Мое королевское величество

      Белый цвет. Надо мной и вокруг меня – все белое, залитое светом.       Э-эээ, я умер? Если да, то тут как-то скучновато. А вдруг это такой персональный ад?       Грешил? На тебе вечное одиночество в белой пустоте. Эх, лучше б черти в котле варили – всяко веселее было. Опять-таки - компания. Нет, мое чувство юмора – это не к добру. Что-то тут не так…       - Петенька, слава Богу, ты очнулся! – надо мной склонилось лицо Петровича – уставшее, с прорезью многочисленных морщин, как будто резко постаревшее. У него, оказывается, полно седых волос…       - Где… я… - голос не слушается. Какие-то хрипы и клокотание вместо членораздельных слов.       - В больнице, - отвечает водитель. – Сыночка, ну что же ты творишь, а? Зачем ты так с нами?       - С кем… с вами… - спрашиваю.       - Со мной. С Катей. С отцом своим…       - Пфф… Отцом…       Я пытаюсь пошевелить пальцами на руках и ногах… Не получается. Все словно чужое, не мое.       - Что я здесь делаю? – откашливаюсь, и управлять интонациями становится легче.       - Что-что… Отлеживаешься, - Петрович присаживается на край кровати и гладит меня по голове. – Напугал ты меня. В жизни так страшно не было. Всего навидался, пока в Чечне служил. Да и когда отца твоего возил – тоже довелось многое увидеть, о чем нормальному человеку знать не стоит. А тут… Хорошо подоспел вовремя.       - А что ты опять забыл у меня дома? – злюсь, потому что все вернулось на круги своя. Помереть – и то не дадут.       - Отец твой попросил за тобой приглядеть. Я приехал, по всему дому бегал – тебя звал. Тишина. Зашел в ванную комнату, а ты уже почти в отключке… Кровищи вокруг… Я тебя вытащил, руки-ноги по-быстрому перебинтовал… Катя верещала, как резаная. Она уже спала у себя в комнате, когда я ее разбудил. Вызвали скорую. Врачи сказали, что крови ты много потерял, но не критично. Тебе здесь переливание сделали. Но до полного восстановления полежать придется.       - Зря ты это сделал… - говорю тихо и отворачиваюсь к окну, сквозь которое пробиваются лучи яркого солнца.       - Петя, не говори так! – вдруг строго произносит Петрович. - Ты еще молодой парень, у тебя вся жизнь впереди! И она одна, понимаешь?       - И что?       - А то, что нет у тебя таких проблем, ради которых можно так безответственно поступать! – восклицает он.       - А ты многое знаешь о моих проблемах? – я чувствую подступающую усталость. Хочется спать, поэтому не спорю – скорее, слабо сопротивляюсь.       - Немного в курсе. Батя твой вкратце обрисовал ситуацию.       - Он мне не батя, а чужой человек.       - Я знаю, - коротко говорит Петрович. – На моих же глазах все происходило…       - Интересно, а он сообщил тебе, что собирался меня в психушку упрятать, если я не женюсь на Люсе? Или ты тоже считаешь, что мое место исключительно в столице? Что у меня нет права на свою жизнь? Свои решения? – я захлебываюсь последними словами, срываясь на гулкий кашель. На грудную клетку давит так, словно бетонную плиту положили. – Он у меня все забрал, понимаешь? И тебя тоже хотел отнять! Ты меня спас, а зачем? Чтобы меня окончательно лишили всяческого достоинства? Да я все равно жить не буду!       - Тише, не нервничай, - Петрович успокаивающе сжимает мою ладонь. – Никуда ты не едешь. Успокойся…       - Что, значит, не еду? – поворачиваю голову к водителю.       - Отец твой сутки просидел в этой палате возле тебя. Вчера его вызвали срочно на одну из вышек – там авария серьезная случилась. Он просил передать тебе, что ты можешь делать, что хочешь. Только чтобы не смел больше херней подобной маяться. Как надумаешь – приедешь в столицу. Он готов тебя выслушать. Считай, победил ты, Петенька.       Я недоверчиво смотрю на Петровича.       - Но… То есть… Я…       - Петь, по-своему он тебя очень любит.       - Любит? Да что это за любовь такая?       - Ты многого о нем не знаешь. Он мать твою обожал, голову совсем потерял, когда ее встретил. Год за ней ухаживал – добивался. Добился. Только вот бабенка она пропащая. Извини, конечно, это твоя мама, но… Представляешь, каково ему было, когда он ее с любовником застукал у себя дома? Как в анекдоте – из командировки вернулся. А она даже отнекиваться не стала. Плюнула ему в лицо, что никогда не любила. А он простил ей это! Лишь бы не уходила! Это твой-то отец! И когда ты родился, принял, как родного. Сразу на тебя завещание составил. Три года еще держал ее. А она… Так и не оценила. И тебя бросила, и его. Он в запой ушел страшный. Потом потихоньку оклемался. Но тебя видеть не мог – ты ж точная копия мамаши. Хотя бабке твоей с дедом не отдал. Сказал, что они из тебя вторую Лию сделают. Мол, хрена им лысого.       - А так? Так, что он из меня сделал?       - Петь, я его не оправдываю и не одобряю, пойми. Но вот не умеет он по-другому любить. Понимаешь, он правда считает, что знает, как для тебя лучше будет, что ты сам еще молод и глуп. Ты его своим Алексеем изрядно напугал… Он решил, что у тебя от безделья и избалованности крыша поехала. А так он тебя от греха подальше женил бы, ты перебесился, мозги на место встали – он тебя и ввел бы в дело. Реально ж на тебя все отписано.       - Ох, какая забота! А то что женитьбой этой он свои проблемы в первую очередь решал – это нормально, да? Это забота обо мне? – возмущенно спрашиваю.       - Он делец. Чего просто так женить, если можно прицепом выгоду еще с этого дела получить, - хмыкает грустно Петрович.       - То есть… По факту… Мне никто не верит, что я мог действительно полюбить, да? Для всех я – весь в мамашу, блядской породы, и мне просто перебеситься надо, да? – у меня от обиды начинает дрожать нижняя губа.       - Петя, не нервничай. Тебе нельзя. Успокойся. Я верю. Мне непонятны эти отношения – честно. Боюсь, и не пойму. Но… Что делать? И такое бывает. Но я видел, как ты изменился с появлением Алексея. Мне жаль, что вам пришлось расстаться.       - Из-за него расстаться, понимаешь? Из-за него! – кричу я, приподнимаясь. – Все это – только из-за него!       - Петенька, прошу тебя, успокойся, - Петрович укладывает меня обратно, поправляя одеяло. – Все позади, сыночка. Все позади. Я тебя скоро домой заберу.       - Я не хочу возвращаться в тот дом…       - Я тебя к себе домой заберу, в деревню, к маме моей. Хорошо? Там ты отлежишься, силы восстановишь и решишь, чего ты хочешь. Хорошо?       Я киваю. К горлу подкатывает ком от нахлынувших на меня чувств. От отношения Петровича, от пережитого, от услышанного.       В деревне я прожил до зимы.       В университет не вернулся – не хотел видеть ни одну рожу, напоминающую мне о прошлом.       Отчего-то очень долго заживали порезы… Стоило только хирургу снять повязки для обработки ран, как у меня все заново начинало кровоточить, болеть, саднить.       Около месяца я мучился от сильнейших головокружений и передвигался по дому при помощи Петровича или опираясь на стенку. Хотя такого уже не должно было быть. Мой организм полностью восстановился, и даже слабое подобие румянца на щеках появилось. Конечно - мама моего спасителя отпаивала меня козьим молоком и кормила на убой. Психотерапевт, к которому меня раз в неделю возил на прием мой водитель, сказал, что это психологическое: я застрял в состоянии аффекта после попытки суицида.       И с этим пришлось бороться дольше. Ту душевную травму, которую я сам себе нанес, излечить оказалось труднее.       Пока я искал решения, как вытащить самого себя из глубокой депрессии, осознал, что начинать надо с того, что тяготит меня больше всего.       Я не хотел быть больше Петром Константиновым. Не хотел быть наследником. Я хотел начать жизнь заново. Возродиться аки птица Феникс из пепла и стартануть с нуля.       В ноябре я съездил на встречу с отцом и сообщил ему о своем решении отказаться от его фамилии и формального родства. Я больше не хотел быть его сыном.       Разговор был трудным и мучительным. Папенька как всегда в своей манере убеждал меня не дурить. Я твердо стоял на своем, потому что уже знал, что буду делать дальше.       