Сова и пантера

Ранним пасмурным утром по шоссе 19 катит черный Мерседес. За рулем Регина, слегка бледная, но полностью владеющая собой, руки в черных кожаных перчатках, не дрожа, держат руль. Рядом с ней сидит Сидни, чье лицо выражает одно-единственное чувство - испуг, смешанный с сожалением, и он постоянно нервно теребит полы своего плаща, и старается не смотреть на Регину, потому что – первый раз за столько лет – она его пугает. На заднем сиденье лежит Эмма. Руки у нее связаны куском веревки, плечо, простреленное Региной, перевязано, но кровь просачивается сквозь ткань халата, на который набросили только найденное в квартире старое пальто. Она в забытьи, лицо абсолютно белое, неподвижное, но иногда, сквозь мутное марево жара от печки, и голода, и слабости от потери крови она что-то стонет, и тогда Сидни дергается на сиденье, а Регина бросает взгляд в зеркало заднего вида, а потом – на Сидни, и взгляд этот говорит о многом. Они в дороге уже шесть часов. За это время Эмма не приходила в себя, но Регина знает – рана не опасная, пуля прошла навылет, и плечо лишь слегка задето. Это то, что она говорит себе, видимо, пытаясь свыкнуться с мыслью, что из матери умирающего мальчика она в одночасье превратилась в преступницу, похитительницу и перевозчицу наркотиков. Да, в пакете кокаин или героин, они с Сидни не стали заглядывать внутрь, просто взвесили на ладони прямоугольный тяжелый сверток, похожий на посылку, и поняли, почему Эмма так быстро собрала вещички. Ее сумка, заботливо захваченная Региной, стоит тут же, на полу, они все продумали. Точнее, думала Регина, потому что Сидни, едва увидев кровь, только что не упал в обморок, принявшись причитать на тему того, сколько лет им дадут и что теперь делать, и Регина пыталась не слушать его завывания, но, конечно, не смогла дать пощечину, чтобы он заткнулся – Сидни был ей нужен. Теперь их только трое, и пути назад нет, и машина бодро катит, отсчитывая мили, взрезая собой осенний лес, буйствующий красками, щедро рассыпавший вокруг охру и золото, но небо не радует солнцем, поэтому путь в тумане кажется еще более мрачным и бесконечным. Регина уверенно отстраняется от Бостона, перемалывая колесами дорогу, Мерседес увозит их в глухие леса. На пути несколько мелких городков, где придется переночевать, и Миллс заранее придумывает, как ей утихомирить Эмму, чтобы она не вздумала сбежать, а то еще убить их… Но в голову ничего не приходит. И вообще, в голове у Регины пусто и звонко, потому что она думает только о Генри, а мысли эти идут по одному очень короткому кругу: он умрет – я должна его спасти. Я должна его спасти, а то он умрет. Новый круг. И так без конца. Дорога петляет, мрачные леса дышат, едва заметно колышутся в утреннем тумане, мохнатые ели шевелят пальцами—ветвями, как старухи, готовые приклонить голову перед сединой снега. Октябрь, и Регина ежится – печка не спасает от холода, потому что внутри так пусто и звучно, что можно слышать, как сердце отскакивает от грудной клетки, отсчитывая секунды до смерти, а больше ничего нет, только сердце, и то полно злости, ненависти и презрения, только вот непонятно, к кому… Вдруг на заднем сиденье раздается не привычный стон, а какое-то движение. Сидни опять непроизвольно дергается, и Регина почему-то сразу понимает, что Эмма очнулась. Она бросает взгляд через плечо, хотя знает, что Эмма связана, но и ей становится не по себе. Сидни воровато оглядывается. - Мм… Эмма с трудом понимает, где она. Во рту сухо, так сухо, как будто стадо коров пронеслось через ее рот, подняв пыль и не оставив ни капли влаги. Голова болит, но еще больше болит плечо. Она открывает глаза, видит несущиеся в окне ели, серое набрякшее небо, потом два сиденья впереди. В машине? - Что? Где я? – хрипло говорит она и тут понимает, что связана и лежит на заднем сиденье, как мешок картошки. - Эй! Какого…? С