Сова и пантера

Эмма очнулась, когда солнце зашло, и палата наполнилась тусклым противным светом ламп. Она ненавидела просыпаться под вечер. Во-первых, неестественный галогеновый свет напоминал ей детский дом. Осенью и зимой, когда рано темнело, они целые дни проводили под таким светом, и Эмма вжималась лицом в оконное стекло, пытаясь уловить ускользающее солнце - бледно-желтое пятнышко на молочном небе. Во-вторых - она взглянула на часы - было восемь - это означало, что впереди долгая бессонная ночь, а боль в плече и без того не давала ей покоя, так что на сладкие грезы рассчитывать не приходилось. Во рту было горько, воспаленные глаза, слезясь, шарили по потолку, в голове от обезболивающих и снотворного гудело так, будто вчера она здорово напилась... Стоп, так она же и напилась. События вчерашнего дня калейдоскопом разноцветных пятен завертелись в голове. Серое - ее похищают, и она лежит на заднем сиденье, вокруг - несущийся осенний воздух с примесью леса и редких дождевых облаков, а машине явственно чувствуется запах освежителя и легкий дорогой запах Регины. Мокрое серо-зеленое пятно - она бежит в лес - и вовсе не для того, чтобы позлить Манхэттен, и уж точно не для того, чтобы справить нужду. Ноги спотыкаются о сучки, между пальцами, чавкая, выдавливается грязь, холод хватает ее за ягодицы и бедра. Она бежит от обжигающего присутствия Регины, от этого презрительно и пронзительного взгляда - та как будто видит ее насквозь, и ей нужно перевести дух, подумать, остаться одной. Мысль о побеге - неужели она не сможет добраться до жилья? Ага, в халатике, босая, по октябрю, да еще и неизвестно, в какую сторону идти. И зеленое пятно - Регина входит в лес, Эмма кидает в нее комками грязи - просто чтобы показать свое сопротивление, а еще чуть-чуть - чтобы сбить немного спеси с этой чванливой сучки, и ей удается, на броне появляются если не трещины, то хотя бы грязные пятна. Желтое пятно - мотель. Злая Регина, которая нервничает так, что пальцы ее дрожат от гнева, а в глубине красивых глаз тлеет желание убить Свон и вырвать у нее почку без обезболивания и наркоза. Эмма моется и обдумывает план побега. Потом понимает, что это бесполезно. У нее нет кокса, а без кокса, без денег за наркоту ей не выжить... Ни в одном городе, ни в одной чертовой стране. Они найдут ее и убьют, и смерть ее не будет быстрой и безболезненной. Так, может, стоит воспользоваться любезным приглашением ее новых друзей? Регина несла какую-то чушь про то, что в Сторибруке ее никто не сможет найти... Чушь-то чушь, да ведь на карте его нет. Эмма хорошо помнит, как обнаружила этот факт со странным, с детства забытым чувством сладкого страха. Это как читаешь Золотого Жука, и вроде бы ничего страшного не происходит, а ты трясешься под одеялом и все же жадно несешься по тексту дальше, все дальше и дальше, до боли сжав зубами ручку фонарика... Мигающее неоновое сине-розовое пятно - бар. Ей не составило труда выбраться из мотеля. У Регины явно не было опыта похищений, она заснула почти сразу, забыв спрятать несессер и даже не потрудившись хотя бы запереть дверь комнаты, а ключ спрятать в лифчик. Эмма перерезала веревку на запястье, посмотрела на спящую женщину. Один удар - и она могла бы освободиться. С черным мужиком проблем не будет, он уже и так с полными штанами ходит, а если очнется и увидит свою хозяйку с перерезанным горлом, то и вовсе упадет в обморок. Его можно прижать к стене и выведать, где кокс. Эмма слегка наклонилась к лицу Регины. Та дышала глубоко и мерно - крепко, видно, заснула. Непонятная женщина, загадочная. И чертовски красивая, надо сказать. Эмма прокляла свою сентиментальность. Размякать при виде красивого лица и пухлых губ - увольте. Красота идет изнутри, а у этой все нутро гнилое, как у ореха - снаружи-то он выглядит целым, а расколешь - там червяки и черная пыль. И все же... Она еще пристальней вгляделась в лицо спящей. На верхней губе виднелся шрам. Странно, раньше она не замечала. Тонкая линия, как бритвой разрезали. Интересно, откуда он? Эмма посмотрела на ножницы в своей руке. Не очень-то красиво будет выглядеть, если она сейчас вонзит их в горло Регине. Много