Мое королевское величество

      Наверно, я мог бы выразить свои чувства в стихах. Возможно, написать небольшое эссе или даже рассказ. Но слов не было.       Я мог бы заливаться алкоголем до мутных глаз, до уничтожения адекватности восприятия, до бесчувственности тела. Но не делал этого – все равно не поможет.       Я мог бы засыпать под снотворным и, просыпаясь, принимать очередную дозу, чтобы снова провалиться в сон, лишь бы не помнить, кто я и как меня зовут. Но вместо этого терпел.       Изнуряющую разум и сердце боль.       И она была гораздо сильнее и страшнее физической.       Несколько дней бессонницы, апатии и отсутствия аппетита. Я просто лежал на кровати, в своей спальне, уткнувшись лицом в подушку.       Я хотел бы биться в истерике, орать, ломать и крушить все вокруг, хотел бы выпустить из своего сознания черный яд, скопившийся в моем мозге, который тягучей, липкой, отравляющей жижей растекся по всему телу. Я хотел бы сделать хоть что-нибудь, чтобы ослабить давление на виски.       Но я молчаливо в полном одиночестве погружался в адский водоворот душевных страданий, без конца проигрывая сцену расставания с Алексеем.       Я закрывал глаза и видел его лицо. Я открывал глаза и видел его лицо.       Я принял разом боль всех когда-либо брошенных, обманутых, потерянных, разочаровавшихся, сломленных, униженных, разбитых несчастной любовью персонажей прочитанных мною романов и поэм.       Теперь я их понимал.       И уже не считал глупостью их стремление отравиться, застрелиться, заколоться, сжечь себя, выброситься из окна, повеситься, не имея сил выдержать пытку внезапно оборвавшейся любви.       Я вдруг поверил Ромео и Джульетте…       Все эти три дня со мной бесшумным призраком был Петрович. Но он не решался лезть в мою личную жизнь. Не заставлял есть и не пытался вытащить меня подышать воздухом. Я просто чувствовал его присутствие в доме и был благодарен за тишину.       На четвертый день я собрал вещи и вылетел к Нино и Марине. Мне нужна была хоть какая-то поддержка и защита. От самого себя. Я не был уверен, что протяну до разговора с отцом, оставаясь один на один с самим собой.       Бабушка с дедушкой как всегда меня ждали и были рады видеть. Марина спросила, как мои дела, и я не нашелся, что ответить. После перелета, трех бессонных ночей, вымотанный пустотой уже ненавистного мне особняка мои нервы сдали, и я свалился с высоченной температурой, едва переступив порог их дома.       Кажется, раньше подобное состояние называли нервной горячкой. У меня не было никаких признаков какого-либо заболевания – только жар и нежелание бороться с ним. Я таял на глазах: мне по-прежнему не лез кусок в горло, я мог только пить воду и иногда проглатывать бульоны, которые варила мне Марина.       За две недели, что я провел у них, от меня осталась тень – безмолвно угасающая от безысходности. Бабушка с дедушкой не приставали с расспросами, чутко уловив причину моего состояния. Лишь один раз Марина, убаюкивая меня в своих объятиях под колыбельные, сказала:       - Прощание с любовью может быть разным, но это всегда конец старой жизни и начало новой. Ты должен помнить, что в ее продолжении – надежда. В чувствах нет финальной точки. Рано или поздно сердце отболит, а душа откроется для новой любви. И если ты будешь помнить об этом, ты сможешь стать счастливым. Люди часто об этом забывают, зацикливаясь на прошлом. Но если сохранить его в памяти как ценный опыт, как руководство к действию, у тебя все будет хорошо, мой милый.       - А если я точно знаю, что тот человек – моя единственно возможная любовь? – возразил я в отчаянии.       - Ты не можешь этого знать наверняка. Нужно время, чтобы это осознать в полной мере. Нужно распахнуть глаза шире и оглядеться вокруг. Впустить в себя весь мир. Только тогда ты поймешь, так ли это на самом деле. И если это так, то судьба будет к тебе благосклонна, мой мальчик. Ты же отмечен печатью везения… Твоя родинка, дорогой. Считается, что это знак удачливых в любви людей.       - Бабушка, это всего лишь суеверие… - сопротивлялся я.       - А ты поверь в него – и тебе обязательно повезет, - улыбнулась Марина.       И на следующее утро я проснулся здоровым. Я поверил в то, что у меня обязательно будет второй шанс. Не знаю, когда, точно знаю, с кем – но он будет.       