правого сиденья мелькает прядь темных волос, край носа, ресницы – знакомый профиль. Эмма узнает Регину. Рядом с ней Сидни, он оборачивается и впервые взглядывает на Эмму, и глаза у него такие виноватые, как будто он только что похитил ее и везет неизвестно куда, связанной, как поросенка, в черной дорогой машине. - Вас ранило, - говорит он, бросая взгляд на Регину. – Вам нужно лежать тихо, хорошо? Эмма дергает руками, и острая боль, как будто ей снова прострелили плечо, катится по руке, концентрируясь где-то за ключицей. Она низко и протяжно стонет. - Твою мать… У меня кровь… У меня кровь идет… Сидни молчит, отворачиваясь и снова глядя на Регину. Та рулит, покусывая нижнюю губу. Потом бросает мимолетный взгляд назад. Эмма неловко пытается сесть и рассмотреть свое плечо. - Развяжите меня, сволочи! - вопит она, когда ей удается принять вертикальное положение. – Немедленно, слышишь, ты, черненький! - Заткнись! – рявкает Регина, оборачиваясь на секунду. – Иначе придется тебе и рот завязать… - А ты не гавкай на меня, - огрызается Эмма. – Ты меня подстрелила, чертова сука… И откуда ты только взялась на мою голову, со своим гребаным сыном, так тебя разэтак… Она долго сквернословит, осыпая Регину всеми известными ей ругательствами, и эта монотонная брань мало-помалу становится частью окружающего их пейзажа, потому что ни Сидни, ни Регина не реагируют, хотя кончики ушей брюнетки едва заметно покраснели, но лицо упорно пытается оставаться невозмутимым. - Куда вы меня везете? – Эмма, наконец, устает ругаться и переходит к конструктивным вопросам. - В Сторибрук, - помедлив всего секунду, отвечает Регина. Эмма взрывается. - В какой, к черту, Сторибрук? Ты, идиотка, ты хоть понимаешь, что тот пакет, который ты забрала, должен быть в Портленде в десять вечера, иначе… Иначе! Она замолкает, видимо, обессилев, но Регина чувствует, как холодок бежит по спине. Что она там мелет про пакет? - Послушайте, издевательски тянет Эмма. – Вы просто два идиота. Те парни, которые дали мне это, они придут за мной. Они найдут меня, где бы вы меня ни спрятали. Регина хмыкает, а Сидни бросает на нее испуганный взгляд. - Вы что, совсем тупые? – Эмм наклоняется вперед, и от резкого движения чуть не падает в проем между сиденьями. – С этими людьми не шутят! Они убьют и вас, и меня! Да поймите же вы! - Нельзя найти то, чего нет на карте, - отрезает Регина. – Место, куда мы везем тебя, нигде не отмечено. Никто не найдет ни тебя, ни нас. Эмма хмурится. Ее пристальный взгляд не отрывается от плеча Регины, но брюнетка не реагирует. Зато Сидни ерзает на сиденье так, как будто в штанах припекло. - Мне выйти надо, - глухо говорит Эмма спустя пару минут. Молчание. - Слышите, гестаповцы? Мне выйти надо, говорю! Регина испускает долгий и шумный вздох, но молчит, продолжая рулить. - Регина! – Эмма повышает голос. – Оглохла ты, что ли? - Да что тебе надо? – взрывается Регина, оборачиваясь. - В кусты мне надо. По нужде, понимаешь? - Потерпишь, - Регина дергает плечом, понимая, что, скорее всего, это уловка, чтобы сбежать. Такой шанс она Эмме не предоставит. - Да ты с ума сошла, Ильза, волчица из СС? – Эмма орет. – Ты хочешь, чтобы я тебе сиденье обдула? Ну, ладно, давай, мне-то только халат задрать… Регина шипит и резко тормозит, так, что Эмма валится вперед, больно ударяясь лбом о переднее сиденье. - Черт! – повторяет Регина. – Черт! Черт! Эмма кое-как поднимается, осыпая Регину проклятьями, и все это похоже на какой-то дурдом, потому что Сидни молча утыкается головой в сложенные лодочкой ладони. Регина распахивает дверь, впечатывая каблуки в асфальт, подходит к двери пассажирского сиденья, ломая ногти, рвет ее на себя, наклоняется. Эмма – сама язвительность, на губах улыбочка, в глазах пляшет веселая злость, глядит на нее из темного нутра машины. - Вылезай! – Регина в ярости и уже не скрывает этого, но