Мое королевское величество

      В двенадцать лет, когда умер отец, мое детство закончилось. Я видел каждый день плачущую мать, которая таяла на глазах, сгорая в безмолвном горе.       У них с папой был идеальный союз: она – учитель математики, он – преподаватель и доцент на кафедре экономических наук. Да, я из настоящей семьи интеллигентов. Познакомились они еще в студенческие годы. Мы никогда не бедствовали, но и не жили богато. Папа консультировал горе-дельцов, составлял за приличные деньги бизнес-планы, оба репетиторствовали. Денег хватало.       Мои родители никогда не ссорились. Никогда. У мамы характер помягче, у папы – был пожестче, но в семье царило железное правило: не говорить друг с другом на повышенных тонах. Все проблемы решать за семейным столом. И даже я принимал в совете участие, хотя был ребенком. Но родители всегда считались с моим мнением. Я был окружен любовью, все мои творческие порывы поощрялись, особенно отцом, который выискивал для меня правильные карандаши, дорогие краски и любил наблюдать за тем, как я рисую.       Мама долго не могла прийти в себя и, если бы не вмешался ее брат Семен, не знаю… довела бы себя до полного нервного истощения. Он отправил нас на целый месяц отдыхать в Испанию, добавив к нам в компанию свою жену Валю и дочку Верочку, мою любимую сестру. И домой мать вернулась с новыми силами, готовая продолжать жить. Ради меня.       Но я тоже не хотел сидеть сложа руки. Прекрасно понимал, что из всех средств к существованию у нас осталась только мамина зарплата – а это слезы, поэтому уже в тринадцать лет устроился на первую подработку – курьером в дядино агентство недвижимости. Конечно, он нам материально помогал, но я не хотел быть нахлебником – я хотел, чтобы мама видела: я способен о ней позаботиться. С гордостью вручал ей свою копеечную зарплату, мама ее с улыбкой принимала, чтобы чуть погодя вернуть.       Я несколько легче перенес утрату отца – меня спасало творчество. Рисование позволяло отключаться от мира и переноситься в другую реальность – ту, которую создавал сам. Я мог часами сидеть на скамейке в парке, делая карандашные наброски, иной раз замерзая до такой степени, что пальцы деревенели.       До девятого класса настоящих друзей у меня не было – Верочка, пожалуй, всегда была моим самым близким человеком. После смерти отца я несколько замкнулся в себе, внешностью не блистал, одевался плохо, никаких модных гаджетов и игровых приставок у меня не имелось, компьютером пользовался только по необходимости, игнорируя социальные сети. Поэтому со сверстниками мне трудно было найти общие интересы, хотя я не был изгоем, и даже наоборот: общался со всеми, но не дружил. Меня не звали на дни рождения, не приглашали на тусовки. Но и не избегали.       Кроме того… у меня появилась еще одна причина, чтобы ни с кем не сближаться. Лет в четырнадцать я без лишних трагедий и мучительных угрызений совести принял, что я… немного не такой, как все. Меня не интересовали девочки. От слова «совсем». И пока моих сверстников одолевали бурлящие взрывным гейзером гормоны, а в классе появлялись первые парочки… я пытался разобраться, почему так произошло. И с абсолютным спокойствием пришел к выводу: так бывает. Ну и что? Также я прекрасно осознавал, что это знание лучше оставить при себе, поэтому проще ни с кем не сходиться. Когда-нибудь я закончу школу, и все станет легче.       Но в этом возрасте избежать влюбленности практически невозможно – особенно с моей увлекающейся впечатлительной натурой, и я начал замечать, что мне очень нравится одноклассник Саша Трофимов. Он… был этаким другом всех друзей, красивым, шумным, открытым, деловым, любимчиком девочек и просто хорошим парнем. Не обратить на него внимание было невозможно.       Моя жизнь изменилась в тот момент, когда в девятом классе его посадили со мной за парту. И Сашка… моментально втянул меня в свой круг общения, не оставив мне возможности даже сообразить, что произошло. Он вышагивал рядом со мной, провожая меня зачем-то из школы до дома, и болтал беззаботно всю дорогу. Звонил мне, вытаскивал на прогулки, все время придумывал какие-то занятия, приглашал постоянно к себе в гости. Восхищался тем, что я могу нарисовать настоящие комиксы, сюжеты к которым мы придумывали сообща. Это было очень весело – в процессе мы все время смеялись. И главное – он верил, что я стану Настоящим Художником.       Рядом с ним я незаметно очнулся, другими глазами взглянув на мир. И он был безоблачным, светлым и обещающим большое будущее.       Не могу точно сказать, в какой момент я осознал одну волнующую и вместе с тем пугающую вещь… Возможно, в тот момент, когда мы однажды сидели вдвоем за просмотром какого-то боевика у Сашки дома, перекидывались шуточками, и он вдруг завалился ко мне на колени – положил свою темноволосую голову и уставился на меня озорными карими глазами. Я смотрел на него, не зная, куда деть руки, не понимая, зачем он это сделал… И мечтал только об одном – наклониться и поцеловать его. Поймать эти губы, испробовать их на вкус, и делать это вечность. А Сашка, не замечая моего состояния, елозил дурной головой по моим бедрам, нес абсолютнейшую чушь и предлагал мне после окончания школы вдвоем поехать поступать в Питер.       