Трое в Бентли, не считая блондинки

К половине десятого утра я добралась до Кембриджа. Я знала, что город не велик - его население составляло что-то около сотни тысяч человек, в основном, студенты - поэтому не боялась заблудиться. Еще сидя в автобусе, я увидела шпиль католической церкви Богоматери и английских мучеников, построенной в конце XIX века - практически новостройка по меркам университета, чей самый старый корпус, Питерхаус, был построен аж в XIII веке. Я неспешно побрела по узким средневековым улочкам, которые казались бы срисованными со страниц диккенсовских "Посмертных записок Пиквикского клуба", если бы навстречу мне не попадались современные молодые люди. Одни куда-то спешили, проглатывая на ходу сендвич и запивая его минералкой, другие - не торопясь, останавливались у витрин магазинов. Несмотря на то, что жители Кембриджа светились бодрой деловитостью, сам старый город, казалось, спал и видел сны о римлянах, чьи сандалии первыми ступили на эти земли, о викингах, жующих мухоморы, о Вильгельме Завоевателе, о Генрихе VIII и Эразме Роттердамском с его "Похвалой глупости". Помнится, я проглотила эту остроумную сатиру за ночь. Не потому что было очень интересно, а потому что на следующий день мне предстояло выступить с докладом по ней. Как ни странно, некоторые тезисы весьма прочно врезались мне в память. Например, "Глупость одним своим видом разгоняет заботы слушателей". Я мысленно ухмыльнулась. Подумать только, написано в 1509 году, а актуально до сих пор и, наверняка, будет актуально еще многие века. "Глупость говорит, писал Эразм, я дерзаю утверждать, что мое божественное присутствие, и только оно одно, веселит богов и людей. Наилучшее тому доказательство - перед вами: едва взошел я на кафедру в этом многолюдном собрании, как все лица просияли небывалым, необычайным весельем, все подались вперед, и повсеместно раздался радостный, ликующий смех. При взгляде на вас кажется мне, будто я вижу богов Гомеровых, охмелевших от нектара, а ведь только что вы сидели печальные и озабоченные, словно воротились недавно из Трофониевой пещеры[1]. В то время как даже великие риторы лишь при помощи длинной, старательно обдуманной речи понуждают вас стряхнуть с души тяжелые заботы, я достиг этого сразу, единым моим появлением." Или вот: "Воистину глупы донельзя люди, полагающие, что какая-то никчемная, ничего не стоящая известность может вознаградить их за бдения и труды. Да, именно Глупости обязаны вы столь многими и столь важными жизненными удобствами, и - что всего слаще - вы пользуетесь плодами чужого безумия." Я улыбнулась еще шире - по-прежнему мысленно. Складывалось ощущение, у Эразма Роттердамского был враг более знаменитый, чем он сам, вот "князь гуманистов" и выплеснул обиду, написав свой знаменитый памфлет. В высшей степени гуманный способ - мог бы ведь и в зубы дать. Пройдя несколько кварталов по Сент-Джонс-Стрит, я вышла к колледжу Святого Иоанна и остановилась, раскрыв рот от восхищения. Это величественное здание затмевало даже Букингемский дворец. Его сиятельной компании могли не стесняться только готические соборы, такие как Кёльнский или Миланский. Передо мной был настоящий средневековый замок, за каменную стену которого попасть нелегко (это подтверждала табличка на ограждении с надписью "Private"). Оксфорд в свое время почему-то не произвел на меня такого впечатления. Я отчетливо помнила, как разглядывала башни с причудливой лепниной и размышляла о том, где получали высшее образование люди, которые строили первый в стране университет. Это было совсем недавно, каких-то три года назад - то есть через тридцать семь лет - когда Руперт, окончивший инженерное отделение Оксфорда, водил меня на встречу выпускников. Он рассказывал мне о соперничестве двух старейших университетов Британии. На гербе Оксфорда красовалась открытая книга, символизирующая готовность и открытость к знаниям. Глядя на нее, студенты Кембриджа, на гербе которого книга была закрыта, презрительно фыркали, объясняя ее положение тем, что они уже и так все знают. Один из