Превентивные меры

«Того, кто не задумывается о далеких трудностях, непременно поджидают близкие неприятности». Конфуций

      У профессора Селезнёва было отличное настроение. Он получил от одного из своих коллекторов долгожданные данные о биосфере какой-то мелкой неприметной планеты в считавшейся погибшей системе Дифды. Оказалось, слухи о её гибели сильно преувеличены. Более того, несмотря на сильное излучение звезды, нa плaнетe продолжала существовать жизнь. И у Игоря Всеволодовича теперь был праздник.       По внешнему виду и особенно поведению профессора сторонний наблюдатель вряд ли бы догадался, что перед ним солидный учёный муж, директор Космического Зоопарка и действительный член-корреспондент Научной Академии Союза Земли. Совершенно не считаясь со своим обязывающим к строгости статусом, профессор сидел, развалившись в кресле, а ноги его покоились на журнальном столике. С той увлечённостью, с какой иной мальчишка вчитывается в приключенческий роман, Игорь Всеволодович поглощал с панели планшета страницу за страницей экспедиционного отчёта своего сотрудника. Волосы его были взъерошены, глаза блестели озорным азартом, на губах застыла самодовольная ухмылка. Снаряжённый гарнитурой, он бубнил в миниатюрный микрофон текст будущего доклада Института Ксенобиологии. И обрывочные фразы то и дело перемежались или странными шутливыми угрозами «А вот, Борис Игнатьевич, Вы и напросились на фофан!», или весёлыми, но фальшивыми напевами «трам-па-ра-па-рам!».       Здесь же, в гостиной, на диване в компании своих кошек Энигмы и Шарады сидела Алиса. В торжестве отца она участия не принимала, даже не удостоила его болельщицкой поддержки. Вместо этого она то ли без интереса наблюдала за развитием сюжета научно-фантастического мультфильма, то ли хотела разглядеть сквозь экран микросхемы телевизора.       – Ты записалась на курсы «Примерных дочерей-тихонь»? – не отвлекаясь от своего занятия, спросил отец.       Его интерес остался проигнорированным.       – Поля пожаловался, что ты мало ела. Не хочешь опротестовать это обвинение? – снова обратился к дочери профессор, не отрывая взгляд от панели планшета. – Ау, Алиса? У вас на станции занялись разведением мух цеце, и одна из них тебя покусала?       Алиса молчала и невидящем взором следила за мельтешащими яркими картинками.       – Ты что-то сказала? Я не расслышал, – профессор вынул левый наушник и повернулся к дочери. – Милая, у тебя неприятности? Ты весь вечер сама не своя.       Снова ноль внимания.       Профессор кашлянул, выключил планшетник и снял гарнитуру диктофона. Пересев на диван рядом с дочерью, он обнял её за плечи, поцеловал в макушку и шёпотом спросил:       – Что тебя беспокоит? Ты всё переживаешь из-за Бастинды?       Алиса вздрогнула, очнувшись от своей меланхолии.       – Всё не так, как мы думали, – всхлипнула она. Переживания одолели её, и, дав волю чувствам, запинаясь и путаясь от волнения и растревоженной тоски, девочка поведала отцу о событиях прошедшего дня и всплывших на поверхность горестных подробностях страшной участи бедной Баси.       Профессор с молчаливым вниманием выслушал дочь, и когда она, закончив, тихо плача, уткнулась ему в грудь, обнял её и ласково утешал добрым словом и поглаживанием по голове.       – Я теперь боюсь, что Пашу тоже отчислят, – призналась Алиса, немного придя в себя в таких уютных, способных защитить от чего угодно, кажущихся незыблемыми, как горы, объятиях папы.       – Отчислят? Почему ты так решила?       – Это ребята так говорят. Паша не сдержан… Как это… Гневлив!       – Гневлив? Да на его месте любой бы вышел из себя! – с жаром воскликнул профессор. – Я вот в детстве тоже одного «умника» отмутузил…       – Ты?! – изумилась Алиса.       – Да! И только за то, что он слепней на ниточках таскал. А такого вот Багарова или какого-нибудь Ераху…*       – Кого?       – Да есть такой нехороший литературный персонаж – на месте бы закопал!       – Не может быть! – Алиса с восторгом вглядывалась в сияющие боевым задором глаза отца. Она надеялась найти в его лице союзника, но не ожидала, что он окажется таким рьяным.       – Не веришь? – прищурился Игорь Всеволодович. – А, ну, конечно! Сейчас я уже не первой свежести…       – Ой, папка, что ты! – совсем ожила Алиса. – Я же видела, как ты тому пирату наподдал на Третьей планете. Я просто не думала, что ты такой вспыльчивый.       – Вспыльчивый? Ха! – расхорохорился профессор. – Спроси как-нибудь у мамы о моём буйном нраве.       Алиса даже рассмеялась.       – Уж не сомневайся, я у неё как следует всё выведаю.       – Ох, кажется, я опрометчиво рискнул своей репутацией! – притворно сконфузился профессор.       – Ну, уж нет! Теперь ты стал для меня ещё большим авторитетом!       – То есть, ты теперь будешь меня беспрекословно слушаться, – мечтательно закатил глаза Игорь Всеволодович.       – Я буду прислушиваться к авторитетному мнению, – спустила его на землю Алиса.       – Тебе надо было идти не в биологи, а в юристы, – усмехнулся профессор.       – Одно другому не мешает, – рассудила Алиса. – Я бы тогда придумала, как помочь Паше.       – Ты уверена, что он нуждается в помощи? – многозначительно приподнял брови профессор. Он достал из нагрудного кармана платок и попытался вытереть подсыхающие слёзы дочери, но та отстранила его руку.       – Конечно, нуждается! – фыркнула она на вопиющую недальновидность родителя. – Представляешь, мы решили написать открытое письмо с поддержкой и оправданием Пашиного поступка. И тут появляется Стас с какой-то выдумкой о том, что нам до зарезу нужно практиковаться в приготовлении микроскопных препаратов…       – «Микроскопических препаратов», – поправил отец.       – Без разницы! Вот он приходит, и у Аркаши сразу мозги набекрень – всё бросил и, ну, препараты готовить. Он такой – ему лишь бы учиться. А нам без него никак письмо не закончить… Что?       Профессор любовался дочерью с нежностью и сочувствием, но не смог не улыбнуться на её бурное негодование, что миссия в поддержку друга из-за неразберихи в организационных вопросах зашла в тупик. Алиса нахмурилась.       – Тебя это веселит?       – Извини, милая! Нет. Конечно, нет!       – Папа! Посоветуй что-нибудь?       – Всё настолько серьёзно?       – Ещё как! Это заговор! Стас отвёл Пашу к Галине Петровне. А от неё он тихо ушёл домой, ни с кем не попрощавшись, пока нас отвлекали этими препаратами.       Алиса отобрала у отца платок и высморкалась, выражая презрение хитрой уловке Стаса.       – Я видеофонила Паше, но он не хочет разговаривать. Сказал, что всё в порядке. Но я-то вижу, что всё совсем наоборот! – пожаловалась она и умоляюще уставилась на профессора.       Игорь Всеволодович в задумчивости погладил подбородок.       – М-да…       – Что? – насторожилась Алиса.       – Ты хочешь знать, чем помочь Паше?       – Да.       – И моё мнение для тебя много значит?       – Да!       – Тогда, вот что я тебе скажу: Павлу пока ничего серьезного не грозит. Так что, не переживай. Галина Петровна у вас не педагог, а находка. Она просто посоветовала Павлу на время исчезнуть, чтобы он мог прийти в себя, и чтобы не давал повода для всяких вредных разговоров.       Личико Алисы вытянулось в недоумении.       – Каких ещё разговоров?       – Да, вот, например, о том, правильно он поступил или нет.       – Конечно, правильно! Какие могут быть разговоры?       – Мои гены! – удовлетворённо рассмеялся профессор, наблюдая, как дочка преображается в воинственного предприимчивого чертёнка. Только покрасневшие глаза напоминали о недавнем проявлении ею сентиментальной слабости.       – Но почему ты считаешь, что могут начаться такие разговоры? – допытывалась она у отца. – И чем они могут навредить? И разве ты сам только что не одобрил поступок Паши?       – Кхм… – смутился профессор. – Частично…       – Что?!       – Успокойся, милая. Я хочу сказать, что поступок Павла заслуживает понимания, а не одобрения.       