Решающая партия

Общие репетиции начались через два дня. Расписание для танцоров труппы изменилось. Теперь оно начиналось с общего класса, сонных артистов балета и балерин, кутающихся в шерстяные шали. Всё начиналось с утреннего класса, на котором Шерлок разогревался всего лишь за час и, оставляя кордебалет тренироваться дальше, отправлялся на личную репетицию. Уотсон уделял солисту два часа своего времени и уходил к кордебалету, предоставляя Шерлока самому себе на следующие три часа. Затем снова возвращался и работал с ним ещё столько же. После приходил Анри. Оказалось, что француз абсолютная сова и вечерние тренировки были наиболее эффективны для его тела. Вместе с Шерлоком они ещё не танцевали – Джон хотел поставить для начала несколько сольных танцев и отдельно партии каждого, а потом уже сводить танцоров на одной сцене. Шерлок предпочитал оставаться в театре в свободные три часа между своими репетициями. Он приходил в зал к кордебалету и смотрел, как создаётся новая постановка. Джон работал весьма распланировано и быстро – за две недели у него уже был готов костяк первого акта, который на каждой последующей репетиции обрастал новыми деталями и новыми движениями танцоров. Уотсон давал хореографию достаточно сложную, но зрелищную, он не боялся идти на компромисс, убирая невыполнимые балетные па и заменяя их другими, но и усложнял связки без зазрений совести. Джон требовал многого – прежде всего точности, синхронности и качественного балета. Шерлоку это нравилось. За прошедшие три недели Холмс успел проанализировать всю труппу, включая хореографа, вдоль и поперёк. Новый хореограф оказался полон сюрпризов. Он всегда был собран и четок в своих желаниях и требованиях, но не оставлял почти постоянного поиска наилучшей концепции. С одной стороны работать с ним было просто – требовалось только слушать хореографа, не перечить ему и выполнять его указания, с другой стороны – Уотсон был невероятно требовательным, и к концу третьей недели танцоры стонали почти в голос. Но Джон обладал большой трудоспособностью и невероятным талантом постановщика, поэтому его уважали. Он не был скуп на похвалу, и от его слов глубоко внутри расцветала уверенность в себе, появлялась благодарность и невыносимое желание танцевать. Танцевать ещё лучше, прыгать ещё выше, отдавать роли всего себя. Джон Уотсон никогда не сидел во время репетиций, что было странно, учитывая наличие фактически костыля. Он ходил по залу или стоял возле зеркал, и временами Шерлоку казалось, будто тот порывается лично показать требующееся движение. На травмированную ногу балетмейстер не обращал никакого внимания – из этого можно было сделать вывод, что боль психосоматическая. Холмса интересовало, куда делся психотерапевт мужчины и почему он не вылечил Джона. Второй личностью, заинтересовавшей Холмса, был Джим Мориарти. Ему шёл двадцать первый год, и у него тоже не было опыта в сольных выступлениях. Джеймс не докручивал фуэте, иногда терял равновесие и ничего не мог сделать со своей резкостью движений. Джим оказался невероятно открытым танцором, который без труда выставлял напоказ все свои эмоции, но, к сожалению, техники ему не хватало – его балетные па часто выглядели чуть смазанными и незаконченными. Джон закрывал на это глаза. Шерлок молчал. Шерлок вообще заново учился молчать. Он пытался не замечать, что балерина по имени Клара, которая состояла в постоянной труппе Уотсона, засматривалась на сестру хореографа; старался обращать внимания, что улыбчивая и скромная Моника набрала целый фунт и теперь морит себя голодом, страдая от недостатка сил; силился не думать о том, как надолго задерживает пальцы Себастьян, когда передаёт бутылку с водой Джиму. Шерлок молчал о том, что балерины обсуждают нового хореографа и что почти весь последний ряд кордебалета не знает партии; и не перечислял всей той кучи ошибок, которые допускали танцоры на каждой репетиции. Он наслаждался возможностью быть в этой труппе и мирился с её несовершенностью, не выдавая чужих тайн, что успевал обнаружить, скользя взглядом по залу. Закрыв глаза, отрешаясь от огрехов других танцоров, Шерлок слышал стук пуантов по полу, ощущал движение воздуха, вызванное танцем и едва заметную вибрацию специального покрытия под ногами. Он наслаждался привычной атмосферой, в которой провёл много лет и которую вынуждено покинул. Смотря, как хореограф удовлетворённо кивает кордебалету и руководит движениями танцоров лишь жестами, как дирижер оркестром, Шерлок иногда думал, что тот отдыхает от его общества и стены недопонимания, что установилась между ними. Личные репетиции Шерлока проходили странно. Джон ставил танцы белого лебедя, заставляя Холмса их повторять раз за разом и постоянно внося изменения, совершенствуя хореографию. Уотсон был одновременно и доволен всем, и в то же время не мог оставить в покое поставленный танец – ему казалось, что чего-то не хватает. Мужчина находился в постоянном творческом поиске, благо техника Шерлока и его феноменальная память это позволяла. Вторая часть репетиции принадлежала образу черного лебедя, и её Шерлок не любил. Он наверно уже тысячу раз импровизировал и ничуть не меньше следовал словам хореографа. Джон медленно проговаривал названия движений, объединяя их в связки, диктовал канву танца и расписывал словами требуемые чувства. Они перепробовали с десяток техник и упражнений, Шерлок просиживал не менее часа перед зеркалом по вечерам, но нужного эффекта не добился. Его глаза взирали холодно и безучастно. Шерлок пересмотрел все постановки «Лебединого озера», которые смог найти в интернете и даже выучил женские партии черного лебедя, он не гнушался женских движений, непривычных балетных па и неподходящих по разным причинам элементов. Телевизор, ранее постоянно молчавший, теперь транслировал слезливые драмы или же страстные романы и Холмс с трудом терпел их, пытаясь почувствовать в душе хоть какой-то отклик. Но все его попытки были тщетны. Фильмы неимоверно раздражали, чужие партии были неудобны, а нужные чувства – не вызываемы. Слишком сильно вбилось в голову правило о недостойных сцены эмоциях, и вытравить привычку ограничивать себя в них было нереально. Холмс мог ощутить страсть или желание, но в танце снова становился ледяным – его так учили и теперь он ничего не мог с собой сделать. Сначала Уотсон относился к его проблеме философски – он произносил длинные монологи, взывая к чувствам Шерлока, затевал разговоры и беседы, выслушивал рассуждения Шерлока. Он предлагал всё новые и новые способы разбудить эмоции и мирился с неудачами, но… с каждым днём он мрачнел всё больше, начиная терять терпение и творческий запал. Уверенность в Шерлоке постепенно испарялась.