оксфордских преподавателей даже советовал студентам поменьше говорить о "том" университете. Я так и стояла задрав голову и рассматривала здание, над которым лениво дрейфовали белые облака. Складывалось впечатление, что башни начинают крениться… и падают прямо на меня. Когда у меня закружилась голова, я отвернулась и пошла дальше, теперь уже по Тринити-Стрит. Вскоре я дошла до единственного известного мне колледжа - Святой Троицы, с которого я планировала начинать поиски. Он находился немного в стороне, красивые ворота в тюдоровском стиле были украшенными статуей Генриха VIII. Я осторожно приоткрыла массивную деревянную дверь, украшенную филигранью, просунула голову проем и осмотрелась. Передо мной был большой внутренний двор, где лениво растянулась парочка студентов, больше уделявших внимание друг другу, чем книгам, разбросанным рядом, куда-то спешил лохматый рыжий парнишка и чинно прогуливались два преподавателя в мантиях, разговаривавших, наклонив головы друг к другу. Стараясь держаться естественно, я не спеша пересекла двор наискосок, поднялась по ступенькам, камни которых стерлись от невольной ласки тысяч привилегированных подошв, и толкнула двойную дверь, ведущую в здание. Слева от меня была комнатка консьержа, который разговаривал по телефону. Он даже не посмотрел в мою сторону, когда я прошла мимо. После яркого солнца коридор казался холодной сумрачной пещерой, я шла едва ли не на ощупь, надеясь наткнуться на расписание или любую другую информацию. Я уже вовсю представляла, как минут через десять вломлюсь в просторную светлую аудиторию, где меня встретит бородатый дед в больших очках и с умными глазами. Он похлопает меня по плечу, скажет что-то вроде "Вы, девушка, у нас уже шестнадцатая за эту неделю!", потом позовет своих коллег-ученых, и они отведут меня в какой-нибудь коллайдер, откуда я отправлюсь прямо домой. Ведь не могу же я быть такая одна! С чего бы это - я и вдруг какая-то особенная? На первом этаже я не встретила ни студентов, ни преподавателей - никого, кто мог подсказать дорогу. Видимо, все разъехались на время летних каникул. Я взлетела по лестнице, ведущей на второй этаж, и оказалась в коридоре, как две капли воды похожем на тот, что остался внизу, и таком же пустом. Поднявшись на третий этаж, я увидела группу студентов, сбившихся гуртом у двери с надписью "Jürgen Ellington Mathematical Physics Ph.D.". Немец что ли, вскользь подумала я и осознала - математик и физик - это тот, кто мне нужен! Я едва не подпрыгнула от радости, несмотря на то, что впереди маячила пара часов томительного ожидания, поскольку ловить профессора следовало когда разойдутся студенты, судя по всему, не слишком довольные своей участью в солнечное июньское утро. Почти счастливая, я уселась на ближайший подоконник, достала из кармана свой безнадежно разряженный айфон и повертела его в руках скорее по привычке, чем в силу практической необходимости. Краем уха я слушала разговоры студентов. Когда из кабинета вышел взъерошенный парнишка в очках, раздалось несколько дежурных ободрений и посыпались вопросы вроде "Сдал?" и "Сильно валил?". Тот отвечал односложно, постоянно теребя ворот белой рубашки, вялый, как лист вареной капусты (подумала Мэг в рубашке с таким количеством рюш, что хватило бы на весь штат фрейлин королевы Виктории). Через два часа из примерно полторы дюжины студентов осталось только четыре девушки. Я успела разведать местность в радиусе пары кварталов от Тринити-колледжа, наесться круассанов, запив их сносным кофе, и вернуться в пункт наблюдения. Наконец, из кабинета одна за другой выпорхнули еще две радостные девицы, однако бежать сломя голову отмечать сдачу экзамена они не торопились. Обе канальи и четыре их подельницы продолжили обивать порог, обмениваясь многозначительными взглядами. Из кабинета вышел Юрген Эллингтон - именно так его звали, если я правильно прочла надпись на табличке, и если этот господин не приватизировал чужую резиденцию. У него были по-крысиному острые черты лица с неглубокими, но бросающимися в глаза морщинами около рта. Он