крови, да и стараться придется долго, с первого удара она не умрет... Стоп, о чем она вообще думает? Лучше поискать кокс, вот что. И Эмма потратит некоторое время, обшаривая комнату на предмет припрятанных наркотиков. Но они явно в машине. А ключи от машины у Регины в кармане. А когда Эмма полезла Регине в карман, та вдруг застонала едва слышно, и каким-то привычным жестом, будто они давно уже жили вместе, сказала, точнее, пробормотала в подушку: - Я сейчас встану, сыночек, нажми там кнопку на кофеварке... Это было глупо, но Эмма размякла. Голос у Регины был совсем не такой, каким она разговаривала с ней - колючий, будто не говорит, а каждый раз пытается зарезать. А тут хрипло, мягко, так по-домашнему... И тут еще некстати это дурацкое "сыночек". Эмма вспомнила, зачем ее везут в Сторибрук, и разозлилась не на шутку. Вот уж дудки она получит ее почку. К тому же, что там за добро, в том куске мяса, через который пропустили такое количество алкоголя. Да мальчишка просто умрет, если ему всунут ее почку. Помрет от интоксикации. У нее, конечно, уже был жар, и когда она надевала регинино платье, и когда смотрела на спящих, стоя у двери, и когда бежала босиком через стоянку, а потом шоссе, и в баре, когда выкрики смешались с пивом и виски, а еще - чужим языком, с примесью табака и мужского одеколона, и потные руки на груди, на светлом шелке чужого дорогого платья. Эмма никогда не купила бы себе такое. Да она и платьев-то не носила. И все же ее пальцы машинально гладят умопомрачительную ткань, когда Бен или Том или Дик опять засовывает свой язык ей в рот... И опять Регина. Расставившая ноги, с пистолетом в руке... Ангел возмездия, твою мать. Королева арены, черт бы ее побрал. Черное пятно - забытье... Она помнит отдельные детали - дикий холод, тепло чьих-то рук, тряску, провалы, а потом снова выплыв на поверхность... И запах - тот самый. Запах Регины, который ни с чем не перепутать. Легкий и ненавязчивый. Эмма морщится. Да, ее всегда заводило, когда от женщины приятно пахло. Одно это могло возбудить не на шутку. А уж тут и подавно... Но Манхеттэн - сучка, каких мало, и показывать свое влечение ни к чему. Ее задача - сбежать, но сделать это надо по-умному. Теперь она ненадолго в безопасности, раз Сторибрука нет на карте, однако бог знает что придумала Регина. Возможно, здесь, в больнице, у нее друзья или те, кому она платит, и они уже готовят для нее операционную, чтобы вырезать ей почку, пока она будет без сознания. Она задрала край халата, посмотрела на живот. Шрамов нет, да и откуда им взяться. Пока что Регина только намекнула, что способна на все, однако такие люди слов на ветер не бросают. И нужен план. Одернув халат, она поудобнее улеглась на подушку, намереваясь как следует подумать. И еще дико хотелось есть... Вот бы сейчас чизбургер... Однако ее мыслям суждено было прерваться на самом интересном месте. Дверь палаты распахнулась и на пороге возник молодой бородатый парень в кожаной куртке и со значком шерифа на поясе. Надо же, какой красавчик-шериф в этом Сторибруке. Да ему в модели надо идти, трусы от Калвина Кляйна рекламировать, а не сидеть в пыльном участке. Увидев ее, он улыбнулся тепло и мило. - Вы очнулись? Очень хорошо. Я заезжал днем, узнал, что вам было плохо, а потом вы заснули... Эмма криво усмехнулась. - В меня стреляли, а потом еще накачали антибиотиками, на которые у меня аллергия... Конечно, мне было плохо... Он слегка смутился, будто он сам в нее стрелял, потом подошел ближе, взял стул и поставил его рядом. - Меня зовут Грэм, и я... - Шериф, - перебила Эмма. - Я вижу ваш значок... Он кивнул, но было видно, что обескуражен - она явно не вела себя как жертва. Эмма сказала себе, что ей не помешал бы союзник. А это значило, что ей надо быть мягкой и милой. Изобразить полную амнезию и попросить помощи у большого и сильного мужчины. - Мне необходимо допросить вас, уж простите, что беспокою... - садясь, проговорил он. Эмма откинулась на спину, кивнула, закрывая рукой глаза. - Итак, вы можете назвать ваше имя? - открывая блокнот, спрашивает он. Она морщится, будто вспоминая что-то, качает головой. - Ничего не помню... У меня