Я всю жизнь прожил в роскоши и достатке, не приняв самостоятельно ни одного решения. И даже в университете я, вроде бы, учился сам, но всегда знал, что при любом раскладе застрахован и буду первым. Думать о будущем мне тоже никогда не приходилось. Все уже было распланировано на годы вперед за меня моим отцом.       Я не желал жить внешне самостоятельной жизнью при подлинной прежней зависимости от этого человека.       У меня так или иначе был определенный багаж знаний, некий опыт, извлеченный из совместных деловых поездок с отцом, знание структуры нефтяного бизнеса. Мне это было интересно, и я не собирался менять имеющуюся базу на что-то другое. Да, Алексей был прав: уровень моих амбиций, наверно, превышал запросы обычного человека. Я все равно хотел стать руководителем масштабного предприятия. Но не так, как запланировал это отец.       Я собирался заново поступить в университет, на схожий факультет, но на заочку и в Питере (о Москве я слышать не хотел). И уехать нести вахту на нефтедобывающие вышки в Северное море. Годика на два. Чтобы узнать на своей шкуре, какова цена «черного золота». А еще… С помощью тяжелого физического труда забыться. Я не мог попытаться вернуть Алексея, пока не изменюсь сам.       Отец долго сопротивлялся. Не умея извиниться и признать свою вину, он все еще давил на меня. Но я уже знал, что являюсь его ахиллесовой пятой, поэтому после двух часов споров мы договорились о следующем. Он отпустит меня и смирится с тем, что я отказываюсь от его фамилии. И не будет лезть в мою жизнь – он разрешит мне самому пройти тот путь, который я выбрал. Но работать я буду на него. Он обещал, что на вышке никто не узнает, что я – сын владельца, потому что все равно останусь для него сыном. И наследником. И он будет ждать. Ждать, когда я найду в себе силы занять его место.       Я не был уверен, что захочу этого, но уважая его просьбу – согласился. А там видно будет. Для начала я должен убедиться в том, что могу сам, без его влияния добиться нужных мне высот. Могу, как и он в свое время, сделать себя с нуля.       Когда встал вопрос, какую мне взять фамилию (матушкину я брать не хотел), Петрович предложил меня усыновить. Я не ожидал от него такого предложения, но был безмерно счастлив, что он мне его сделал. Потому что за те полгода, что мы провели вместе в деревне, я вдруг понял, что он искренне, по-настоящему меня любит. Действительно, как сына. И не странной авторитарной любовью Сергея Константинова, а обычной, понятной, без причин и выгод. Просто потому, что однажды принял в свои руки конверт с розовым, надрывающимся в реве, комочком. Вместе с ответственностью за неразумное дитя.       Так я стал Петром Николаевичем Савельевым. И как-то незаметно для самого себя начал называть Петровича "папой". Он меня «сыночкой» и «Петенькой» всегда звал.       Я поступил сразу на четвертый курс факультета экономики и управления СПБГУТ им. проф. Бонч-Бруевича, экстерном сдав все требующиеся экзамены. Так как я собирался учиться заочно – требования были чуть мягче. Вернулся ненадолго в родной город. Нужно было попрощаться с теперь уже настоящим папой да подготовиться к поездке. Устроить Катю на работу в хороший дом. Все это время она по-прежнему присматривала за особняком, но теперь его уже окончательно решили выставить на продажу.       Петрович обещал ждать меня здесь, а как я созрею вернуться, он приедет ко мне в любой город, где захочу жить.       Перед отъездом в Мурманск я решился сделать одну вещь – повидаться с Верой. Хотел узнать, все ли в порядке у Алексея, потому что не забывал о нем ни на минуту.       Конечно, она встретила меня не хлебом-солью. По началу вообще набросилась с кулаками, обзывая предателем и сволочью. Я молчаливо ждал, когда она отыстерит и успокоится. Где-то через полчаса мы смогли спокойно поговорить.       Как выяснилось, Леша ничего не рассказал о том, что между нами произошло. И я не стал. Сказал просто, что мы вынуждены были расстаться. Она ничего не знала про женитьбу, и я не посчитал нужным впутывать ее в уже не имеющую значения правду.       