времен, когда я посещал шестые-седьмые классы, потолок кажется мне все интересней и интересней. Со временем меня начало удивлять, что такая простая вещь может менять мое настроение и просто успокаивать своим пустым видом. Слишком много воспоминаний пытаются совладать мной и моим сознанием в моменты, когда для меня не существует ничего, кроме потолка и моего собственного Я. Через мгновение я почувствовал тяжесть на веках и вскоре закрыл глаза, погружаясь полностью в свои мысли, отстранившись от реального мира. Проснувшись, я то дело и щурился, пытаясь закрыться чем-то от такой резкой яркости, чтобы свет, который, по всей видимости, находился совсем недалеко от моего лица, не раздражал меня. Попытки приоткрыть свои очи и рассмотреть точное место, где я нахожусь, я безнадежно завалил на первых же минутах. Какой-то свет не давал мне ни секунды покоя. Дальше мне пришлось полагаться на все свои шесть… Вернее пять чувств и попытаться сдвинуться с места. Положение мое было горизонтально, и встать мне мешало что-то тугое, затянутое на моих руках и ногах, отчего пошевелиться было практически нереальным. Я все так же продолжал бороться с ярким светом, который чуть ли не прожигал мое лицо. Единственное, что у меня выходило, так это биться изо всех сил, заставляя ремни сдавливать меня еще сильнее. Неприятные ощущения усиливались, головная боль становилась невыносимой, в руках странное покалывание, глаза отказываются работать, воспринимать тот яркий свет… Прошло мгновение, как я прекратил щуриться и избегать ярких лучей. Руки были расслабленны, а ноги снова почувствовали свободу и легкость, после того как они находились в придержанном состоянии, особенно в таких странных и неуютных обстоятельствах. Я лишь спал. Всего лишь сон, не имеющий никаких жизненных последствий. Никак не могу понять, что такого в этом сновидении. Ничего значимого, ничего серьезного, но такую картину я вижу уже не впервые. Думаю, что и не в последний раз. Я на все сто уверен, что ничего хорошего в этом быть не может, как бы мне ни хотелось верить в обратное. На часах уже семнадцать двадцать пять. Значит, что за это время моя мама, как минимум успокоилась и, думаю, больше не захочет на меня кричать. Я пошарил по карманам своих джинсов. В правом я обнаружил свой телефон, который вновь завибрировал. Два входящих сообщения. Одно из них было от Майки, которое он отослал мне в кафе, а второе - лишь предупреждение, что у меня есть непрочитанные сообщения. Стоило бы задуматься над предложением, которое было на той листовке. Думаю, что если там и вправду будут молодые художники, то я смогу что-то отметить в своей голове по поводу современного искусства.