такое ощущение, что память будто вынули, а взамен вложили в голову какое-то месиво... Правда... одна пустота... Грэм вскидывает глаза. - Вы даже не помните, как вас зовут? Она снова качает головой. - Не помню... Единственное, что помню - как я лежу на обочине, а кто-то тащит меня в машину... - Тащит насильно? Она задумывается. - Нет, вроде... Помню женский голос и что-то такое - давай отвезем ее в больницу... Он как будто с облегчением кивает и опять утыкается в блокнот. - Вас нашла Регина Миллс, мэр нашего города. Вы лежали на обочине без сознания с простреленным плечом. - Мэр? Ого... Он смотрит куда-то вбок, и Эмма вдруг спрашивает себя, откуда такое напряжение при упоминании Регины? Неужели этот мальчик как-то связан с ней? Может, весь город - ее слуги и почитатели? Разве такое возможно? Мы же не в Средневековье, черт возьми... - Да, она привезла вас сюда, в больницу... - Как называется этот город? - Сторибрук, - в его взгляде недоумение. Сложно, наверное, разговаривать с тем, кто не помнит собственного имени. - Хорошо, а вы помните, откуда вы родом, где жили и чем занимались? Мы должны найти ваших родных и связаться с ними... Эмма закрывает глаза и опять качает головой. Как китайский, мать его, болванчик, вот чем она занимается. Клоунадой. И все эта Регина Миллс виновата. - Простите, ничего. Может, я вспомню что-то, когда голова пройдет... И картинным жестом она прикладывает руку ко лбу, показывая, как ей плохо. Шериф виновато захлопывает блокнот. - Да, извините, я зайду попозже... Может быть, завтра вам станет легче... - Спасибо, - она выдавливает очаровательную улыбку. - Мне жаль, что я не могу помочь... Он растягивает губы в улыбке, шарма в этом малыше хоть отбавляй. Небось, все девчонки Сторибрука сохнут по шерифу. Впрочем, он похож на гея. Обычно такие красавчики ими и оказываются. После его ухода Эмма неожиданно заснула. Во сне она опять была в детском доме. Дни, когда ей не снился приют, были счастливыми, но такими редкими, а обычно она бежала по длинным коридорам, убегая от старших ребят, которые хотели догнать ее и избить, и в коридорах становилось все темнее. А потом она забегала в темный тупик и тряслась, ожидая их шагов и криков, которые взорвут тишину и причинят ей дикую боль. И вдруг ее рука наткнулась на что-то теплое. Там, в темноте, был человек, и она знала, кто он... Она просыпается от собственного крика. Это обычный сон, бывало и хуже, но сегодня ей почему-то особенно страшно. Утром приходит Вейл, осматривает плечо, выдает ей прогноз, что она почти здорова, и может выйти из больницы через два дня, только надо, чтобы кто-то перевязывал рану. Если некому, то пусть приходит в больницу на перевязку. Где она будет жить? Не вспомнила ли чего? Жить негде. Ничего не вспомнила. Потом приходит медсестра, и ее везут на томографию. Тот же Вейл - он что, один врач на весь Сторибрук? - смотрит на темную картинку ее мозга и говорит, что повреждений нет. Еще бы, мрачно думает Эмма, глядя на его белую спину, еще бы они были, я бы удивилась не на шутку... Потом, к вечеру, появляется смешной человечек с мягкими рыжими волосами и суетливыми движениями. Опасливо садясь на стул, так, как будто его мучает геморрой, он представляется как Арчибальд Хоппер. И не успевает еще назвать цель визита, как Эмма уже все понимает. Она навидалась психиатров в приюте. Лезущий в душу взгляд не спрячешь, спаниельи повадки не пропьешь. Она внутренне напрягается, но ведет себя как положено жертве преступления с амнезией. Ничего не помню. Да, мне очень страшно и странно. Не могу сказать, кто я, представляете, каково это, мистер Хоппер? Губы выговаривают лживые слова, а в голове Эммы крутится Регина Миллс. После того случая в ванной она не появлялась, но ее неявное присутствие витало во всей больнице. Во всем этом чертовом городе, во всей Вселенной. Она как будто незримо вселялась в каждого, кто заходил к Эмме - в Вейла, в Хоппера, в Грэма - и через них наблюдала, бдила, манипулировала. Может, она и подослала психиатра, чтобы проверить, как Эмма себя чувствует и на что способна. Напугать его что ли? Но если она хочет остаться в этом городе, то ей нужно быть