***

Для Джона работа с новым коллективом не представляла трудностей – труппа подобралась хорошая, способная и относительно спокойная. Танцоры не скандалили и не устраивали разборок, не жаловались на тяжелые репетиции и меняющиеся партии, и это полностью его устраивало. Он знал, что его обсуждают и не всегда одобряют некоторые действия, но бунта в труппе не затевали, а значит, можно было спокойно работать дальше – недовольные, к сожалению, находились всегда и везде. Шерлок вызывал у Джона странные эмоции. Хореограф был благодарен тому за возможность постоянно видоизменять танцы, ведь не все балетные столь легко запоминали изменения, уважал его, как профессионала и восхищался им, как танцором. Уотсона радовала трудоспособность молодого человека и его стремление к идеалу, но одновременно с этим балетмейстера просто убивало отсутствие эмоций в его танце. В жизни Шерлок был спокойным, рассудительным, замкнутым юношей, который был скуп на проявление эмоций и не выказывал особого рвения к общению. Труппа принимала его без серьёзных проблем, Джим пытался завязать дружбу, но Холмс воспринимал эти попытки несколько отстранённо и Джон всё больше убеждался во мнении, что гениальному танцору не очень-то и нужны друзья. Вопреки возможным предположениям о странности и нелюдимости, Холмс оказался невероятно интересной личностью. Это Джон понял через несколько дней работы. Шерлок был неимоверно умён, в совершенстве знал балет и всё что с ним связано, включая композиторов и всевозможные постановки, но так же легко переключался в беседе на другие темы, не испытывая трудностей с подбором информации. Хореографу всё сильнее казалось, что Холмс знает всё на свете и даже немного больше. Джон сам не понял, как умудрился попасть под очарование молодого танцора, да только его взгляд всё дольше задерживался на лице и фигуре Шерлока совершенно не в профессиональном русле. Холмс был красив. Бесспорно. Его красота была немного хищной, не шаблонной. Джону всё чаще снились кучерявые брюнеты с острыми скулами, четко очерченными губами и глубоко-серыми глазами. И эти сны приводили Уотсона в смятение. Нет, Джон Уотсон никогда не был ханжой или гомофобом. В подростковом возрасте он быстро уверился в том, что для него вовсе не важен пол, а важна душа человека, его характер и мировозрение. У него было несколько отношений и с женщинами, и с мужчинами, но дела сердечные как-то особо не клеились. Проблема симпатии к Шерлоку крылась в другом – Джон стремился не смешивать работу с отношениями и тем более не встречаться с артистами своей труппы – это было чревато скандалами и уходом танцора в самый неподходящий момент. В качестве окончательного аккорда к и так непростым проблемам, через неделю после начала репетиций Шерлок начал пропадать из театра. Он уходил во время репетиции кордебалета и Джон не мог поставить в претензию танцору его отсутствие – ведь он сам отпускал Холмса на три часа. За последние две недели Шерлок уходил уже четырежды и возвращался всегда слишком взбудораженным. Его глаза после этих отлучек всегда блестели чуть нервным блеском, не в состоянии задержаться на одном предмете надолго, сам он был взволнованным и взвинченным почти до предела. Молодой человек с видимым усилием сосредотачивался на танце, возвращая себе рабочий настрой, а после тренировки уходил задумчивым и полностью погруженным в себя. За таким поведением просто не могло стоять ничего хорошего. И Джона это невероятно беспокоило.

