Отрывками

– Мертвые не возвращаются, Коэн, – говорит Коумей, – как бы сильно нам этого не хотелось. Он кладет руку на плечо старшего брата, неуклюже похлопывает – даже Коэну сейчас нужно хотя бы чуть-чуть поддержки, чтобы не сойти с ума – и уходит. Сейчас Коумей может помочь только этими словами, ведь остальные будут явно лишними. То небольшое убежище, которое смог дать Хакурю, привязало их к этому месту, связало по рукам и ногам и не отпускает. Только здесь им есть место, только здесь он не узурпатор, а они не изгнанники. Изгнание или смерть? Что унизительнее, что легче? Коэну важна жизнь его семьи. Для него важны Коумей, Коха, Когьеку… и она. Умершая, холодная, теперь уже гниющая в земле Ко, но так и не ставшая для него чужой. Коэн сцепливает руки в замок и закрывает глаза. В темноте перед ним только ее тонкая фигурка, и кажется, будто он чувствует шелк ее длинных – точно таких же, как у этой проклятой ведьмы – волос. Длинные тонкие пальцы прикасаются к его волосам и нежно поглаживают. Как приятны воспоминания о ней, как жестоки воспоминания о ней! – Я так скучала, Коэн, – а ведь он и вправду слышит ее голос. Коэн открывает глаза и впивается в тонкую изящную фигуру. Живую фигуру. Дышащую, ходящую и разговаривающую с ним Хакуэй. Она улыбается уголками губ, эта ее нежная улыбка незаменима, неподдельна, и Коэн уверен, что перед ним точно Хакуэй. Потому что никто не может улыбаться так, как она. Потому что никто не может произнести его имя так, как его произносит она. А она стоит так, словно ничего не случилось, словно не было кровопролитной войны-бойни, словно не было Гьекуэн и обезумевшего выросшего малыша Хакурю. Словно не было предательств, смертей и боли. Сейчас Хакуэй та самая, которая приходила говорить к нему долгими вечерами, та, которая улыбалась, придерживала крышку керамического чайничка, разливая горячий чая. Ты слишком спокойна, Хакуэй. Ты слишком жива, Хакуэй. – Ты мертва, – говорит он, глядя прямо в ее голубые глаза. – Ты тоже, – улыбается она и подходит ближе. Ее юбки шелестят при каждом ее маленьком осторожном шажке. Фиолетовый ей к лицу, но она слишком розовощека для покойницы, слишком румяна для той, кто должна была умереть. Но когда ее горячая рука касается его щеки, Коэн не сомневается: она не мираж. Она улыбается, поднимая его лицо, заставляя смотреть прямо в ее голубые глаза. Его любимые, черт подери, голубые глаза. – Ты не настоящая, – говорит Коэн, хотя сам почти не верит своим словам. Так хочется верить, что она жива, что именно дорогая Хакуэй стоит перед ним. Но как она попала сюда? Как уцелела? Слишком много противоречий, слишком много вопросов. Коэн путается в мыслях, а Хакуэй все также улыбается, зачарованно глядя в его алые глаза. – Настоящая, – заворожено, сладостно шепчет Хакуэй в самые губы Коэну. Мягкие сладкие губы касаются его губ, а Коэн, вместо того, чтобы насладится долгожданным поцелуем, тем что так давно хотелось, но было под запретом, пытается не забыться, не поддаться чувствам. Хакуэй, не разрывая поцелуя, опускается перед ним на колени. Ее пальчики скользят по его лицу, волосам, перемещаются на плечи. И когда Коэн – все-таки не удержался, все-таки поддался – притягивает ее к себе ближе, углубляя поцелуй, она опускает своим горячие ладошки на его колени. Низ живота приятно тянет, когда ее ладошки поднимаются выше, выше, выше… Но Коэн разрывает поцелуй. Хакуэй не настолько смелая, не настолько решительная, чтобы быть настолько откровенной, чтобы так касаться мужчины. Хакуэй заглядывает в глаза Коэну. И эта улыбка… она не сходит с ее дьявольски красивого лица. – Ты мертва, – в который раз повторяют губы Коэна. И кажется, будто его губы выучили эту фразу до автоматизма, и фраза эта, словно от зубов отскакивает, но голова и сердце отчаянно сопротивляются признать тот факт, что Рен Хакуэй мертва. А девушка перед ним совсем не похожа на гниющий, разлагающийся труп. От нее не исходит тошнотворного трупного запаха и тело ее совсем не тронуто распадом. Глаза ее не пусты, не стеклянны. И руки совсем, совсем не холодные. – Ты мертва. Повтори это еще раз, Коэн, чтобы уж точно поверить в свои слова. Давай, давай же! Повтори, словно заклинание, а вдруг и вправду исчезнет? Хакуэй смеется заливистым смехом, прикрывая ладошкой губы. Она обходит Коэна и, обнимая его за плечи со спины, выдыхает прямо в ухо: – А тебя ведь не проведешь. Коэн чувствует, как она жмется к нему всем своим мягким женским телом, как жарко выдыхает его имя в его шею и тихо-тихо шепчет. – Она и вправду мертва, – произносит Хакуэй. Коэн скидывает руки улыбающейся Хакуэй и поворачивается к ней. В ее голубых глазах читается насмешка, лукавство, и Коэн понимает, что она не лжет. – Ведьма, – тихо произносит Коэн. – Ну и что ты теперь будешь делать? – говорит она, глядя прямо в его глаза.