Мата Хари из Техаса

Библиотекарша, высокая жилистая дама с интеллигентным лошадиным лицом, смотрит с сочувствием на меня, блеющего что-то про «нет документов» и «не успел оформить», потом, видимо вполне насладившись покаянием нерадивого аспиранта, снисходительно машет рукой: – Давайте ваш список. – ?!! – У нас все оцифровано. За умеренную плату мы можем выдать вам любую из имеющихся у нас книг в электронном виде. Носитель ваш. Флешка есть? – Нет. – Купите через дорогу в книжном. Там недорого. Ну давайте же ваш список, мы пока подберем вам тексты. Спустя минут сорок плюхаюсь за руль, снабженный статьей этого самого Ким Ен Гира, чтоб ему не икалось, а до кучи – подстрочным переводом поэмы «Медный всадник» некоего А.С. Пушкина с комментариями да пятью или шестью разными литературными ее переводами, а также романом некоего Д.С. Мережковского «Антихрист. Петр и Алексей» (жутко невкусное название, попахивает фанатичным кликушеством и психушкой) и горой каких-то критических статей, добавленных щедрой рукой библиотекарши, так сказать, в тему. Даже не представляю, как осилю всю эту дребедень за ночь. В Куантико я, конечно, совершенствовал навыки скорочтения, но это уж слишком. Кой черт меня дернул назваться корейским аспирантом! Дурацкая легенда, и как прикажете ей соответствовать? Но делать нечего: потратил цент – потрать и доллар. Веселуха началась сразу, едва я открыл статью этого самого Кима. Добросовестный английский, коим аспирант владел в совершенстве, не касался отрывков из поэмы и из романа, которые цитировались на языке оригинала. Тогда я прочитал сначала подстрочник, затем пару переводов поэмы. Впечатлился. Что-то такое было то ли в легенде о Дон-Жуане, которого преследовала статуя Командора, то ли в сказке о шведском сорванце, за которым гонялся августейший монумент. Роман оказался до того огромным и запутанным, что я понял: нет такого сорта кофе, чтобы помог разобраться в этом дурдоме. Статью через пень-колоду дочитал и в третьем часу ночи рухнул без сил – ударившись головой о подушку, потерял сознание. До утра воспаленный мозг будоражили самые дикие видения. Донна Анна Перова в прозрачной алой тунике, словно Клеопатра – соблазнительная и опасная. Я хочу коснуться ее груди и слышу за спиной тяжелый перезвон бронзовых копыт… Уличные псы меня сегодня не дождутся. Из постели вытаскиваю себя, как Мюнхаузен из болота. Проклиная все на свете, тащусь в ванную. Утренний кофе не радует: с полуночи это уже четвертая чашка. Голова гудит, как после попойки с косячком, и мои бедные извилины, наверно, похожи на узелковые грамоты древних инков. Черт бы побрал этих русских террористов, символистов и прочих «истов»! Контрастный душ приводит меня в чувство, и спустя полчаса одетый вполне «демократичненько», я выхожу из дома, помахивая кейсом, весь из себя аспирант. Есть время зарулить в пиццерию и позавтракать, и я прорываюсь сквозь запруженные машинами улицы с той же решимостью, с какой «бедный Евгений» рвался к любимой по залитым водой улицам Петербурга. Аудитория была полупуста, когда я вошел в нее и примостился в дальнем углу. Минут десять просто дремал, уронив голову на руки и отключившись от внешнего мира, а очнувшись, обнаружил, что до начала лекции осталось минут пять и помещение успело заполниться почти целиком. Я, шалея, разглядывал парней и девушек в майках и джинсах, что переговаривались и пересмеивались, доставая друг друга немудреными шуточками, и поверить не мог, неужто этот молодняк на полном серьезе может заниматься такой заумью? Лично мне ясно одно: я и русский символизм – это пиво и водка: в какой последовательности ни мешай, получится хреново – одна головная боль. Рядом со мной, не чинясь, уронило себя на стул непонятное существо – огромное, косматое и поросшее густой черной щетиной. При ближайшем рассмотрении оно оказалось довольно веселым типусом с латиноамериканским выговором. Широченные грудь и плечи облегала майка с эмблемой университетской сборной по футболу. До задней парты он продирался сквозь лес рук, по которым хлопал в знак приветствия, и его густой басок перекрывал радостный гул голосов. – Марселу Сантос, – пробасил он, протягивая мне лопатоподобную длань. – Ким Ен Гир, – не моргнув, отрапортовал я свою легенду, пожимая руку великана. – Чей-то ты засиделся в студентах, – с сомнением выдал детина. – Я аспирант. – А-а-а… – протянул уважительно. Рукопожатие его оказалось вполне дружеским, я бы сказал располагающим. Он извлек из спортивной сумки пухлую тетрадь величиной с амбарную книгу, исписанную примерно на две трети, ручку и… очки, которые водрузил на нос, отчего совершенно преобразился. Я последовал его примеру, выложив из кейса блокнот и вооружившись ручкой, потому что в этот момент дверь аудитории открылась и вошла Анна. Меня