был одет в твидовый костюм с белой накрахмаленной рубашкой, верхняя пуговица которой была расстегнута. Девицы тут же возбужденно затараторили, что на следующей неделе их курс устраивает вечеринку и будет счастлив увидеть любимого преподавателя. Мероприятие будет в стиле хиппи, живописала одна из барышень, так что предполагается дресс-код: фенечки, яркая рваная одежда, ленты в волосах. Можно нарисовать на теле знак "пацифик" и надеть темные очки, как у Джона Леннона. Мистер Эллингтон покивал в ответ и вежливо пообещал полистать свой ежедневник - вдруг на этот день у него совершенно случайно была запланирована встреча с Гарольдом Вильсоном? Я услышала, что он немного заикался, от этого мое доверие к нему, как ученому, возросло. Довольные студентки распрощались и засеменили в сторону лестницы на второй этаж. Мистеру Эллингтону, видимо, надо было туда же, но он решил дождаться, покуда "минет буря." Я этим воспользовалась. - Мистер Эллингтон? Он мельком оглядел меня и без интереса отозвался: - Д-добрый день. Напомните, с какого вы курса? - Я вообще-то не из университета, я специально приехала, чтобы увидеть вас. В смысле, не именно вас, а кого-то вроде… чтобы спросить… - я начала лопотать не лучше девиц, понимая, что захватывающее вступление, которое я сочиняла весь последний час, улетучилось из головы до последнего слова. В душе вскипела злость на свою рассеянность, на бессилие как в ситуации в целом, так и в этом конкретном случае. Я стояла, силясь проглотить комок, застрявший в горле, чтобы все рассказать, но попытки унять эмоции привели лишь к тому, что я позорно разрыдалась, приложив тыльные стороны ладоней, слегка прохладные, к горящим щекам. Я не смотрела на собеседника, поэтому не знала, с каким выражением лица он отреагировал на мой бенефис, но через несколько секунд я почувствовала его руки на своих плечах. - Мисс, как вас зовут? Вам н-нужна помощь? Я покивала, понимая, что даже элементарное "Да" сейчас будет произнести сложнее, чем любую скороговорку со ртом, набитым рахат-лукумом. Я услышала скрежет ключа в замке и почувствовала, как мистер Эллингтон увлек меня в свой кабинет. Помещение, пожалуй, гармонировало бы с великолепием университета, если бы не копоть на лепном потолке, из-за чего резвящиеся ангелочки напоминали жителей Конго. По стенам кабинета тянулись стеллажи с фолиантами в скучных обложках, расставленными в алфавитном порядке, возле окна висели портреты Эйнштейна и Макса Планка. Повсюду были расставлены столы со стаканами, свечками, лампами и приборами неизвестного мне назначения, похожими на плод любви микроскопа и мультиварки. Едва я вошла, мне на нос капнуло что-то липкое и теплое. От удивления я даже перестала всхлипывать и, подняв очи горе, увидела на закопченном потолке зеленое желеобразное пятно. - Это н-ничего, - засуетился мистер Эллингтон, проталкивая меня вперед. - Просто неудачный эксперимент одного из студентов. Так хотел получить "отлично," что разволновался и п-перегрел жидкость, вот она и… Но потолок уже чище процентов на восемьдесят. Пресловутые восемьдесят процентов эксперимента лежали на полу, и мне пришлось встать на цыпочки, чтобы ни во что не вляпаться. Мистер Эллингтон усадил меня на стул, достал откуда-то стакан, наполнил его водой из-под крана и, бросив туда таблетку, которая пошипела и улеглась на дно, окруженная белым облаком, протянул его мне. Я залпом выпила половину и несколько раз глубоко вдохнула. - Вы в порядке, мисс? Зачем вы меня искали? - Меня зовут Мэг. Извините за сцену, - я виновато улыбнулась, - просто у меня случилось кое-что из ряда вон, о чем я и приехала рассказать. И спросить. И даже не знаю, что уместнее сначала. - От перемены мест с-слагаемых сумма не изменяется, так начинайте, с чего хотите. Я решила не вдаваться в подробности, потому что, казалось мне, он и так все поймет, что надо - спросит, а что-то додумает сам. - Скажите, вы когда-нибудь думали о путешествиях во времени, мистер Эллингтон? С научной точки зрения. - Покажите мне физика-теоретика, который бы о них не