Тень

      Джеймс Артур Мориарти с самого раннего детства осознавал собственную исключительность. Хотя рос он в семье с очень скудным достатком, запросы его всегда были предельно высоки. Родители работали с утра до ночи на одном из заводов по переработке рыбы, чтобы обеспечить своему единственному ребенку хотя бы видимость достатка. А Джеймс требовал! Он понял всю бессмысленность истеричного поведения еще в раннем возрасте и осознал, что гораздо удобнее, быстрее и надежнее получить желаемое можно при помощи обычных манипуляций. И это были отнюдь не слёзы. Джеймс говорил о том, что новая игрушка, которая появилась у соседского мальчика заставила его потерять аппетит, или что тот велосипед, который подарили девочке из дома напротив, совершенно отбил всяческое желание спать… И он действительно не ел, не спал, ходил понурый, всем своим видом демонстрируя полное отсутствие жизненного интереса к чему бы то ни было. Родители выбивались из сил, но старались вернуть ребенка к нормальной жизни. Покупали желаемые вещи, возвращая аппетит и сон. Но ненадолго… Чем старше становился сын, тем дороже были его игрушки. Родители Джеймса Артура зарабатывали деньги тяжелым трудом. Неизменно, каждый раз возвращаясь со смены домой, они приносили в дом тошнотворный запах рыбы, который въедался в одежду, пропитывал насквозь волосы и впитывался в кожу. Джеймс ненавидел этот запах. Из-за него, как он всегда считал, он был посмешищем всей школы. Его закомплексованность не была очевидной. Он прятал её за собственной бравадой, за своими вольнодумными и резкими суждениями. Язвительность была его броней, его защитой. Ровесники старались не трогать его, потому что стоило лишь задеть даже словом, как в ответ летели язвительные комментарии, от которых уши превращались в пламенеющие факелы, а язык переставал ворочаться во рту. Джеймс Артур Мориарти предпочитал, чтобы его называли Артуром. Он во снах видел себя хозяином Камелота, единовластным правителем, великим человеком. Вся его жизнь с самого момента рождения была одним сплошным кошмаром с привкусом извечной рыбы на столе и острым тошнотворным запахом пота повсюду.       Отец умер внезапно. Сердце остановилось, когда он закинул тяжелый тесак над головой, чтобы обезглавить огромного тунца. Да так и не сделал этого. Джеймс не плакал на похоронах. Он стоял бледной тенью поодаль от всех, глядя пустыми глазами на мать, почерневшую от горя и алкоголя, которым она постоянно себя поддерживала, и думал о том, что никогда не будет жить так, как жили его родители. И никогда не будет иметь детей. Потому что это — преступление. Они не имели права производить его, Артура Джеймса Мориарти на свет, заставлять жить такой убогой и никчемной жизнью в нищете! Он смотрел, как чужие, посторонние люди с наигранной скорбью говорят что-то об его отце, и хотел заорать, завизжать на все кладбище о том, какие они лжецы и лицемеры. Мерзкие, поганые людишки, прозябающие в своих норах изо дня в день и желающие только одного — поесть и выпить на поминках. Тогда его, казалось, такой привычный, устоявшийся мир перевернулся. Смерть отца глубоко ранила его сердце. Артур и представить себе не мог, что способен испытывать такие чувства и глотать соленые слезы от переполнявших его эмоций. Он осознал, что где-то в глубине души любил отца, этого раздавленного тяжелым трудом и ужасной жизнью человека. Артур трое суток метался по своей крошечной клетушке, где едва помещались его кровать и стол со стулом. Метался по кровати в бреду, борясь с лихорадочным жаром. Падал на пол, катался по нему, стонал и хрипел, облизывая сухие губы. И не получал даже глотка воды ни от одного живого существа, не говоря о сочувствии. Спустя три долгих дня он очнулся на полу, в собственной рвоте, похудевший и едва способный передвигаться. В зеркале он себя не узнал: потухший, мертвый взгляд, словно у дохлой рыбы, и мертвецкая бледность. Внутри была выжженная пустыня, и песчинки наводнили, казалось, каждую клетку его худого юношеского тела. Ему исполнилось шестнадцать. В тот год умерла мать, но эта смерть не тронула его вовсе. Она спилась и захлебнулась в собственной