Отрывками

Закат сейчас в тон цвету волос Коэна. И Хакуэй заворожено смотрела бы на это, но сейчас она просто не в силах поднять на него взгляд. Ей стыдно. Она в смятении, в ужасе, и этот позор не смыть ей уже никогда. Внизу шумит море, и Хакуэй бы с радостью сорвалась вниз, лишь бы не чувствовать тяжелого взгляда Коэна на себе. Она сидит на холодном камне, на его алом плаще, который еще и накинут на ее плечи, а Коэн стоит прямо напротив нее и смотрит таким взглядом, что Хакуэй становится не по себе. Она считает это ошибкой, он думает, что это судьба. – Это не было ошибкой, – говорит Коэн. Порой, Хакуэй кажется, что Коэн умеет читать мысли. Или понимает, о чем она думает, просто глядя на выражение ее лица. Так или иначе этот фокус у Коэна получается «на отлично». Хакуэй не уверена в себе, сомневается в своих решениях и впервые в жизни пытается врать не только самой себе, но и всем вокруг. Уж он-то честен сам с собой. Это Хакуэй ходит вокруг да около и никак не признается самой себе, что не в силах противостоять ему. Она морочит себе голову битвами, предназначенными не ей, мечтает о судьбе, уготованной не ей. А он просто пытается дать ей то, что ей не нужно. – Это была ошибка, – с нажимом произносит Хакуэй, пытаясь казаться сильной, пытаясь быть не собой. Она не ведала, что творила, отдаваясь рукам Коэна, подставляясь под его сладкие поцелуи. Хакуэй твердит о чести, однако она с радостью забыла о ней в ту ночь. Давай, Хакуэй, скажи, что это ничего не значило и значить не будет. Скажи, что ночь околдовала тебя и только поэтому ты стала его под луной и звездами. – Прошу, выноси моего ребенка. Коэн садится перед ней на колено и прижимает ее руку к своему лбу. Он просит о жизни ребенка, о жизни его, их ребенка, который просто должен увидеть мир, чтобы тот покончил со всеми распрями между детьми двух братьев. Так много причин, так много слов, но что сказать? Что будет правильнее? В каких именно словах она сейчас нуждается? Но это все отговорки. Просто Коэну согревает душу мысль о том, что внутри Хакуэй взрастет частичка его и ее. – Нет, – говорит она. – Нет. – Я никогда не умолял, Хакуэй! Хакуэй смотрит в его глаза и видит все его тайные желания. Коэн хочет, чтобы у него была семья. Настоящая семья. Он хочет мира и хочет власти, он хочет соединить две ветви Рен, чтобы делить власть не пришлось. Коэн хочет так много, Коэн хочет так сильно. Его рука мягко прикасается к ее пока еще плоскому животу и осторожно поглаживает. Хакуэй дрожит от этого нежного прикосновения, почти веря в то, что Коэн способен на ласку. – У тебя нет права отнимать у него жизнь, – говорит Коэн. – Но у него будет такая же грязная, черная кровь, – всхлипывает Хакуэй, отдергивая теплую руку Коэна и вставая. – Такая же, как у нее. Она поворачивается к нему спиной и обнимает себя за плечи. Пускай он уйдет, пускай прекратит ее уговаривать. Пускай… – Просыпайтесь, моя госпожа, – слышен где-то далеко-далеко голос Сейшуна. – Просыпайтесь, молю Вас, просыпайтесь. Хакуэй открывает глаза – так это был сон? – и встречается взглядом с встревоженным Сейшуном. Он облегченно вздыхает, глядя, как госпожа поднимается со своего ложа – сочная трава в бесконечном поле – и садится рядом. Вокруг спокойствие, тишина. Как же она могла забыть? Хакуэй прикладывает руку ко лбу, вспоминая. Великая Империя пала. Коэн мертв. Да и она теперь какой-то частью тоже. Ее дитя никогда не увидит небо. А она изгнанница. Сейшун делает вид, что все в порядке, что они как-нибудь справятся. А вот Хакуэй ненавидит себя за то, что юноше из-за ее ошибок тоже досталось. Изгнан вместе с ней за свою щенячью преданность, за свое доброе сердце. И Хакуэй совершенно не знает, как все исправить, как вернуть… «… все на свои места?» Как четко звучит в голове этот бархатный, прекрасный голос. «Я могу помочь». Хакуэй готова уцепиться за надежду пальцами, лишь бы вернуть все на круги своя, лишь бы… «Но какую цену ты готова уплатить, дорогая?» И кажется, будто Хакуэй прошептала: – Любую.