Зарисовки

- Баре-е-ен, - тянет Окуни и обнимает брата за шею, прижимаясь грудью к его спине. Ей скучно. Барен знает, знает лучше, чем кто-либо другой, что скучающая Окуни опасна, никогда не знаешь, когда она рванет и что решит сделать. Барену это нравится. Нравится неизвестность и непредсказуемость. Нравится ходить по кромке лезвия, по грани дозволенного. В этом они с Окуни одинаковы. Душа от души друг друга. Барен позволяет Окуни все. И Окуни принимает его дар, отплачивая сторицей за эту щедрость. Тонкие пальцы лениво скользят по коже в вырезе юкаты, царапают длинными ногтями, оставляя наливающиеся красным царапины. Окуни трется носом о шею, грея дыханием, и целует в щеку. Дразнит. Но у Барена совсем нет настроения играть. Короткий взгляд глаза в глаза говорит больше слов, и Барен вскидывает руку, запуская пальцы в волосы сестры. Притягивает, прижимаясь губами к губам. Золотая спица с клановым гербом надрывно звенит, отлетая к стене, и волосы тяжелой волной расплескиваются по затянутой в черный шелк спине. Окуни с готовностью отвечает, цепляясь пальцами за чужой подбородок, заставляя запрокинуть голову. По-змеиному неуловимо выскальзывает из-за спины брата и садится ему на колени, и Барен принимает ее в свои руки. Так бережно, слишком бережно. - Нетерпеливая, - смеется Барен и целует выступающие ключицы в разошедшемся вороте. Сейчас в нем нет ни капли страсти, впрочем, как и в Окуни. Только нежность зашкаливает, хлещет через край. Пояс под пальцами Барена расходится легко и привычно, будто бы Барен каждый день только и делает, что развязывает женские пояса, распахивается черный шелк, обнажая белую кожу. Медленно и соблазнительно. Мучительно. Красиво. Окуни гладит подушечками пальцев лицо брата. Гладит скулы, обводит губы, коротко прижимает виски - Окуни знает о головных болях, которые мучают Барена по вечерам. Повязка с клановым гербом летит на пол, к сиротливо поблескивающей в углу спице. Барен морщится слегка, но не препятствует, когда сестра наклоняется, предельно осторожно касаясь губами закрытого века. Обоюдная нежность перемешивается, застывая светлыми искрами в глубине расширенных зрачков. Барен довольно жмурится, когда Окуни накрывает его губы своими, неторопливо и невыносимо сладко, наслаждаясь каждой секундой, и забирается ладонями под кимоно. Кожа у Окуни горячая, нежная, касаться ее одно удовольствие. Барен не делает ничего, выходящего за рамки дозволенного. Не сегодня. Потом можно будет оставлять метки, клеймя тело девушки, доказывать ее принадлежность ему, можно будет слушать ее голос, шепчущий что-то настолько грязное, насколько и возбуждающее. Это все потом. Сейчас Барену хочется иного. Тепла знакомого до каждого изгиба тела, ленивых поцелуев, ладоней на коже. Чтобы никаких преград, никаких стен. И Окуни чувствует все это. Окуни испытывает все это. Они – душа от души друг друга. Полы кимоно расходятся, оставляя грудь едва прикрытой. Окуни сидит на коленях брата, полуобнаженная, бесстыдно раздвинув бедра, а Барен вдавливает пальцы в ее поясницу, притягивая ближе, и прижимается лбом чуть ниже ключиц. Дышит теплом. Между ними нет даже намека на стеснение – они знают друг друга гораздо лучше, чем себя. Иногда Барену хочется благодарить Бога за то, что их – двое. За то, что Окуни с ним. Но единственный Бог, в которого верит Барен – это Орочи, а молиться ему, увы, он не умеет. Поэтому он только шепчет каждую ночь в спутанные волосы: «Спасибо», и сестра сжимает его ладонь. Обоюдное «Спасибо что ты есть» осыпается на пол серебряной пылью.