блевотине. Джеймсу Артуру было её не жаль. Совсем. Он не пошел на похороны, занимаясь тщательной уборкой их небольшой квартиры, в которой они жили после смерти отца. Он с маниакальной тщательностью выдраивал каждый угол теперь уже своего жилища и постоянно, беспрестанно думал, как жить дальше. Прозябать в этой поганой дыре он не собирался. Но решение появилось само собой. К вящему изумлению Артура его мать оказалась племянницей американского миллионера Боба Коллинза. Тот был одинок, безмерно богат и чудаковат. Миллионер ненавидел мать Артура — она сбежала из Америки в старый свет, где нашла своё счастье с запахом рыбы и пота. Когда в квартиру вошли двое без стука и предварительного предупреждения, Артур едва не схватился за отцовское ружье, но те лишь протянули документ. Там черным по белому было выведено, что опекунство над ним, Джеймсом Артуром Мориарти, с этой минуты принадлежит мистеру Коллинзу, для которого тот является внучатым племянником. Артур хохотал тогда, как безумный, интуитивно чувствуя, что это первая ступень к чему-то гигантскому, огромному и великому. Путь в его Камелот! На следующий день ему исполнилось семнадцать. Боб оказался тем еще засранцем! Он всю жизнь жил для самого себя, и сейчас справедливо полагал, что оказывает своему нерадивому родственничку чертову гребаную услугу. О чем неустанно не забывал напоминать. Артур морщился, но огрызаться не смел, боясь вернуться в свою халупу к тем крохам черного хлеба и куску селедки в сутки, что он мог себе позволить. Стоило Артуру переступить порог дома своего деда, как он враз перестал быть Артуром. Дед приказал всем переименовать его в Джима. Только Джим, и никакого гребаного Артура, а уж тем более Джеймса. — Ты не хренов аристократ, ты хренов чувак, пропахший рыбой и готовый вылизывать пол своим языком, чтобы остаться здесь и получить все это после того, как я сдохну! Боб казался бодрым, постоянно говорящим пошлости стариком, который любил порно и заставлял Артура пялиться в экран вместе с собой. Джим, а теперь он был именно Джимом, иногда посмеивался, глядя на то, как дед шарит в штанах, пытаясь оживить былую молодость, и не переставая думал о смерти. О смерти этого гнусного старикашки. Но это была обратная, темная сторона луны… Была еще и светлая. Джим оказался вовлеченным в мир науки — химию, физику, биологию… Он с остервенением глотал книгу за книгой, благо библиотека, купленная за полпинты пива, как выразился как-то Боб, была настолько обширной, что вряд ли бы нашлось хоть что-то такое, чего бы не оказалось там. Джим глотал Шекспира, Достоевского, переключался на научные труды по химии и вновь возвращался к литературе. За год, что он провел в Америке у своего безумного деда, Джим превратился в умного, привлекательного, острого на язык молодого парня, который мог покорить весь мир, лишь щелкнув пальцами. В свои восемнадцать лет он закончил старшую частную школу с отличием, чем вызвал яростную отповедь деда. Где-то на подсознательном уровне Коллинз побаивался одаренного родственника. И ему претила сама мысль о том, что в его доме будет жить кто-то, кто во сто крат умнее его самого. Но Джиму было плевать на все — его страстью стала наука. Химия открыла ему дорогу к его Камелоту, к его желаемому рыцарству. Теперь Джим стал запросто парировать выпады психованного родственника и затыкал его своими отточенными фразами так умело, что Боб, порой, подолгу сидел в своем кабинете, пока его не уносили, вусмерть пьяного, в его комнату. Джим не был стеснен в деньгах. И это была не заслуга Коллинза. Благодаря своим знаниям, он сумел синтезировать легкий наркотик и продавал его в старшей школе. Дурь была не крышесносной, но весьма неплохой, во всяком случае этого было достаточно, чтобы практически сразу стать популярной среди любителей подобных развлечений. По своим свойствам напоминала кокаин, но была значительно дешевле. От души потрахаться старшеклассники любили, тем более за такие относительно небольшие деньги. И Джим стал практически мистером Секс. Ему нравилось думать, что он восседает во главе стола, и все с обожанием и восхищением ждут от него