з-задумывался, - усмехнулся он. - Вы, Мэг, умеете за-заинтриговать. Я достала из кармана свой главный аргумент - айфон, к сожалению, разряженный - и протянула ему. - Такая техника войдет в обиход лет через тридцать пять. Этот телефон придумает человек, которому сейчас около пятнадцати лет. Мистер Эллингтон смотрел на меня не мигая. Он повертел в руках мой айфон и, увидев мелкую надпись на задней панели, схватил со стола лупу и принялся разглядывать. - "Разработано Яблоком"? Я улыбнулась. Не менее загадочно для него прозвучало бы предложение сложить на телефоне шестизначные цифры или на телефон же сфотографировать. Ну а если я расскажу ему, как телефон недавно обыграл меня в шахматы, то с бедолагой вовсе приключится инсульт. - "Яблоко" - это название компании-производителя. Не помню, когда она была - то есть будет - основана, но знаю, что скоро. - К-креативно, - одобрил мистер Эллингтон. - Так что, меньше, чем через пятьдесят лет будет изобретена машина времени? - В том-то и дело, что нет! За десять лет жизни в 21-м веке я и ни разу не слышала о том, чтобы кто-то перемещался во времени или пространстве. То, что произошло со мной - это какая-то аномалия. Я не физик, поэтому не знаю, из-за чего такое может быть даже чисто теоретически, поэтому и пришла к вам. Может, вы сделаете что-нибудь? Последнюю фразу я произнесла таким тоном, каким сирота в лютую стужу обращается к прохожим - "Пенни, сэр!". - М-мэг, вы же понимаете, насколько серьезно то, о чем вы сейчас говорите? Если это п-правда, конечно. - Это правда, - заверила я, понимая, что сказала бы именно так, если бы врала. С другой стороны, что еще я могла ответить? - П-подождите секунду, - пробормотал мистер Эллингтон и быстрым шагом подошел к одному из столов с научным реквизитом. Он схватил темно-серую коробку с несколькими рычажками и полукруглой шкалой. Спиральной проволокой к коробке крепилась черная трубка со стеклянным торцом. Я побледнела. - Это счетчик Гейгера? - Счетчик Гейгера-Мюллера, если точнее. - Вы что, думаете, что я…? - Я пока ничего не думаю, а просто собираю информацию, с к-которой буду работать. Мистер Эллингтон покрутил рычажки и поднес ко мне трубку так, словно хотел меня ей проткнуть. Раздался треск. Я заметила, что стрелка на регистрирующем устройстве подскочила до цифры 50 и стала болтаться около нее. Пятьдесят чего? Рентген? А какая норма? Совершенно не к месту я вспомнила порядок действий при получении уведомления о радиационной опасности - укрыться в доме, закрыть окна, уплотнить рамы и пить литрами красное вино. А что делать, если я сама стала источником радиационной опасности? Неужели теперь повсюду меня будет сопровождать стаккато закрывающихся форточек? Хотя какое там, наверняка, я скоро умру. Я постаралась успокоить мысли, пребывающие в броуновском движении. - Это много - пятьдесят рентген? - тихо спросила я. - Микрорентген, - поправил мистер Эллингтон. - М-многовато, но не смертельно. Рядом с вами лучше не находиться больше нескольких часов в день. Ну и йода п-попить. Я закусила губу. Он снова покрутил рычажки и поднес ко мне трубку. На этот раз стрелка чуть сдвинулась, и я было успокоилась, но увидела на лице собеседника выражение тревожного недоумения. - Восемь децигрей, - пробормотал он. - Это уже прилично. - Что это значит? Пятьдесят ведь было? - Я измерял разные параметры. Рентген - единица экспозиционного излучения, то есть к-количество радиации в воздухе, а грей - единица поглощенного излучения. Это количество радиации, поглощенное веществом, т-то есть вами. - Восемь децигрей - это много? - Достаточно для того, чтобы с очень большой вероятностью заработать лучевую болезнь. От этого заявления у меня перехватило дыхание. Я только и могла, что открывать и закрывать рот, словно щелкунчик на холостом ходу. Смерть все-таки провела костлявым пальцем по моему лбу, наложив тавро. - М-мэг, не переживайте, - сказал мистер Эллингтон, чуть более возбужденный, чем раньше, но, в общем, спокойный. - Мне надо отлучиться позвонить. Вы оставьте это. Он забрал у меня стакан и, вылив его