Мое королевское величество

      Я выхожу из аудитории первым и иду во двор, к цветникам. В голове царит полный сумбур, в душе – смятение. Я никак и ничем не могу объяснить себе поведение Алексея. Может, он слегка не в себе? Блаженный?       Он игнорирует мое привилегированное положение, не боится подсмеиваться надо мной, не испугался Бори и вообще сделал вид, что того инцидента у черного входа не было, - моей власти для него не существует. Но при этом… Этот рисунок. Ни тени насмешки. И в этой подписи… Как будто… Искреннее восхищение?       За мной тенью следует моя свита, и когда мы останавливаемся у моей любимой скамейки, Боря произносит:       - Не переживай. В этот раз я его так отделаю … - он сплевывает на асфальтную дорожку и цокает языком. – Вот же козел непонятливый!       Моя троица кипит от возмущения и негодования. Даже им не позволено сидеть рядом со мной на парах, а тут нате, нарисовался фрукт!       - Ты не тронешь его, - спокойно говорю я, усаживаясь на скамейку. Достаю сигареты и задумчиво смотрю на клумбу с розами. Интересно, а что он тогда рисовал?       - Что? – удивляется Веня. – Петь… Но он реально охамевший тип. Чмо подзаборное!       Я отрываюсь от цветника и перевожу на него взгляд. Выразительно смотрю, почти не мигая, на всех разом и медленно произношу:       - С этого момента если хоть одна тварь взгляд в его сторону косой бросит – я вас троих отымею. Доступно объясняю?       Славик ревниво поджимает губы, Веня молча кивает головой, Боря пожимает плечами со словами:       - Как скажешь.       - Вот и славно, - и я возвращаюсь взглядом к розам. Многие цветы уже завяли, иссохли, скукожились, и усталые, потерянные лепестки белым ковром устилают клумбу. Очарование умирания. Скоро опадут листья, и останутся голые прутья с колючками – раздетые, опустошенные, мертвые. До следующего солнца. До будущей весны. И так каждый год – небытие и воскрешение. Цикл жизни, недоступный человеку с его одной-единственной жалкой попыткой.       Больше Алексей не делает попыток подсесть ко мне или заговорить. Словно он усвоил преподнесенный ему урок и решил держаться на почтительном расстоянии. Словно… Но это не так. В его воздержанности нет ни капли нарочитости. Он просто существует в своем пространстве, которое никогда не должно было пересекаться с моим.       Я с самого начала не должен был знать о его существовании: он не из моего круга, вне поля моих интересов, и не прояви он ко мне внимания – я бы никогда не заметил его. Так, юродивый из числа плебеев, до которых мне нет дела. Как, например, до того очкастого парня, с которым я часто вижу его на переменах. Они стоят у окна и о чем-то оживленно беседуют, очкастый иногда захлебывается хохотом и с обожанием смотрит на моего художника. Еще я замечаю его в обществе обычных, ничем не выдающихся девчонок, которые стайкой окружают его стол в буфете и откровенно с ним флиртуют. Вижу, как он подолгу задерживается после лекции у доски, беседуя с преподавателем математики – моложавым мужчиной лет сорока, с которым они затем выходят из аудитории и, сцепившись языками, еще какое-то время медленно бредут по коридору.       У нас разные специализации и группы, поэтому в день мы максимум пересекаемся на одной-двух лекциях, общих для курса. Алексей обычно тенью проскальзывает на последние парты, и краем глаза я цепляю, что он часто слушает лекцию вполуха, рисуя. Его рука волшебной бабочкой порхает над блокнотом. И в этот момент я больше всего на свете хочу сидеть рядом с ним, чтобы наблюдать… Ловить каждое его движение. Смотреть, как на листе проступает очередной объект его искусства.       Алексей часто меня не замечает. И я понимаю, что это не демонстративное пренебрежение. Он действительно меня не видит, потому что не ищет встреч. В отличие от меня. К своему полному прискорбию, я выучил его расписание наизусть и знаю все маршруты, по которым он передвигается в здании университета. И, как та влюбленная школьница, ловлю любую возможность поймать взглядом его подпрыгивающую походку в толпе студентов, хаотично перемещающихся из аудитории в аудиторию.       