всегда удивляло, как одежда меняет человека. Сегодня на ней было довольно узкое серо-голубое платье до середины колена (кажется, женщины называют такие платья словом «футляр») и простые туфельки в тон на невысоком тонком каблучке. Анна положила на стол ворох каких-то бумаг, оглядела притихшую аудиторию, заметила меня и слегка кивнула. Я тоже кивнул в ответ и раскрыл новенький девственно-чистый блокнот. И вот сижу я, весь пронизанный желанием понять загадочную душу русского декадента, и понимаю только одно: прав был их современник доктор Чехов: вся Россия – палата номер шесть, сиречь конкретная психушка. Анна рассказывает хорошо, увлеченно, но без лишней патетики, с цитатами и экскурсами в бурные взаимоотношения всех этих творцов, их муз/жен/любовниц/любовников. Говорит о двоемирии, о русской религиозной философии, о петербургском мифе русской литературы… Я даже не пытаюсь записывать. Смотрю на нее и понимаю, что мне в ней нравится все. Ну, разве кроме намеренья конкретно покуролесить в Техасе с какой-то русской бандой. Но, в конце концов, предложение исходило от ее собеседника из России. Хотя она, вроде, тоже не возражала… Постепенно, сам того не замечая, начинаю ловить ее движения, пытаясь остановить их, выразить точной линией эти глаза и губы. Мне почти удалось, когда над ухом чуть слышно присвистнули. Марселу Сантос давно бросил строчить конспект и наблюдет за моими усилиями с детским восторгом. Я, вообще-то, от природы неплохо рисую, а в Куантико навыки рисовальщика мне еще отточили, поскольку агент ФБР должен уметь изобразить максимально точно то, что видит, особенно в случаях, когда фотокамера недоступна. Но внимание соседа не радует, мягко говоря, и, пока думаю, что бы ответить, первая часть лекции заканчивается. Пора подойти к Анне, так сказать, должным образом засвидетельствовать свое почтение. Встаю, на ватных ногах спускаюсь по ступенькам полуопустевшей аудитории, а она с приветливой улыбкой ждет меня внизу, у доски, исписанной именами и датами. – Доброе утро, Анна. – Доброе утро, Кимбл. После лапищи Сантоса ее ладошка кажется крошечной, но рукопожатие вышло крепеньким и энергичным. – Мне очень приятно, что вы пришли. Как ни странно, я верю: она говорит вполне искренне, и это не дежурная фраза. – Вам было интересно? – Да, – честно признаюсь, – но во всем этом столько странного. – Знаете, я порой тоже не могу отделаться от мысли, что все их проблемы старательно высосаны из пальца. Мне кажется, они просто боялись жить в той сотрясаемой террором, революциями и войнами России, поэтому прятались под подушку и выдумывали себе всяких бук. В их выдуманном мире были свои условности и терзания, которые отвлекали от ужасов реальной жизни. – Фантасмагории символизма родились тогда, когда реализм уже сводил с ума ужасами бытия? – это я завернул, пожалуй, с ночных своих бдений, не иначе, и сам чуть не поперхнулся, до того лихо загнул. Анна же радостно кивнула, как человек, которого поняли лучше некуда, и посмотрела на меня как-то совсем уж странно, словно не ожидала. Ну, мисс, не вы одна. Я сам от себя не ожидал. Вторая часть лекции закончилась уж очень быстро, и вот спустя какое-то время мы бредем по направлению к небольшому ресторанчику, где, по утверждению моей спутницы, замечательная средиземноморская кухня. Нормальные люди, конечно, воспользовались бы автомобилем, ее «фольксвагеном», поскольку я, по легенде, иностранный аспирант и буквально вчера с самолета. Но мы-то на всю голову контуженные русским символизмом, язви его!.. Мы бредем себе и беседуем о материях возвышенных и эфемерных. Она говорит увлеченно и горячо, я больше молчу, с тоской понимая, что все это так далеко от цели моего расследования. Я уже знаю почти все про Зинаиду Гиппиус и ничего – про Анну Перову. Что ты за птица, Мата Хари их UT? И почему мне совсем не хочется, чтобы мое расследование увенчалось успехом?.. Из потока невеселых мыслей меня выдергивает голос собеседницы. Анна, которая только что говорила о традициях звукописи в русской литературе, вдруг начинает что-то говорить распевно и в рифму… на совершенно непонятном языке! Вот оно – то, чего я боялся больше всего! Моя физиономия Ледяного Человека сейчас не выражает ничего кроме заинтересованного внимания и глубочайшего понимания, но я не понимаю ровным счетом ничего. Между тем речь Анны вдруг становится отрывистой, рубленой, в ней слышатся отчетливый скрежет металла, отчаянная злость рукопашной, которые внезапно обрываются скольжением шелестящих и медленно замирающих глухих звуков, как будто кровь уходит в раскаленный песок. Мне вдруг вспомнилась выжженная иракская пустыня, скрип песка на зубах, горячая от зноя фляга с двумя глотками воды и стекленеющие глаза Майка Кромби… Десять лет я пытался это забыть и