Отрывками

После стольких лет он подсчитывает каждую минуту, каждую секунду, что дышит, чувствует, живет. Порой, Хакурю даже кажется, что время – это единственное, что у него по-настоящему осталось. И нет больше не большой семьи империи Ко, ни прежней территории некогда могучего государства. Гражданская война ослабила Ко и дала шанс другим государствам. Она была затяжной, и, когда молодой император пришел к власти, было очень сложно вернуть контроль над подданными. Интервенция империи Рем в империю Ко была практически бескровной. Хакурю, скрипя зубами и понимая, что Ко пока не состоянии воевать с хорошо подготовленным Ремом, подписал пакт о том, что часть западных территорий отходит империи Рем. Хакурю пытался, поднимал Ко с колен, мечтал о будущем, но вскоре за империей Рем пришли и другие державы, решившие «хватить кусок» от распадавшейся империи. И делать было нечего. Хакурю просил помощи у Синдрии, но становится вассалом Синдрии не входило в планы молодого императора. Территория империи Ко уменьшилась вдвое, но Хакурю не сдавался. Он продолжал менять, обустраивать новое государство, новую империю, которая должна была стать лучше старой. Хакурю злился, когда крестьяне не понимали новых нововведений, но продолжал новую политику. На устах горожан еще не остыло имя «Коэн Рен», не успели угаснуть настроения войны, не успели затянуться глубокие раны потерь. Хакурю чуть за тридцать, но загляните ему в глаза. В глазах его отражается старость, в глазах усталость и тоска. Столько лет… прошло уже столько лет… А слуги все также бегают, копошатся вокруг императора, и Хакурю делает вид, словно не замечает того, что за его спиной плетутся заговоры, что люди собирают знамена, что они готовят бунт. Хакурю и не думал, что власть так выматывает. Слишком много ответственности, красивых, но лживых слов, нелепых обещаний, что вскоре все станет лучше, и вот он снова запирается в своей башне, в своей крепости подальше от города и смуты – этого ли ты хотел, Хакурю? – Хватит, – говорит Хакурю, – на сегодня достаточно. – Но, ваше величество, это очень важно, – лопочет этот бедный человек. – Если людям не хватит зерна… – С этим разберутся, но позже. Ступайте. Хакурю устало потирает глаза. Иногда ему удается забыть о том, что ему тридцать и что прошло много, много лет с тех пор, как он стал императором. В империи все еще провозглашают, что Коэн Рен был ужасен, но Хакурю знает, что люди задают друг другу вопрос: «А что если бы господин Коэн не погиб?» И избавить их от этой мысли Хакурю не может. Он не может победить их сомнения, не может заставить думать в нужном ему русле. Около года назад получилось вернуть территории, которые были аннексированы в первые годы. И произошло это только потому, что людям запретили использовать их родной язык и проводили политику по ассимиляции бывших жителей Ко с жителями той страны. Но даже возврат территорий не улучшил положение. Люди продолжали спорить, спрашивать, а Хакурю не успевал отвечать. В заново отстроенном императорском дворце невероятно пусто. И Хакурю, каждый раз проходя по пустым коридорам, вспоминает шум, который царил здесь, пока вся императорская семья была жива. Иногда Хакурю забывает, что семья мертва. Он даже по привычке иногда заходит в чудом нетронутую пожаром комнату сестры, чтобы позвать ее на конную прогулку, но, открывая дверь, понимает, что снова забылся. Сестры давно нет. Как нет и Коэна, Коумея, Кохи и всех остальных детей Котоку. Порой, Хакурю даже удается забыть, что он лично насаживал на пики головы принцев и принцесс перед воротами в город. А потом, хватаясь за голову, вспоминает холодное тело сестры, еще не тронутое распадом. Едва остывшее, потерявшее запах лаванды тело. Казалось, что Хакуэй спит. А рядом, совсем рядом с протянутой рукой полусидел-полулежал Коэн. Держались за руки и не боялись смерти. Хакурю неустанно повторял себе, что сестра предала его, но отрубить ей голову так и не смог. Холодное тело сестры он снес в подземелье, к сырости и грязи, подальше от света, который она так любила. Там она и нашла покой, под императорским дворцом, в одиночестве. Тяжелая дверь открывается, Хакурю входит в подземелье. Казнить пришлось не только принцев и принцесс. Казнены были их слуги, приспешники, те, кто поддерживал Коэна. И сколько лет Хакурю убеждает себя, что смерть старого друга Сейшуна была необходима, император не верит себе. Холод подземелья проникает под кожу, и Хакурю идет, освещая путь факелом. Сюда запрещено входить всем, кроме него. Сюда он приходит, чтобы подумать, чтобы рассказать и понять. Здесь Хакурю чувствует, что он не один и что он не сходит с ума. Порой, когда он все же заходит в комнату сестры, на столе Хакурю замечает свежие цветы на столе, и тогда ваза летит к чертям, цветы топчутся, а служанка все плачет, когда Хакурю вновь и вновь кричит: – Здесь все должно оставаться прежним! Хакурю зажигает факелы и оставляет свой на стене. В этой скромной сырой усыпальнице спит его прекрасная сестра, чьего тепла Хакурю сейчас ужасно не хватает. Император опускается на колени перед каменным гробом и ложится на него. Камень просто ледяной и ничто в этом мире не согреет его. – Этот камень не ты, сестра, – говорит Хакурю. – Но этот камень все, что у меня осталось. У Хакурю есть все и нет ничего. Чтобы найти спокойствие, он спускается в темное подземелье. Он живет сегодняшним днем, постоянно оглядываясь назад, пытаясь увидеть там призрак сестры, пытаясь найти тепло в холодном камне, пытаясь согреться невидимым солнцем подземелья. Хакурю слишком одиноко. У него нет руки, ног и, кажется, сердце тоже перестало любить. Леди Морджана стала женщиной Алибабы, а другие женщины просто не интересовали Хакурю. Иногда он ходил в бордели, но не было в тех женщинах тепла, что так жаждал император. Не было света и любви, которых ему так недоставало. Хакурю прикладывает ухо к холодному камню. Он всегда так делает, словно пытается услышать дыхание сестры под каменной плитой. Глупая надежда услышать ее вздох живет, живет, живет… У Хакурю не осталось ничего, кроме костей сестры и государства на грани распада. Нет ни жены, ни детей, и даже собственные слуги ждут его кончины. Одиночество стало для Хакурю слишком близким другом, а смерть ходит по пятам, давая возможность взбунтовавшемуся крестьянину всадить в спину нож императору. Хакурю почти спит на могиле сестры. Щека немеет от холода, а камень не желает пропустить хотя бы один звук. Где биение сердца? Где ее дыхание? «Сестра», – шепчут губы Хакурю. – Ты не одинок, Хакурю, – раздается в стенах подземелья гулким эхом, и ледяная ладонь прикасается к волосам императора.