***

Вот и сегодня, по уже известному Джону сценарию, Шерлок получил смс, прочел его, и, собравшись за несколько мгновений, вежливо кивнул, выходя из балетного класса. Что-то внутри толкало мужчину последовать за ним, но кордебалет категорически нельзя было оставлять, поэтому пришлось продолжать репетицию. Следующие два с половиной часа Джон провёл как на иголках. Он не мог сосредоточиться на постановке, поэтому танцорам пришлось репетировать уже готовые отрывки. Пора было сводить на сцене кордебалет и Анри, а затем уже переходить ко второму акту, но голова Джона была забита совершенно другим – ему всё больше не нравились исчезновения Шерлока. Как и предполагал Джон, Холмс вернулся за полчаса до начала своей репетиции, сразу направившись разогреваться, но от хореографа не укрылось его взбудораженное состояние. Заканчивал репетицию хореограф совсем смазано. Шерлок, как тому и положено, стоял у станка, но мыслями явно был далеко – глаза его были спокойны и пусты. Он словно и не видел Джона, как и не контролировал свои движения. Впечатление, впрочем, оказалось обманчивым – стоило хореографу сделать несколько шагов, как Холмс отошёл от станка и стал по центру зала. - Начнём с белого лебедя? - спросил он. - Нет, партии второго акта ты знаешь превосходно, а я только и делаю, что меняю детали на этих репетициях. Через несколько дней начнёте работу в паре с Анри, вот тогда и посмотрим общую картину, - Джон замолчал, раздумывая, что делать дальше. Нужно было снова попытаться подогнать Шерлока под роль черного лебедя, но на беседы не осталось никаких сил. - Знаешь, мы, кажется, слишком зациклились на отражении эмоций во взгляде. Давай попробуем зайти с другой стороны - изменим динамику и стиль движений? - Шерлок отрывисто кивнул в ответ на вопросительный взгляд. - Хорошо. Тогда поступим следующим образом…

***

- Быстрее! И резче! - Джон с некоторым азартом и внутренним одобрением наблюдал за вереницей прыжков и поворотом танцора. - Ещё стремительнее, Шерлок! И не забывай о руках! Уотсон удовлетворённо кивнул - в быстром танце Шерлока наконец-то появились требуемые эмоциональные движения, возникла резкость, и оставалось только сохранить это достижение. - Хорошо, - объявил он, останавливая Шерлока после очередного жете ан тюрната. Взъерошенный, с блестящими глазами и чуть сбитым дыханием, Холмс представлял собой просто восхитительную картину. Джон невольно залюбовался и не сумел сдержать предательски появившуюся улыбку. - А теперь оставляем дерзость и остроту движений, но замедляем темп.