Я царственно плыву по коридору в окружении своей свиты. Передо мной все расступаются, смотрят с заискивающими взглядами в надежде получить хотя бы приветственный кивок от моей персоны… Но только не он. Алексей, не обращая внимания на суету вокруг, может продолжать стоять ко мне спиной, с азартом споря с очередным новым приятелем. Люди тянутся к нему. Это я тоже заметил. И не потому, что он приезжает в универ на крутой «бэхе» или может похвастаться дорогими часами.       Он располагает к себе той самой добродушной улыбкой и искренним, заинтересованным в своем визави взглядом. И это сильнее всего бьет по моему самолюбию, опуская в пропасть черной ревности.       Алексей никак не выделял меня среди остальных, равняя с убогими ботаниками-задротами с информатики и программирования. Он просто знакомился с новыми людьми, не деля их между собой по статусности и принадлежности к разным социальным прослойкам населения. И, видимо, его я не сильно впечатлил, раз с последнего момента нашего общения прошел уже месяц, а он так больше ни разу не заговорил со мной.       Я запомнил нескольких человек, с которыми он чаще всего проводит время на переменах, а иногда и уходит в их компании домой. Я им завидую… Я их ненавижу, и мысленно записал в свой черный список. Но не могу себе позволить опуститься до банальной ревности и отомстить им за то, что они его украли у меня. За то, что чем-то лучше меня.       Я даже знаю, где он живет… В старой пятиэтажке, расположенной в спальном районе на другом конце города.       Я схожу с ума…       Но моя гордость, мое упрямство не позволяют мне проявить к нему хоть какое-то внимание. Подойти и просто поздороваться, остановиться на перемене и перекинуться парой слов, поймать за руку и пригласить сесть со мной за парту, позвать на одну из своих тусовок…       Я по-прежнему провожу время в компании своих внезапно осточертевших мне верноподданных «неприкасаемых», каждые выходные в моем доме – сборище надоедливых приятелей… Трэш, разврат, громкая музыка, алкоголь рекой, раскатанные на стеклянном столике кокаиновые дорожки через стодолларовую купюру… Я пытаюсь забыться в объятиях очередной крашенной куклы, но никак не могу избавиться от мыслей о нем. Каждое утро после вечеринки меня настигают удушливая, как пропахшее нафталином старое одеяло, депрессия и чувство всепоглощающей опустошенности.       Правда, иногда… Иногда мне везет, и мы встречаемся взглядами. И тогда он широко улыбается мне, отвешивает шутливый поклон со словами:       - Хорошего вам дня, Ваше Величество!       Я, поддерживая игру, царственно киваю головой в ответ и умоляющими глазами побитой собаки прошу его: «Продолжи… Заговори со мной!» Но он лишь провожает меня взглядом в почтительном поклоне и возвращается к разговору со своим собеседником.       Он держит дистанцию, которую я ему навязал.       А я перебираю в уме все великие романы и поэмы о любви, в надежде выискать ответ у классиков: что мне делать? Но результаты не утешительны. Умерли, умерли, умерли, этот попал под каблук, тот так и не решился признаться, еще один переступил через свою гордость – остался в дураках, это вообще баба писала – ее в расчет не берем, опять умерли, умерли, умерли… И если обобщить, то по всему выходит так:       Пункт 1. Я первым должен отречься от своей гордости.       Пункт 2. Я либо сдохну в финале истории, покончив, к примеру, жизнь самоубийством из-за неразделенной любви или давления общества, либо пройду все круги унижения и отказов, в итоге обрету свое счастье, потеряв достоинство.       Как-то так.       Вывод: мне определенно не стоило так много читать. Но в детстве я слишком часто проводил время в постели из-за постоянных болезней, поэтому приходилось развлекать себя всеми доступными способами. Телевизор я смотреть не любил и не люблю – у меня его даже дома нет, друзей у меня не имелось – неоткуда взяться, поэтому оставалось или читать, штудируя тома в огромной библиотеке, или играть с самим собой в шахматы.       Нет, забудем про писателей и поэтов. Их виденье меня не устраивает.       Мне просто стоит сохранять статус-кво, и рано или поздно отгорит. Мозги встанут на место, и я еще посмеюсь над своей внезапной одержимостью тощим чудиком, которому определенно не мешало бы постричься.       