милой. И Эмма придумывает себя. Она скромная, краснеющая девушка, которая выросла где-то в Техасе, на отдаленной коровьей ферме. Техасский акцент подделать проще простого, Эмма какое-то время жила там в приемной семье, но об этом лучше не думать... Она помнит обрывки событий, а еще безумно напугана происходящим. Где я? Как мне найти родных? А, может, так? У нее нет родных, она совсем одна. Она продает Библии или готовится уйти в монашки, а тут ее хватают злые дядьки и пытаются отнять то, что она собирается отдать Господу нашему Иисусу Христу? И тут внутренняя Эмма заходится от хохота и обрывает саму себя. Хоппер что-то ей говорит, а она кивает. - Простите, я пока так растеряна, - говорит она. - Мне бы немного отдохнуть... - Конечно, конечно, - он трясет головой и суетливо встает. - Вас выпишут, но вы, пожалуйста, приходите ко мне, даже если ничего не вспомните. Бесплатно, конечно. Вот моя карточка. Я принимаю по средам и пятницам... Тут адрес. Мягкой белой рукой он протягивает Эмме простую визитку. Она берет ее и улыбается благодарно. - Большое спасибо, мистер Хоппер, я зайду. Вечером опять приходит Грэм. Она ничего не вспомнила. Нет, ничего. Разве что то, что она очень милая и благодарная женщина, а он такой герой в ее глазах. Грэм верит. Он спрашивает, думала ли она над тем, где будет жить после выписки. Ей понадобятся деньги и одежда, у нее ничего нет. Все у меня есть, злобно думает Эмма, перебирая пальцами бахрому на пледе, которым ее укрыла заботливая медсестра - радиатор что-то шалит. Только вот некая сучка отобрала у меня все документы и деньги, а теперь даже не соизволит явиться и отдать их мне. Ничего, дайте мне только выбраться отсюда. И тут дверь открывается, и предмет ее злости сам возникает на пороге, выскакивает как чертик из табакерки, чертовски опасный чертик, но как выглядит - будто всю больницу ради нее строили. - Она будет жить у меня, Грэм, - тоном, не терпящим возражений. Взгляд холодный, как сталь, направлен на шерифа, руки сложены на животе. На ней светлое пальто и изящное деловое платье, на ногах начищенные до блеска сапоги. Сама мадам мэр пожаловала к нам в гости. Никак, отпросилась с работы у самой себя? Эмма открывает рот от изумления. Весь ее образ тихой блондинки сейчас полетит в тартарары, однако Грэм смотрит не на нее, а на свою начальницу. - У вас? Регина закрывает дверь и медленно, словно прохаживаясь, приближается. На ее лице такое отвратительно самодовольное выражение, будто она уже победила. - Да, у меня, - спокойно подтверждает она и обращает взор к Эмме. - Простите, я не представилась... Регина Миллс, мэр этого города. Она протягивает руку, и Эмма невольно берет ее, удивленно моргнув. Рука у Регины прохладная, как будто она замерзла, ладонь сухая и приятная на ощупь. Эмма стискивает ее чуть сильнее, чем нужно, и говорит: - Очень приятно. Это вас я должна поблагодарить за свое спасение? Регина немного резко отнимает руку. Грэм все также удивленно глядит на нее, и Эмма, воспользовавшись тем, что он не смотрит, посылает Регине ненавидящий взгляд. Та отвечает едва заметным поднятием уголка рта. Того самого, с шрамиком. - Да, меня, - кивает женщина. Грэм, вроде как очнувшийся от комы, вскакивает. - Простите, стул только один, вот, садитесь. - Спасибо, - она усаживается, нога на ногу, руки сплетает в замок, а глаза ее смеются над замешательством Эммы. - Ну так что? - подняв бровь, усмехается она. - Что? - удивленно спрашивает Эмма. - Благодарить будете? Ой, как я тебя отблагодарю, думает Свон, цепляя на лицо добродушную улыбку. Так отблагодарю, дай мне только остаться с тобой наедине. - Спасибо, - пожав плечами, говорит она. - Наверное, не каждый бы подобрал лежащую на обочине женщину... мало ли, чего она там лежит... Регина улыбается. - Мне ваше платье понравилось, - говорит она, и тут Эмме прямо-таки хочется засмеяться. Эта женщина - нечто, ей-богу. Грэм, впрочем, ничего не замечает. Он стоит, упираясь руками в бока, глядя то на одну, то на другую, а потом Регина запрокидывает голову, смотря на него снизу вверх. - Город выделил ей средства на то время, которое понадобится, чтобы... ну, найти ее