***

Устало присев на стоящий рядом с фортепиано стул, Джон поморщился от боли в ноге. Ничего не получилось. Шерлока будто переключили, когда зазвучала музыка из партии черного лебедя - в его движениях опять появилась грациозность, возвышенность и внутренняя сила. И никакого огня. Сейчас Холмс стоял возле зеркал и, смотря в пол, чуть нервно одёргивал неполные рукава трико. Эта нервозность Джона настораживала. Ему уже доводилось видеть подобную привычку в реабилитационном военном центре. Уотсон отогнал мрачные мысли - его ассоциации ошибочны, Шерлок не может… мужчина одёрнул себя и, с усилием поднявшись, подошел к танцору. Тот, казалось, совсем выпал из реальности, таким пустым был его взгляд. - Мне нужна резкость движений, Шерлок, - начал Джон и молодой человек тут же обернулся к нему, сосредоточено внимая каждому слову. - Черный лебедь порывист, резок и груб. Его танец, как и его жизнь - есть безумие, одержимость, страсть, дерзость, жестокость, злость и отпор миру. Это жадное пламя, которое бушует в его душе и разуме. В этом соло должно быть всё вышеперечисленное. Даже в сцене на балу, должна быть видна его сущность, которую ему с трудом удаётся усмирять и сдерживать. Последнего я пока что не требую. Для начала тебе нужно прочувствовать его тёмную сторону, опустить себя и окунуться в его мир. Хотя бы раз в жизни перестать быть высокоморальным идеалом… - Джон замолчал, давая время обдумать свои слова. - Начнём сначала, Шерлок, - произнёс он через несколько минут.

***

- Точка. Точка! Точка!! Точка!!! Шерлок ты меня вообще слушаешь?! - повысил голос Джон, непроизвольно делая шаг вперёд. - Почему ты танцуешь не так, как я диктую?! - Я не успеваю закончить движения, - мягко, как маленькому ребёнку или буйному умалишённому, объяснил танцор. - Так оборви их! - хореограф взмахнул рукой, хмурясь и уже не сдерживая накопившееся раздражение. - Сделай амплитуду меньше, не докрути поворот, но делай акценты так, как я говорю, - хореограф начал медленно, про себя, считать до десяти, чтобы немного успокоиться. - Но это неправильно! - воскликнул Шерлок. - Каждое движение должно быть законченно. Нельзя выбросить половину! - Это партия черного лебедя, - тоном, будто объясняет профессору элементарные азы, возразил Джон. - Здесь не нужно всё делать правильно. Мне нужна экспрессия, нужен огонь, движение! Мне нужна резкость, Шерлок, а не кем-то выдуманные каноны! Заново! - Я не могу, - веская фраза, серьёзно произнесённая в тишине зала, словно камнем упала на души обоих мужчин, придавливая своим весом к земле. - Что? - хрипло переспросил хореограф, не веря своим ушам. - Я так не могу, мистер Уотсон, - сложив руки на груди и, словно окончательно замыкаясь в себе, спокойно повторил Холмс. - Я всю жизнь танцевал по правилам и у меня просто не получается по-другому. Нельзя десять лет стремиться к плавности и грации, завершенности движений, а потом за месяц перекроить себя. Половину требуемых вами эмоций, каждый человек сдерживает внутри, всеми силами не позволяя вырваться наружу. Я не исключение. И, как благовоспитанный англичанин, а так же здравомыслящий танцор, держу свои негативные эмоции в узде. - Я знаю, что ты воспитанный и здравомыслящий, но… - Джон замолчал, а потом вдруг махнул рукой. - На сегодня достаточно, Шерлок. Репетиция закончена. Уотсон прошёл через зал и, взяв своё пальто, вышел, так и не оглянувшись. Он не видел полный сожаления и внутренней борьбы взгляд, которым проводил его Шерлок.

***

День Шерлока не задался с самого начала – у него сбежал кофе, и подгорела яичница, затем он чуть не упал с только что вымытой лестницы, просто чудом восстановив равновесие, и в довершение - такси его окатило грязной водой из лужи. Холмс нервничал и опаздывал. Здание театра, показавшееся из-за поворота, немного примирило Шерлока с проблемами, но его спокойствие не продлилось долго. Стоило танцору только заметить объявление, висящее на двери зала для утреннего класса, как в груди поселилось неприятное беспокойство. Он почти бегом пересёк коридор, чтобы прочитать несколько старательно выведенных от руки строк. И если первый пункт - «Уильям Реймонд назначен на роль шута. Постоянная основа» - нисколько не затронул Шерлока, то второе просто повергло в шок. Чуть ниже назначения Реймонда значилось: «Джеймс Мориарти назначен дублёром Шерлока Холмса в роли зачарованного лебедя». Шерлок зажмурился и с трудом подавил тяжелый, полный обречённости вздох.