От Петровича я узнал, что неделю назад Алексей уехал в Питер. Теперь я спокоен за него.       Отец приехал на следующий день после моего возвращения из Тосканы. Морально я был готов к встрече с ним. Мне предстояло любыми средствами отстоять право на свободу действий. И ради этого я пойду на все.       - Значит так, - с порога диктует свои условия папенька. Он взмок от жары, от этого раздражен и категоричен, - вещи с собой бери только самые необходимые. Остальное потом привезут. Что надо – в Москве купим. Тебе все равно надо обновить гардероб.       - Я никуда не поеду, - отвечаю, продолжая листать сборник хокку.       - Смешная шутка, - без эмоций реагирует отец, вытирая платочком лоб и лысину. – Завтра в двенадцать за тобой приедет Петрович. Кстати, не думаю, что есть смысл его брать с собой. Я тебе там другого водителя найду. Да, и домработницу свою рассчитай. Я вообще думаю, что выставлю этот дом на продажу. Он не нужен.       - Я никуда не поеду, - еще раз повторяю, не глядя на отца.       - Ты на солнце перегрелся? – интересуется папенька, начиная злиться. – Сколько можно уже ваньку валять?       Откладываю книгу в сторону, в упор смотрю на отца. И медленно говорю:       - Я не поеду в Москву. Я не женюсь на Люсе. Точка.       - Поедешь и женишься, - отрубает он.       - Нет.       Видимо, он что-то такое замечает в моем взгляде и слышит в голосе, отчего вдруг взрывается:       - Ты что, пидорас малохольный, удумал? Сделку мне сорвать? Подставить? Не выйдет. Я тебя, кретина придурошного, двадцать лет содержал, все твои выходки терпел, и так ты мне хочешь отплатить? Если надо будет – я тебя силой заставлю.       - Интересно, как? – хмыкаю.       Он стремительно подходит ко мне, хватает за отвороты рубашки и встряхивает. Приближает к себе и быстро говорит сквозь зубы, от чего у него слюни изо рта летят. Я брезгливо морщусь.       - А вот так – под белы рученьки и в самолет. А в столице - под домашний арест. Выйдешь из дома только в ЗАГС, понял? Будешь сопротивляться – на транквилизаторы посажу. Так доходчиво?       - Ух ты! Слова истинного отца, - спокойно, без тени испуга на лице. – Делай, что хочешь. Но сказать «да» в ЗАГСе ты меня даже под дулом пистолета не заставишь.       Отец откидывает меня на диван.       - Да что на тебя нашло? Что за внезапные капризы?       - Просто не хочу. Не думаю, что вообще хочу на ком-либо жениться.       - Это все из-за ублюдка твоего, что ли? Так я, знаешь ли, устрою вам личную жизнь. Будешь инвалида в приюте навещать.       - Пфф… Не буду. Этот урод мне весь прошедший месяц испортил своими истериками. Так что… Даже «спасибо» скажу.       - Ох ты ж! Любовь прошла – завяли помидоры? - отец передергивает плечами от ощутимого отвращения.       - Типа того, - говорю с равнодушным лицом.       - Так какого лешего? Какая тебе по хрен разница здесь жопу греть или в Москве?       - Никакой. Просто не хочу и все.       - Я не понял, ты нарываешься? Может, тебе доступ к кредиткам закрыть и на улицу выставить?       - Закрой, - пожимаю плечами. – Могу даже бумажки подписать об отказе от наследства.       - Да ты ж сдохнешь! Что ты можешь в этой жизни без моих денег?       - Не знаю. Проверю. Но сдается мне, что-то смогу.       - Бля… Да ты университет сам не закончишь, придурок!       - А ты не сомневаешься в моих умственных способностях, да? – усмехаюсь. – Короче, хочешь блокировать мои кредитки - блокируй. Выгнать на улицу – выгоняй. Делай, что хочешь! Только оставь меня в покое.       Отец в бессильной ярости сжимает кулаки.       - Значит, вот она твоя благодарность, да? Всю жизнь сидел на моей шее, а теперь вдруг независимым решил стать? Нет, сыночка, не пойдет. Ты поедешь в Москву, женишься на Люсе, иначе…       - Что иначе?       - Я тебя до конца дней твоих в психушку упеку. Будешь овощем всю оставшуюся жизнь.       - Интересный вариант, - я внимательно смотрю на отца. Родного мне по крови существа. Мы с ним настолько разные, что человек со стороны никогда бы не подумал, что мы имеем что-то общее…       И тут у меня холодеют руки. Я прокручиваю в голове все пороговые эпизоды своей жизни, начиная с рождения, когда из роддома меня приехал забирать Петрович, а отца я впервые увидел лишь в два года… Побег матери, с которой они не жили вместе после моего появления… Его нежелание видеть меня ни при каких обстоятельствах, только по необходимости и то лишь в последние полтора года, когда он начал таскать меня в деловые поездки… Четыре жены впоследствии и ни одного ребенка…       У меня возникает абсолютно абсурдная мысль, но она… она объясняет все. В том числе и мое сегодняшнее положение. Потому что… Всякие, наверно, отношения бывают между родителями, особенно такими, и детьми, но желание сгнобить в психушке… Это ж как надо не любить свое чадо! Или знать, что это не твой…       …ребенок.       - Когда узнал, что мать залетела не от тебя? – спрашиваю в лоб.       - Что? – отец резко оборачивается ко мне.       - Ты слышал…       - Сразу, - отвечает он и отходит к окну, заложив руки за спину.       - Ты не можешь иметь детей?       Отец молчит.       - Почему ты не отдал меня Нино и Марине? – задаю следующий вопрос.       - Ага, конечно! Чтоб этой суке, твоей мамаше, и, бл…ть, хахель с голливудских холмов, и еще сын в придачу. Я ей развод дал только при условии, что ты останешься у меня.       - Зачем? – взрываюсь я. – Зачем? Чтобы игнорировать меня всю жизнь, а теперь сделать предметом сделки?       - Мамаше своей «спасибо» скажи. Сидела бы на жопе ровно, а не бухтела про великую любовь, может, я и простил бы эту потаскуху. Так нет, ей развод нужен был. Видите ли, не может она со мной жить! Свою вторую половину встретила наконец! Только у нее этих половин потом было…       - Я не виделся с ней по твоей вине или она сама не хотела? – я вдруг теряю всю свою решимость. И веру во что-либо. В счастливую родинку, благосклонную Фортуну, удачливую звезду… Вся моя жизнь – обман, а я в ней – нелепость, яблоко раздора чьих-то не сложившихся отношений. Чужой драмы. Разменная монетка. Мальчик для битья.       - Сама не хотела. Я ей не запрещал. Она и рожать-то не планировала. Собиралась аборт сделать. Я упросил оставить. Я готов был ее простить! – последнюю фразу он выкрикивает в окно, выходящее на яблоневый сад.       - Кто я для тебя? – это уже не вопрос. Это мой последний крик о помощи.       - Наследник. Всегда им был и будешь, - отвечает отец. Оборачивается, засовывает руки в карманы и спокойно произносит:       - Завтра в двенадцать я тебя заберу. Чтоб был готов… И поверь, Люся – еще не самый плохой вариант. Пару-тройку лет перетерпите, а там… делай, что хочешь, – и выходит из гостиной, добавляя на ходу:       - Из дома ни ногой. Я приставлю охрану.       Я просидел на диване до позднего вечера. Ни одной эмоции. Пусто.       Исковерканная, изломанная личность. Только с Лешей я ощутил себя настоящим, живым, нужным. Но… Я проиграл этот бой. Какие у меня есть варианты? Сопротивляться и оказаться запертым в психушке? А я не сомневался, что отец это сделает и будет мариновать меня там до тех пор, пока я не сдамся. Наследник… Не сын. И он окончательно выломает мою психику, изничтожит мою душу, пока я не стану достойным преемником. Человеком, который без угрызений совести может лишить ребенка права на любовь. Который может идти по головам, чтобы укрепить и расширить свою империю.       Пару-тройку лет… И что потом? Из шлейфа брака по расчету я вернусь к Алексею? И буду умолять любить себя под покровом ночи, чтобы никто и ничего, не дай Бог, не узнал? Нет, такого Петю он не примет.       Да и я не хочу быть таким Петей. Не хочу быть королевским величеством.       Я. Хочу. Умереть.       Похоже, это единственный выход из положения.       А к чему мне жизнь?       Моя мать меня не хотела и с легкостью променяла на возможность и дальше колобродить по свету, меняя мужиков, как перчатки. Мой отец, который, оказывается, им и не был не только по сути, но и по крови, никогда меня не любил, потому что я – живое напоминание о его неспособности иметь детей. Думаю, для мужчины его характера это нестерпимый удар по самолюбию.       Свою любовь я потерял навсегда.       Открыть глаза шире в поисках новой? О да, конечно, я ее найду. Будучи богатым и знаменитым, вращаясь в мире, где все покупается и продается… Да, да, именно там я встречу чистую и светлую любовь!       Родить ребенка хотя бы от той же Люси и дать ему все то, что не получил сам? И воспитывать его в том обществе, где не хочу находиться сам? Ну уж нет.       