родственников... - она объясняет им обоим, не реагируя на злобный взгляд Эммы, сложившей руки на груди. - Но я решила, что ни к чему такой милой девушке (взгляд на Эмму) жить в хостеле у Бабули Лукас или в социальном жилье на окраине. У меня большой дом, к тому же я чувствую некую ответственность за мисс... кстати, вы не вспомнили, как вас зовут? Еще один взгляд, и Эмма суживает глаза, пытаясь передать свои чувства, не меняя выражения лица. - Нет, не вспомнила, - спокойно говорит она и переводит взгляд на руки Регины. Обручального кольца там нет, только одно - со странным камушком, старинное какое-то... Что ж, еще и лучше, раз мужа нет, значит, она одинокая, это уязвимое место. - Тогда я буду называть вас, пожалуй, Джейн... не очень красиво, но ведь так принято, да?* Она оглядывается на Грэма с самым невинным видом, и тот кивает. Эмма стискивает зубы. Джейн? Еще бы Дориндой назвала... Или Гертрудой... - Вы не против? - мило осведомляется Регина. - Надо же к вам как-то обращаться... Эмма неохотно кивает, глядя исподлобья, на ее улыбающиеся губы, накрашенные ненавязчиво красной помадой. - Пусть будет Джейн. - Даже Дженни, вам так больше подходит... Итак, Дженни, если вы не против, я возьму вас к себе на первое время. Думаю, вы скоро все вспомните, и мы сможем найти ваших родных, и... Она говорит что-то еще, но Эмма не слушает. Глядя на красивые губы Регины, она думает о том, какая превосходная лгунья эта женщина. Она лжет как дышит, без малейшего напряжения и усилия, и если бы Эмма так хорошо не знала, кто она такая и как здесь оказалась, она бы и правда поверила, что ее нашли на обочине и так мило собираются приютить. Грэм верит каждому слову, а внутри Эммы разгорается ненависть. Теперь она в лапах паука по самые уши. Впрочем, близость к врагу имеет преимущества - обыскать дом и найти кокс будет легче. Еще можно силой заставить ее отдать кокаин. Еще можно... - ... когда вам удобно? Она выныривает из собственных мыслей и возвращается взглядом к Регине. Та вопросительно поднимает брови. - Что, простите? - Я заеду за вами завтра вечером, вам удобно? - удивленно спрашивает Миллс. - И если вы мне скажете свой размер, я могу купить вам что-то из одежды... Грэм вдруг вступает в беседу. - А как же Генри, Регина? И от упоминания этого имени на лице Регины вдруг появляется такое выражение, что Эмме хочется прикрыться одеялом, хотя на нее даже не смотрят. Мэр Миллс сжимает зубы - на щеках появляются желваки, но быстро овладевает собой, расслабляется. - А что с ним? Он в больнице, забыл? И дома не появится еще долго... Бедняга Грэм, тебе не жить, думает Эмма, глядя на виноватое лицо шерифа. Регина тебя распотрошит и набьет горячими углями вместо кишок, это уж как пить дать. - А кто такой Генри? - невинно интересуется она, за что получает быстрый и презрительный взгляд. - Мой сын, - ровно, спокойно говорит Регина, расправляя складки платья. - Но он сейчас не живет дома, он тут, в больнице... - А что с ним? - Эмма понимает, что играет с огнем, но остановиться не может, слишком уж приятно поворачивать нож. Она ругает себя за неосмотрительность, но ведь в этой игре может быть только один победитель. Проигрывать Эмма не собирается. - Я потом вам расскажу, - Регина встает, одобрительно хлопает Грэма по плечу. - Шериф, спасибо вам за помощь, если можно, зайдите ко мне завтра утром в офис, я бы хотела кое-что обсудить. На Эмму она больше не смотрит, прощается как-то скомканно и уходит, оставив за собой запах духов и что-то горькое, как будто чувство вины, но Эмма не собирается разбираться с этим. Не ее стезя - копаться в себе и разбираться в чьих-то там чувствах. Вскоре уходит и Грэм. Наступает вечер. Внезапно в памяти всплывают слова о том, что мальчик здесь, в больнице. Эмма не собирается жалеть его, встречаться с ним, но почему-то неприятно знать, что он тут, ее сын, и она тут, и оба вдруг оказались рядом, хотя до этого их разделяли сотни миль. Интересно, думает Эмма, похож он на меня? Или все-таки на папашу? И она долго лежит без сна, глядя, как багровая заря сменяется чернотой, в которой колышутся ветви-руки черных деревьев, освещенных фонарем у входа в больницу.