Ноябрь. Промозглый серый месяц без проблесков солнца на хмуром, вечно затянутом дождливыми облаками небе. Холодно, влажно, депрессивно.       На прошлой неделе я даже на четыре дня сбежал в Тоскану, в отчий дом моей маман. Залитые солнцем виноградники, огромный особняк, обставленный в стиле прованс, и радующиеся каждому моему приезду бабушка с дедушкой. Им под семьдесят, они живут неторопливой, размеренной деревенской жизнью, по вечерам пьют молодое вино на веранде и немного говорят по-русски. Меня умиляет их желание общаться со мной на моем родном языке, хотя я в совершенстве владею итальянским.       Они – мой единственный островок маленького солнечного безмятежного счастья, где я купаюсь в любви и заботе. Со мной нянчатся, будто мне пять лет, кормят на убой и купают в теплых объятиях. Марина и Нино. Самые счастливые люди на свете.       Я говорил вам, что ни разу не видел настоящую любовь. Я не видел ее в своем постоянном окружении, но один пример у меня все-таки есть – бабушка с дедушкой. Они удивительные, правда. И я сбегаю к ним каждый раз, когда ощущение одиночества становится невыносимым. Иногда мне хочется остаться у Марины и Нино навсегда. Но, к сожалению, это невозможно.       Мне нравится, как пахнет Марина – сладко-терпкими, немного резковатыми духами, смешанными с запахом табака (вот ирония, она курит, а деда – нет), выпечкой и старым домом. Я люблю лежать в ее объятиях и дремать, пока она гладит меня по голове и тихо поет старинные колыбельные. У нее хрипловатый, журчащий голос и шершавые руки. А деда обычно в этот момент сидит в кресле напротив и плетет корзинки из гибких прутиков лозы. Они – моя единственная связь с матерью, благодаря которой я хоть как-то мирюсь с ее нежеланием помнить о том, что у нее есть сын.       «Лия – отрезанный ломоть», - так говорит про мою мать Марина. Они не общаются уже много лет. Дочь - их боль, главное разочарование. И я для них – оправдание прожитой жизни.       «Наш темноволосый ангел», - так они меня зовут. Я их люблю. С ними мне не нужно быть королем, наследником, самовлюбленным юношей. С ними я могу быть маленьким мальчиком, которого недолюбили, недоласкали в детстве…       Я стою, прислонившись к оконной раме в пустой аудитории, и смотрю на университетский двор. Наблюдаю за выплывающим потоком студентов, радостно скинувших с себя оковы знаний. Короткая свобода до завтрашнего дня.       В лекторий заглядывает преподаватель истории и недоуменно на меня смотрит. За ним толпятся студенты.       - У нас здесь сейчас пара, - говорит он полувопросительно-полуутвердительно.       - Нет у вас здесь пары, - бросаю я, не отрываясь от окна. Дверь захлопывается. Не мои проблемы. Наконец вижу, как из здания выходит Алексей в мешковатом пальто и с шарфом, замотанным в несколько слоев до кончика носа. Он какое-то время болтает с очкастым приятелем, ежась от холода, затем тот хлопает его по плечу и уходит. Мой художник присаживается на корточки на ступеньке крыльца – вокруг никого.       К нему подходит дворовый пес и преданно заглядывает в глаза. Алексей чешет псину за ухом, лезет в рюкзак и достает бутерброд с колбасой, завернутый в салфетку. Боже, а столовая, кафетерий, буфет на что? Бутерброд… Какой же ты убогий… Я морщусь.       Блондин скармливает дешевое лакомство псу и снова его гладит, наклоняется и что-то нашептывает на ухо. Пес лижет его в щеку. Фу… Он же грязный! Но парня это ничуть не смущает. Он играет с псом, бросая ему ветку.       Затем неторопливо бредет по дорожке, пиная листья, в компании следующей за ним дворняги. Присаживается на скамейку, трет ладони и лезет за блокнотом и карандашом. Я безотрывно наблюдаю за его действиями. Внезапно он задирает голову и в упор смотрит на меня.       Нас никто не может видеть, поэтому я прислоняюсь лбом к оконному стеклу и пальцем очерчиваю контуры его фигуры – лицо, руки, туловище, ноги и снова лицо. Я глажу его лоб, щеки, подбородок.       Он улыбается. И жестом предлагает спуститься к нему – присесть рядом на скамейку.       Я отрицательно качаю головой. Мое величество не бегает к холопам…       И в следующий момент нахожу себя сидящим рядом с Алексеем.       - Как поживаете, Ваше Величество? – он косится на меня лукавым глазом, быстро чиркая в блокноте. Я различаю двор, пса, лишенное листьев одинокое дерево. Я сел к нему так близко, что вижу родинку на его щеке, чувствую знакомый парфюм.       - Лучше всех, - бормочу еле слышно, не сводя с него глаз. У него покраснел от холода кончик носа, зарумянились щеки. Я хочу выпутать его шею из многочисленных складок шарфа и спрятать лицо у ее основания, запустить руку в его взлохмаченные волосы и прошептать на ухо, что умираю без него.       - Рад слышать, - он отвлекается от рисунка и поворачивается ко мне. – Почему ты так смотришь? На то, как я рисую?       - Мне нравится, - пожимаю я плечами. – Нельзя?       - Тебе можно, - просто отвечает он и разворачивается ко мне боком, чуть спиной, чтобы мне удобнее было следить за возникающей из ниоткуда картиной.       - Значит, какие-то привилегии у меня есть? – усмехаюсь я, едва удерживаясь от того, чтобы не положить подбородок ему на плечо.       - У тебя есть все привилегии, и ты сам это знаешь, - говорит Алексей, глянув на меня из-за плеча.       - Я не об этих привилегиях, - уточняю.       - Я тоже, - замечает мой художник.       - Будь моим… - срывается с моих губ.       - Что, прости? – Алексей замирает.       - Стань моей персональной сучкой, моим верноподданным. У тебя будет все, что хочешь, - лихорадочно говорю я, заставляя его развернуться к себе лицом. – Самые лучшие места во всем универе, самые красивые телки, доступ на все закрытые вечеринки, модные шмотки… Все, что ты хочешь…       - А взамен? – спокойно интересуется он без эмоций. Его лицо словно каменеет.       - Взамен… Взамен ты будешь делать все, что я хочу.       - Например?       - Не знаю… Быть рядом, когда мне это нужно, выполнять мои поручения…       - Ваше Величество, слишком большая честь для меня. Я не оценю, - он склоняет голову набок, разглядывая меня. В его голосе я слышу прохладу, и мое сердце стонет от мучительного спазма. – Мне не нужны лучшие места… Я не интересуюсь закрытыми вечеринками. Мне плевать на вещи. Я люблю не телок, а девушек. Так что, извините. Не для меня это.       - Ты не понимаешь… - я беспомощно взмахиваю руками. – Да за такое предложение тебя каждый убить готов в этом университете!       - Петя, ты только что меня оскорбил… Своим предложением. Своим предположением, что мне может быть интересна вся ваша дешевая мишура, - он с презрением выплюнул последние слова. – Я простил тебе наше знакомство. Потому что увидел несчастного и одинокого парня, пытающегося всеми силами доказать свое превосходство. Но тебе не нужно этого делать. В отношении меня. Я и так готов его признать.       Я молчу, шалея от его слов, от его внезапно смягчившегося на последних фразах голоса, от потеплевшего взгляда серых, в тон неба, глаз.       - Петя, если ты хочешь – я просто могу быть твоим другом. И тебе не надо покупать мое внимание и преданность за шмотки и возможность попонтоваться перед другими своим несуществующим высшим положением. Есть совсем другая жизнь, Петя. Даже в твоем университете.       Его слова приводят меня в состояние бешенства. Вот как! Значит, ты у нас бунтарь, не признающий мою власть? Во мне берет верх моя первая и явная сущность.       - Мне не нужны друзья, - презрительно фыркаю я, отворачиваясь от него. – Особенно такие, как ты.       - Какие, Петя? – спрашивает он, хватая меня за подбородок и разворачивая лицом к себе. Смотрит пристально и серьезно.       - Ты никто. И звать тебя – никак!       - Глупый, глупый король… - тихо произносит Алексей и, отпустив мой подбородок, осторожно проводит ледяными пальцами по щеке, от чего мое тело покрывается мурашками. – Ты меня не услышал. Но это твое королевское решение.       Он резко убирает руку, засовывает блокнот в рюкзак и встает.       - Удачи вам, Ваше Величество! – и, свистнув псу, шагает в сторону выхода с территории университета.       Я откидываюсь на спинку скамейки, запрокинув голову назад. Надо мной пролетает одинокая птица.       Мы из разных миров, из разных вселенных. Он кинул мне мостик – я его сжег.       Я Король-Солнце. Я опаляю.       Мне не нужны друзья.       Щемящая грусть!       Проснувшись один среди ночи,       О жизни своей       подумал – и жгучей болью       тоска наполнила сердце.       (Есии Исаму)