У меня есть только Марина и Нино. А они далеко. Еще Петрович. Но и его у меня завтра отнимут.       Так за что держаться? За какую иллюзию?       Набираю теплую ванну. Говорят, что так кровь быстрее и легче покидает вены. И боль не чувствуется. Рядом полупустая бутылка коньяка за две тысячи евро. Хороший повод ее опустошить. В руках сигарета.       Что бы мне послушать напоследок?       Хм, перебираю в памяти любимых композиторов. В последние минуты я хочу думать только об Алексее – о его улыбке, взлохмаченных волосах, круглых серых глазах, выступающей нижней губе и особенно о его длинноватом носе с горбинкой. Улыбаюсь.       Мой художник… Рассматриваю его рисунки. Так много сценок из нашей с ним совместной жизни. Вся история любви в картинах.       Не все так плохо, да? У меня были счастливые полгода. Мне есть, чем гордиться. Я влюбил в себя самого замечательного парня в мире. Да, я в этом не сомневаюсь. В том, что он самый лучший и самый замечательный. Значит, я не так уж плох. Раз он увидел во мне поэта, а не циника.       Шуберт. Конечно. Любая его композиция – в минорной или мажорной тональности - прекрасна, трогательна, волнующа. Это не музыка – это настоящий полет души к звездам. Это мечты о светлом, ностальгия по ушедшему. Отличный саундтрек для моего прощания с Лешей и своей никчемной жизнью. Просто слушать его и погружаться в пучину сильных чувств для того, чтобы уйти в забвение с именем любимого на устах. Да, Шуберт превосходно подходит.       И пока я ищу диск, вспоминаю всегда бьющие точно в цель стихи Пастернака:       Гул затих. Я вышел на подмостки.       Прислонясь к дверному косяку,       Я ловлю в далеком отголоске,       Что случится на моем веку.       На меня наставлен сумрак ночи       Тысячью биноклей на оси.       Если только можно, Aвва Oтче,       Чашу эту мимо пронеси.       Я люблю твой замысел упрямый       И играть согласен эту роль.       Но сейчас идет другая драма,       И на этот раз меня уволь.       Но продуман распорядок действий,       И неотвратим конец пути.       Я один, все тонет в фарисействе.       Жизнь прожить - не поле перейти.       И они каждой строкой отражают мое состояние. Я ставлю Шуберта. Пусть играет нон-стопом. Пусть звучит прощальная мелодия моей души.       Если только можно, Aвва Oтче,       Чашу эту мимо пронеси.       Я бы раз за разом повторял эти строки, взывая в ночи к небесам. Но услышат ли меня? Зачем при роскоши и богатстве Ты одарил меня такой душой? Зачем чувствовать? Зачем так много думать? Зачем понимать и видеть? Зачем так остро, тонко внимать этому миру? Зачем ловить настоящее за фальшивым и зреть истинное за ложным?       Обрести и потерять…       Что за насмешка?       Мои пальцы пробегаются по подлокотнику дивана, отыгрывая ноты, мои губы повторяют: «Но сейчас идет другая драма…»       Сможешь ли ты меня простить, возлюбленный? Потом?       Я хотел бы написать тебе несколько прощальных слов, но это так… банально. Одно позерство. Кому нужны слова, если нет человека…       Я надеюсь, ты будешь счастлив, я верю, что у тебя найдутся силы распахнуть глаза шире и увидеть новую любовь.       Я спокоен за тебя. С тобой все будет хорошо. Не может быть, просто не может быть плохо! Из нас двоих ты действительно достоин счастья.       Я люблю тебя.       И я прощаюсь с тобой под чудную музыку, которая сопровождала не один наш вечер. Если Там душа еще живет – я стану твоим персональным Ангелом-хранителем.       Пожалуйста, прости меня. Безвольного, не победившего судьбу. Марионетку.       Я делаю еще один глоток. Достаю телефон. Никаких прощальных писем. Но я могу… Просто напомнить о той мелодии, что звучала, когда в тот вечер, перед моей встречей с отцом, мы занимались любовью. И ты, теряя разум, бормотал: «Мой прекрасный король. Солнце моей души». Только ты мог считать меня прекрасным…       «Daydream. I miss you».       Больше я не медлю. Резанул с силой дорогим охотничьим ножом вены на запястьях и лодыжках. Говорят, так надежнее.       Как больно! Боже, как же больно!       Опускаюсь в ванную с теплой водой.       Ох…       Смотрю на закапанный кровью пол, на меняющую цвет воду. Как долго?       Я буду думать о тебе.       Кружится голова.       И хочется спать. Почему так резко захотелось спать?       Спокойной ночи, Король.       Меня больше нет.