Алиса посмотрела на отца, как на предателя – тот застенчиво улыбнулся и пояснил:       – Видишь ли, большинство согласятся с тем, что Паша имел полное право сорваться. Но многие из нас, и я, в том числе, так же отметят, что подобные ситуации – лишний повод укрепиться в умении держать себя в руках.       – Но ты же говорил, что сам поступал также?!       – Вот именно поэтому я понимаю чувства Павла, понимаю твои чувства и солидарен с вами в гневе. Но кроме этого, по той же причине, я понимаю, что физическая расправа необходима лишь в самом крайнем случае. Как средство самозащиты, например. В споре же она не аргумент. В наказании преступления – излишество.       Девочка склонила голову в сосредоточенном внимании.       – Праведный гнев – это не лучшая форма отстаивания своих или общественных интересов, – продолжал профессор. – Судить за него следует мягко, но и поощрять нельзя. Между праведным гневом и преступной яростью самосуда волосок не пройдёт – настолько они схожи между собой. И первое имеет тенденцию переходить во второе. Потому, понимая причину праведного гнева, всем сердцем разделяя его, мы, тем не менее, призываем к его усмирению ещё в зачатке, пока он сам не перерос в преступление, не уступающее тому, которое он карает. Вот и выходит, что ни упрекать, ни хвалить Пашу не надо. По крайней мере, сейчас, пока страсти не улягутся, а он ещё распалён и очень восприимчив и для того, и для другого. Критика сделает его бунтарём, а одобрение – гордецом.       – Я должна была сама об этом подумать, – вздохнула Алиса.       – У тебя ещё всё впереди – надумаешься, – ободрил её отец. – Жизнь такая штука – постоянно приходится повторять прежние уроки.       – Да уж, – закусила губу Алиса и вдруг снова нахмурилась. – А Багаров?       – Что «Багаров»?       – Его тоже не судить?       – Алиса, он получил своё и, надеюсь, сделал для себя соответствующие выводы. Павел взыскал с него за нас всех. Так не наказывать же его дважды и жить с постоянной жаждой мести.       – Всё равно, я его ненавижу! – девочка в сердцах стукнула кулаком по коленке.       – Не стану тебя переубеждать, – сказал профессор. – Вырастешь – сама поймёшь, что носить в себе гнев, пусть даже праведный, плохо. В конце концов, Багаров не совершил того, что не заслуживает прощения…       – Папа?!       – Ох, милая, не смотри на меня так, пожалуйста! И не надо меня упрекать, будто мне не жалко Бастинду или Израэля, или Пашу. Ещё как жалко! Но и этот непутёвый Багаров тоже достоин жалости.       – С какой такой стати? – угрюмилась Алиса.       Профессор заботливо поправил ей чёлку, обвёл глазами комнату, будто ища по углам ответ, поцокал языком и неожиданно спросил:       – Вы же проходите на уроках научной этики такие коротенькие тесты?       – Ну, да, – опешила Алиса.       – Как ты думаешь, для чего?       – Так проверяют наши знания, – безразлично пожала плечиками девочка.       – Правильно. Но, кроме этого, особая комиссия, анализируя ваши ответы, определяет, есть ли у кого-нибудь из вас какие-нибудь нехорошие склонности…       – Как?! – округлила глаза Алиса. Слова отца разбудили в ней склизкое чувство тревоги и отвращения. Живо и ярко ей представилось, как за ней словно подглядывают – снимают скрытой камерой. Но странно – неведомая комиссия не просто следила за тем, что делает Алиса, но и за тем, что она думает, ощущает, переживает. И это казалось особенно подлым!       Отец ласково взял дочь за руки.       – Ты не волнуйся! Через пару лет вы будете углублённо изучать психологию, и там тебе подробно объяснят суть этих тестов. А пока знай: биологические науки и особенно медицина требуют повышенного внимания к состоянию человеческой души и к его психике. Почему? А вот! Случалось так, к сожалению, что идёт некий человек работать врачом – лечить людей от боли – а сам получает удовольствие от чужих страданий.       – Садист?!       – Да. Понятно, что проку от такого врача немного будет, если вреда не случится. То же и в других отраслях биологии. Иногда мучение живого существа может быть оправдано острой необходимостью. Бедный Павлов! Сколько он сделал для науки, какой фундамент заложил для развития физиологии и изучения высшей нервной деятельности. И как он каялся за жестокость своих методов! Но тогдашний уровень технологий не позволял получить драгоценную информацию иными способами. Увы, с самой зари Цивилизации наука о Жизни зарождалась в муках, и храм её выстроен на костях… Но сегодня место, отведённое в этом храме опытам калечащим и убивающим животных, должно быть сведено до минимума, а когда-нибудь исчезнуть совсем. Тем более неприемлемы «эксперименты», служащие не на пользу науке, а удовольствию поражённого расстройством рассудка.       Склонность к садизму может таиться очень глубоко в подсознании. Тесты же позволяют более-менее выявить потаенные чёрные чувства и желания в людях. Они могут быть разными и разной силы. Это тоже определяют тесты. Если они обнаруживают у ребёнка, ученика незначительные отклонения психики, то педагогам рекомендуют с повышенным вниманием относиться к таким ученикам, применять особые воспитательные приёмы. Если же червоточины много… Человеку запрещают заниматься биологией, чтобы не волновалась его склонность ко злу, к причинению вреда Живому.       Получается, что тесты, которые вы проходите – это такие превентивные меры, своеобразное сито, позволяющее отсеять опасных для биологии личностей. Правда, не всегда это получается. Иногда люди очень ловко обходят тестовые задания и вопросы, скрывая свою жестокость. А иногда она настолько пассивна, что тесты её не выявляют. Но она проявляет сама себя. Неожиданно и трагично.       – Но почему? – прошептала Алиса. Она слушала отца, затаив дыхание, потрясённо глядя на него широко распахнутыми глазами.       – Тут вот какое дело… – профессор откашлялся. – Мы изучаем Жизнь. А одними из её составляющих, и значительными, являются боль и смерть. Очень жаль, что они существуют в Природе, и нам никуда не деться от них. Как учёные, мы обязаны уделять им внимание в совокупности нашего предмета. И как люди, мы не имеем права закрывать на них глаза – наша задача – бороться с ними. Поэтому очень часто боль и смерть для нас, биологов, – это «альфа» и «омега». Мы постоянно сталкиваемся с ними – они всегда рядом. И бывает так, что они очаровывают некоторых из нас своей силой и таинственностью. Всё больше такой искушённый уделяет им внимания в своих исследованиях, пока в какой-то роковой момент из биолога не превращается в жертвопоклонника смерти…       Я подозреваю, это и произошло с Багаровым. Если он доучился на биологическом курсе до шестого класса, и тесты не обнаружили его склонностей, скорей всего, они пробудились в нём недавно. Случай с вараном стал его последним тестом – жестоким и страшным. Но лучше уж так, чем он бы, доучившись и поступив на соответствующую работу, творил ещё более страшные вещи.       Единственное, что он сейчас оказался на распутье. Ещё совсем мальчишка. И совсем один с разбитыми мечтами. С тяжёлым чувством вины… Вот поэтому мне его и жалко. Любой из нас мог оказаться на его месте. Никто не застрахован от соблазна.       – Ты так думаешь?       – Я думаю, что из него получится неплохой человек и учёный. В том случае, если он оставит биологию, а его оставят в покое – не будут разжигать в нём ненависть к самому себе и к людям, постоянно напоминая о его ошибке.       – Как скажешь, папочка. Я попробую его простить... – смирилась Алиса, плотнее прижавшись к отцу. Она задумалась и добавила. – Но если Пашу отчислят, я уйду с биологического курса в знак протеста!       – Ну, теперь-то точно никто не посмеет его отчислить! – рассмеялся профессор.       – Вот именно! Я за собой весь класс уведу!       Тон Алисы не оставлял сомнений в серьёзности её намерений…       * Ераха – герой повести В.Ф. Тендрякова «Весенние перевёртыши». Пятнадцатилетний подросток, постоянно затевавший садистские забавы с животными.