думал, что сумел. Война… Стоп. Я произнес это вслух? – Da, eto voyna, – Анна в задумчивости продолжает говорить на незнакомом языке, но я ее, кажется, понимаю. – Poltavskoye srajeniye. Какое-то время мы молча идем, и я малодушно умоляю сам не знаю кого, чтобы она перешла на английский. Может, для Ким Ен Гира это и не проблема, но для меня... На мое счастье, мы уже у ресторанчика, откуда в этот момент выпархивают уже знакомые мне Рыженькая и Темненькая. Увидев нас, они тут же бросаются к Анне и стрекочут со скоростью автомата, перебивая друг друга. Я понял только, что на лекции их не было по вполне уважительной причине, и еще у них какие-то сложные отношения с кем-то, кого они называют «огненный ангел». Я счел за лучшее отойти, позволив Анне самой разруливать ситуацию. Излишне многословные и суетливые люди меня тяготят. Когда мы входим в зал ресторанчика, моя спутница выглядит совершенно выжатой. Извиняется – мол, ее задержали – и старательно растягивает губы в улыбке. Расслабься, детка, мне самому такого «общения» хватило бы на неделю головной боли, так что можешь смело морщить носик. Кормят здесь и впрямь неплохо, и я наслаждаюсь едой, неспешной беседой на английском – по счастью, две трещотки сбили Анну с лирического настроя, и русскую литературу в подлиннике она больше не цитирует. Болтаем о том о сем, и я уже примериваюсь, как бы мне между делом выведать хоть что-нибудь полезное для расследования, когда в портфеле настойчиво звонит телефон. – Извините… Да? – Что «да»? – рычит Эббот. Он терпеть не может, когда агенты не представляются ему должным образом. Ага, хорош бы я был, ляпнув что-то вроде «спецагент Чо слушает»! – Шеф, это вы? – Да, Красная Шапочка, это я, твоя бабушка! Не прикрывая микрофон, я вполголоса поясняю Анне, что звонит шеф. Моя собеседница понимающе кивает, а до Эббота доходит, наконец, что я не один. Понизив голос, он тут же переходит на свистящий шепот: – Ты с ней? – Да… Не волнуйтесь, я хорошо устроился. – Угу… – Эббот замолкает на время, потом выдает начальственно: – Жду тебя сегодня в четыре пополудни в сквере через квартал от управления. – О’кей. Анна понимающе улыбается: – Ваш научный руководитель? – Э-э… Да, это мой… шеф, – врать совсем уж откровенно не хочется. – Волнуется, как у меня дела. Анна кивает понимающе и с уважением. Научный руководитель, который из-за океана заботится о своем аспиранте, видимо, внушает ей почтение. Я выбираю подходящий момент и задаю невинный вопрос: – А где вы учились, Анна? – В Дальневосточном государственном университете. Недавно он получил статус федерального. Это во Владивостоке. Так что мы с вами почти соседи. «Сеульский аспирант» радостно кивает в ответ. Я все это знаю, конечно, но надо же с чего-то начинать. Впрочем, продолжить мне не удается. Анна, до того уже пару раз взглянувшая на часы, признается, что в половине третьего у нее встреча. Ха, а у меня в четыре, и клянусь подтяжками папаши Гувера, я не представляю, о чем рапортовать Эбботу. По пути к ее машине мы опять обсуждаем статью этого чертова Ким Ен Гира, и я даже пару раз удачно комментирую что-то там насчет влияния поэмы «Медный всадник» на Мережковского, а до кучи и на Андрея Белого – не зря ночь убил на эти умствования. От вопроса, какая из редакций романа последнего меня наиболее впечатлила, ухожу вполне мастерски – попросту запинаюсь на ровном месте и чуть не растягиваюсь посреди тротуара на потеху публике. Моя собеседница охает и – соскакивает с темы. Способ верный, но болезненный для самолюбия и вообще болезненный: если вы недостаточно тренированы для такого трюка, можно и впрямь расшибить себе нос… Подъезжая к скверу, где должен ждать шеф, я знаю, что у меня есть козырь в рукаве: в легенду вживаюсь, отношения с объектом расследования складываются благополучно, и время пока терпит. Сейчас только середина мая, а в телефонном разговоре упоминался конец июля. Мне, судя по всему, предстоит еще одна бессонная ночь, поскольку библиотекарша снабдила меня литературой на совесть. Но черт знает почему я даже рад, что завтра вновь увижу мою Мату Хари, и пусть экзаменует меня – я готов. Шеф выслушал доклад с мрачным видом. Он не разделяет моего оптимизма. А может, ему не терпится прижать русскую террористку. С не в меру амбициозными начальниками всегда трудно. Они уже определились с версией, не замечают нестыковок, готовы прошибать стены и терпеть не могут намеков на нехватку времени, необходимость перепроверки фактов и слабую доказательную базу. Эббот самонадеянно решил поиграть со мной в гляделки. Ну-ну! Он отвел взгляд первым. Пробурчал что-то о том, чтоб я результативнее работал, пообещал держать руку на пульсе расследования и ушел. Я тоже отправился восвояси. Флешка в нагрудном кармане напоминала, что вечерок будет тот еще…