Эмма лишь поводит скованными плечами. На подбородке у нее синяк от того удара, ворот халата распахнулся, обнажая бледную кожу ключиц и начало груди. Регина вспоминает, что, когда она помогала Сидни нести ее, то обнаружила, что под халатом Эмма совершенно голая. Когда они укладывали бесчувственное тело Свон на сиденье, то ей досталась нижняя часть, и, признаться, мало удовольствия было лицезреть обнаженные ноги Эммы и стараться не смотреть туда, где халат все время распахивался. - Я не могу, красотка, у меня ручки связаны. В подтверждение Эмма трясет руками перед своим лицом, как бы демонстрируя, что она бессильна. Ноги она подтянула на сиденье, и Регина видит темные тени, мелькающие где–то между молочными бедрами, и с трудом удерживается от того, чтобы не прикрыть длинные ноги Эммы ее же халатом. Но, похоже, Свон прекрасно знает, что она делает, потому что на злом и довольном лице расцветает просто торжествующая улыбка. - Что-то интересное углядела, крошка? – скалится она. Регина выпрямляется, вдыхая крепкий, как виски, лесной воздух, полный вкуса грибов и прелых листьев. Ей кажется, что она в каком-то кошмаре, который никак не заканчивается, и никто не может ее разбудить. Тихо, так тихо, только в машине едва слышно посмеивается Эмма. - Ну так что, поможешь мне, снежная королева? Регина резко, не глядя, наклоняется, хватает Эмму за руку и тянет на себя. - Полегче, я ранена, - Эмма даже не собирается помогать ей, позволяя вытаскивать себя, как непослушного ребенка. Но Регина уже стоит, засунув руки в карманы пальто и не глядя на босую и полуголую Свон, которая озирается кругом. - Хоть бы тапочки прихватили домашние… - бормочет Эмма, переступая обнаженными ступнями по асфальту. Регина бросает взгляд на ее ноги, и нервно передергивает плечами. Потом кивает на машину. - Мы взяли, там твоя сумка с вещами. - Развяжи мне руки, - требует Эмма, морщась от боли и поднося упомянутые конечности прямо к носу Регины. Та отшатывается. Несколько секунд смотрит в лицо Свон. - Ладно, руки я тебе развяжу, - говорит она, прожигая Эмму взглядом. – Но пойдешь босиком. - Что? – пробует возмущаться Эмма. – Ты спятила? Сколько тут градусов, я и так уже в ледышку превратилась… Регина невозмутимо достает из кармана складной перочинный нож, кривится: - Ну так что, согласна? Эмма ненавидяще смотрит на нее, протягивает руки. Веревки врезались в запястья, натерли кожу, и когда Миллс касается лезвием натянутых, перекрученных нитей, Эмма шипит от боли. Наблюдая за слегка наклонившейся женщиной, она говорит: - Ты ведь никогда ничего подобного не делала, правда? Регина не отвечает, сосредоточенно возит лезвием по веревке. Пальцы в перчатках не слушаются, и она снимает одну из них зубами, зажимает подмышкой, берет руку Эммы прохладными пальцами. - Ты даже руки не умеешь как следует связывать, еще немного – и у меня бы кисти к черту отвалились, - Эмма смотрит на тонкие пальцы, которые возятся, распутывая запястья, дергая неловко, торопясь, будто прикосновение невыносимо, и хочется поскорее прервать его. Это правда – слегка синеватая кожа на запястьях доказывает, что Эмма не врет - еще немного, и кровообращение бы приостановилось. Регина молча отшвыривает обрывки веревки, закусывает губу, глядя куда—то поверх крыши машины. - Иди, - бросает она в повисшую влажную тишину. Начинается легкая морось, на шоссе тихо, и Сидни в машине не шевелится. - Ой, спасибо, вот спасибо, мэм, - язвит Эмма и, неловко ступая по мокрым веткам и щетинистой мокрой траве, идет куда-то к лесу. У кромки чернильных стволов, опушенных последней зеленью, останавливается, кричит громко: - Может, поможешь, а то у меня руки затекли, вдруг халат не смогу задрать? Регина стонет, отворачиваясь, еще глубже засовывая руки в карманы, запрокидывает голову, чувствуя, как ладонь дождя гладит лицо. Это будет чертовски долгая поездка.