простого кивка головой, легкой полуулыбки, снисходительного жеста… Он был безмерно одинок. При всей его свите, которая росла вместе с популярностью, он был настолько один в этом мире, что порой, запираясь в одной из многочисленных кладовок имения своего деда-сумасброда, он забивался в угол, закрывал глаза и скулил, словно побитая собака, как потерянный щенок. Скулил, уткнувшись в собственные колени и обливаясь слезами — горькими, безутешными. Эти припадки случались редко, но в такие моменты он был совершенно опустошен, эмоционально разбит и не способен к язвительности. И именно в таком состоянии его застал Боб, который в очередной раз решил развлечь себя низкопробной порнухой и пытался заставить Джима сидеть около себя и созерцать беспорядочные проникновения в любое имеющееся отверстие в человеческом организме. И Джим взорвался! Он надвигался на Коллинза, сверкая глазами, выставив руки вперед. Его правая щека бесконтрольно дергалась, изнутри поднималась волна безумной ненависти, и он мог бы просто сжать эту гребаную старческую шею своими руками и держать до тех пор, пока это морщинистое тело не начнут сотрясать предсмертные судороги. Или приложить об стену и размозжить эти древние кости, или… Но старый алкоголик Боб все сделал сам. Он оступился и скатился кубарем с огромной лестницы, пересчитав сорок две ступеньки своим дряблым телом. Джим был более чем убедителен на похоронах. Он стал наследником многомиллионного состояния. Оксфорд открыл свои двери для американца Джима Мориарти, миллионера и обворожительного умника, от которого приходили в восторг едва ли не все представительницы слабого пола. Он не нуждался более в деньгах, зато его мозг требовал постоянной научной пищи. Он жадно, словно выпивая долгожданную каплю воды в пустыне, вбирал в себя все, что предлагали великие профессорские умы Оксфорда. Его огромная тяга к знаниям не ослабела, лишь увеличилась и умножилась в разы. И тогда в жизни Джима возник ОН. Мориарти шел по коридору, окруженный девушками, которые весело щебетали что-то, расплескивая собственный восторг кажется на сотни миль вокруг, когда в поле зрения Джима попал высокий, худой брюнет. Он стоял около окна и что-то писал в блокнот. Джим завороженно поднял руку, заставив девушек моментально смолкнуть и оторопело замер. Парень медленно повернулся и вперился равнодушным взглядом в Джима. Светлые, бездонные глаза проникли в душу и вывернули наизнанку, горло сдавил спазм… Он забыл, как дышать. А парень невидящим взглядом обвел притихших враз девушек и, вскинув на плечо рюкзак, пошел в противоположную от Джима сторону. Мориарти едва не кинулся следом, но с силой встряхнулся, скинул с себя оцепенение и, растянув губы в улыбке, двинулся дальше. Шерлок Холмс, гений и аристократ, неприступный красавчик с неординарной внешностью, вбил в сердце американского миллионера острый сверкающий гвоздь и с каждой встречей, с каждым взглядом вколачивал шляпку всё глубже и глубже внутрь. А потом началась битва за гранты. И тут две сущности, два гениальных мозга схлестнулись в жестокой битве. Джим всегда противостоял Шерлоку. Они пересекались на защитах своих проектов и неизменно вступали в словесную перепалку, которая заканчивалась сумасшедшей эмоциональной бурей, от которой окружающие уходили в страхе, чтобы не стать жертвой этих искрящихся взглядов. И так раз за разом. И Джим, понимая, что уступает в гениальности и полученных знаниях Шерлоку, с еще большим остервенением читал, исследовал, тянулся за своим кумиром. Да, в душе, глубоко внутри себя он считал Шерлока кумиром, идеалом, почти королем Артуром. Это слепое поклонение не было любовью, скорее её предчувствием. Джим не думал о чувственной стороне вопроса, погруженный в науку и Шерлока с головой. Как случилось, что они оказались в одной лаборатории за одним столом, так и осталось загадкой, но именно в тот момент зародилось между ними нечто такое, отчего у всех окружающих слепило глаза. Будто в реторте смешали совершенно разные реактивы и они странным образом среагировали, выплеснув в мир безумное количество энергии, тепла и света. С этого момента началась их история…