содержимое в раковину, налил чистой воды и, порывшись в одном из ящиков стола, достал другие таблетки. Выдавив из пластинки две штуки, он протянул их мне вместе со стаканом. - Я вернусь через пару минут, а вы пока выпейте это. Я безропотно выполнила инструкции и отрешенно проводила взглядом фигуру мистера Эллингтона, скрывшуюся за дверью. Сказать, что я была подавлена, было все равно, что назвать Вторую мировую войну потасовкой пенсионеров из-за последней тарелки мамалыги. Мир рухнул, и я стояла на его обломках. Даже если я каким-то образом вернусь домой, я вынуждена буду оставить Руперта, ведь я опасна для него. А о детях теперь можно и не мечтать. Наверняка, скоро облысею. Радиоканцерогенез - как же я могла забыть о старых верных злокачественных опухолях? Склеротические процессы… Ну-ка, столица Арабских Эмиратов? В панике я даже вскочила на ноги и прошла к окну, пристально вглядываясь в пейзаж за окном. Неужто не помню? Что за глупости, помню, конечно - Дубай. Или Абу-Даби? Господи, да вспоминай же! Мысли мельтешили в голове, словно рой пчел. Начали дрожать руки, а через минуту ноги. Я села обратно на стул, перебирая в голове столицы других стран. Голова потяжелела, словно каждый припомненный город добавлял ей по килограмму. Я положила голову на стол, беззвучно шевеля губами и мучительно вспоминая страну, чью столицу я не смогла назвать в начале. Глаза закрылись сами собой, и тьма укрыла меня уютным велюровым пледом. Я почувствовала, как чьи-то руки подхватили меня, куда-то понесли, а после без церемоний уронили на диван, обитый жесткой кожей с колючими трещинами. Пружины так и буравили тело. Издалека доносились чьи-то голоса, отдающиеся многократным эхом. Мою рубашку расстегнули, кожи коснулось что-то холодное и круглое. После того, как этот металлический предмет всласть прогулялся по моей груди, настала очередь запястья - его сдавили чьи-то пальцы. Я решила, что меня собираются хоронить, поэтому хотела открыть глаза и сказать, что жива. Но воплотить замысел в жизнь так и не удалось, потому что сознание снова провалилось в темноту. Через некоторое время - сколько именно, не знаю, но чувство голода ощущалось зверски - я более-менее пришла в себя. Я чуть приподняла веки и пошевелилась, в ответ на что вспыхнул каждый болевой рецептор. Тело ломило так, словно я спала на мешке картошки. Но по сравнению с тюфяком, который служил мне ложем, мешок картошки казался лебяжьей периной. Таким засаленным и комковатым был этот матрас, что даже Святой Франциск[2] счел бы его неприемлемым. Зато не приходилось беспокоиться насчет клопов - они, наверняка, покинули данную жилплощадь, ибо не желали растить потомство в таких антисанитарных условиях. Оставить мне еду никто не удосужился, явственно дав понять, что здесь не отель. Поднявшись на локте, я осмотрелась и пришла к выводу, что моя постель идеально вписывается в окружающий ландшафт. Обстановка комнаты была по-спартански убогой. Пол здесь не мели с самой постройки дома. Обои давно потеряли цвет и были набиты прямиком на другие, потолок выглядел так, будто комната в свое время служила коптильней. На окнах с мутными стеклами были решетки. Я подошла к окну и обследовала решетку, оказавшуюся удивительно прочной. Я могла трясти ее хоть до появления мозолей. Судя по пейзажу за окном, мое узилище находилось в каком-то отъявленно плохом районе. Крики о помощи здесь столь же обыденны, как детские вопли в кабинете стоматолога. Господи, во что же я опять вляпалась? ______________________ [1] Трофоний (миф.) - бог, при храме которого находилась пещера, где желающие могли услышать прорицания. Неведомая сила втягивала паломника в пещеру, в которой он пребывал, сколько было нужно оракулу, а по окончанию "сеанса" та же сила буквально выбрасывала человека из пещеры ногами вперед. Человек после этого был совершенно невменяем и скован ужасом. Человек превращался в угрюмую дрожащую тварь, не способную ни на смех, ни даже на улыбку. [2] Франциск Ассизский - католический святой, учредитель названного его именем нищенствующего ордена