Верочка решила, что во всем виноват я, потому что Леша несколько дней сидел у себя в комнате и ни с кем не разговаривал. Достучаться до него удалось маме, которая предложила ему не тратить время на экономический факультет и уехать в Питер. Леша в одночасье собрал вещи и укатил.       - Его приняли, - сообщила Вера. – С ним все хорошо. Правда. Он работает… Угадай кем?       - Секси-барменом? – улыбаюсь.       - Ага! Я недавно с ним говорила по телефону, на зимних каникулах поеду к нему вместе с Толиком в гости. Он снова дружит с Сашей, так что… Леша не один.       - Рад это слышать. Он… Он не спрашивал про меня? – с робкой надеждой поинтересовался я.       - Нет, - она качнула головой. – Петь, Леша… Он просил при нем никогда не упоминать твоего имени.       - Понятно, - наверно, по-другому и быть не могло.       - Петя… А что с тобой произошло? Куда ты пропал? По универу такие слухи гуляют… Чуть ли ни про то, что ты от передозировки умер.       - Как видишь не умер, - вздыхаю. – Вера, я вообще уезжаю завтра. В Мурманск. В моей жизни кое-что серьезно поменялось, но это все уже неважно. Я просто зашел повидаться. Что бы ты там обо мне ни думала – я всегда буду помнить о тебе только хорошее. Ты удивительная девушка, и я счастлив, что познакомился с тобой, - сказал искренне.       - Петя… Вообще-то, ты мне тоже нравишься. Я знаю, что ты хороший. Не знаю, что там между вами с Лешей случилось, но… Мне жаль.       - Мне тоже…       Уже перед тем, как окончательно попрощаться, Вера быстро проговорила:       - Петь… Ты эта… Звони иногда. Я бы и дальше с тобой дружила.       - Хорошо. Я буду. Обязательно буду тебе звонить, - и обнял ее, сдавив в объятиях. По крайней мере, у меня оставалась хоть какая-то связь с Лешей.       Я упрямый. И твердолобый. И непробиваемый.       Я выдержал два года в Северном море. Представьте себе ограниченное пространство, одних и тех же людей, монотонный труд, постоянный, пробирающий до костей ветер и море-море-море без конца и края. И каждый день – повторение вчерашнего. При мне здесь не выдерживали порой и месяца взрослые мужики.       Но для меня эти два года стали настоящей проверкой на прочность, когда печальным воспоминаниям об Алексее я мог предаваться только перед сном. Он мне часто снился. Иногда это были счастливые видения, где мы по-прежнему были вместе. Порой – мучительные кошмары, где я постоянно его терял, а он тенью, призраком ускользал из моих рук.       Его картины придавали мне сил. Я верил, глядя на них, что он не сможет так просто меня забыть. Моя любовь к нему даже не поблекла, не притупилась. Мне кажется, она с каждым днем укреплялась во мне еще сильнее, став уже частью меня самого.       Петрович звонил мне каждый день по скайпу, и у меня вошло в привычку вечером болтать с ним на разные темы. Раз в неделю, иногда чаще, я общался с Верочкой. Ее бодрое чириканье в трубку телефона неизменно поднимало настроение. По негласному уговору мы никогда не говорили об Алексее. Я знал, что если бы с ним что-то было не так, она сказала. А раз молчит – значит, все в порядке. Она все еще встречалась с Толиком, и, кажется, они собирались пожениться по окончании ею филологического факультета.       Когда я надумал вернуться на большую землю, меня пригласили на работу в мурманский филиал, где я значительно продвинулся по карьерной лестнице. Ко мне приехал Петрович, и мы снимали с ним одну квартиру на двоих. Из Мурманска еще два года спустя меня перевели в Питер на руководящую должность. Я был третьим по значимости человеком после гендиректора. Мне удалось устроить и моего папу водителем в директорат.       Я гордился собой. И подумывал о том, чтобы уже купить квартиру и стабилизировать спартанский быт. Одно меня изъедало – я находился в пространстве одного города с любимым человеком, но все еще не решался встретиться с ним.       Прошло пять лет. А его последние слова – «Никогда тебя не прощу» - по-прежнему не давали мне покоя. И я боялся, что после встречи с ним у меня не останется надежды, с которой я жил все это время.