Домой я шел как в тумане… Пытаясь принять… Я впервые действительно влюбился. До головокружения… В своего лучшего и единственного настоящего друга. Мучительное и трудное осознание, в процессе которого я понял про себя еще кое-что: это не случайность и не ошибка. И с того момента мне уже недостаточно было просто на него смотреть… Хотелось прикоснуться к нему, хотя бы невзначай.       Началась прекрасная и вместе с тем болезненно-безнадежная пора: с каждым днем я все больше тонул в своем первом сильном чувстве любви, но при этом точно знал, что мне его придется оставить в секрете – рассчитывать мне не на что.       Сейчас я понимаю, что тогда это было неизбежно: Сашка – харизматичный парень, таким и остался, несмотря на то, что поправился и немного обрюзг. Семейная жизнь сказалась. И у меня просто не было других объектов для любви, а сердце требовало своей Музы, источника вдохновения. Но все, на что я мог рассчитывать, - пьяное припечатывание в щеку под значительным градусом и протяжное: «Братуха…».       Я не поехал вместе с Сашей в Питер – дядя Сема, надавив на мою совесть и чувство ответственности перед мамой, вынудил меня остаться и поступить на экономический факультет в местный университет. Хотя меня готовы были взять даже без вступительных экзаменов (то есть они бы были, но для проформы) в СПбГУ на факультет искусств. Мной заинтересовался декан кафедры изобразительных искусств. По случайности именно к нему в руки попали присланные мною на проводимый факультетом конкурс работы.       Но… я не мог бросить маму. Мне так казалось. Поэтому отправился учиться туда, куда не хотел, хотя учеба давалась мне легко: видимо, все, что связано с математикой, у меня было в крови - прописано на уровне ДНК.       Я очень тяжело перенес расставание с Сашей. Очень. Для меня словно жизнь остановилась ровно в то мгновение, когда он сел в поезд. Я прощался не только со своей первой любовью, но прежде всего – с хорошим другом, человеком, который заставлял меня улыбаться и открыл мне, что я, оказывается, отличный парень. Н-да.       Много позже, мысленно возвращаясь к прошлому, я, конечно, переоценил ту ситуацию. Все, что не делается, - все к лучшему. Как бы там ни было – но я пережил это чувство, сохранив о Саше самые теплые и светлые воспоминания. А вот если бы поехал тогда вместе с ним… Кто знает, как надолго я бы застрял в безнадежной любви. В результате же я сохранил друга – год спустя мы возобновили общение. Скайп, ВК – переписывались, иногда созванивались, летом он приезжал на каникулах, и мы проводили вместе пару недель.       Сразу после школы и поступления в университет я устроился официантом в местный клуб полубогемного характера. В выходные здесь проводились стандартные мероприятия – дискотеки, рок-концерты, а по четвергам собиралась иная публика, и со сцены звучали стихи, романсы, разыгрывались мини-спектакли, устраивались перфомансы и видеоинсталляции. Это место вытащило меня из хандры и депрессии. Благодаря Сашке и его влиянию, я больше не терялся среди людей, с легкостью нашел общий язык с рабочим персоналом, с улыбкой обращался к клиентам. Со временем закончил курсы барменов и переместился за барную стойку, где чувствовал себя на своем месте.       Мне здесь нравилось. И как бы ни давил на меня дядя Сема – увольняться я оттуда не собирался - и так от многого отказался. Во-первых, хорошие деньги и чаевые, во-вторых, постоянно новые лица, в-третьих, в клубе я мог быть самим собой – местное гей-сообщество (а у нас, как оказалось, такое было) облюбовало это место за неформальность и непредвзятость тусовки. Потому что - это выяснилось позже - сам хозяин заведения тоже был нетрадиционной ориентации. Здоровый, брутального вида лысый дядька с добродушной улыбкой по прозвищу Слон. Классный мужик, который числился в друзьях, наверное, у всего города. Поэтому и сам клуб в народе по-простому называли «Слоновником».       И вполне естественно, что в тот период у меня началась полноценная интимная жизнь.       Первым моим любовником стал… Димочка. Безалаберный и безбашенный парнишка, до умиления испорченный и циничный. Не сказать, что бы красивый – скорее, смазливый до приторности. Намеренно демонстрирующий свою ориентацию, как будто пытаясь таким образом подразнить окружающих. Он был всего на год старше меня, когда мы познакомились, то бишь девятнадцати лет от роду. Имел богатого папика, который тратил на него немыслимые суммы, но это не мешало Димочке без зазрения совести ему изменять. Он постоянно зависал в «Слоновнике», отираясь возле барной стойки, приставал ко мне с бесконечными разговорами и часто напивался до бесчувственного состояния. И я подозревал, что на самом деле его что-то сильно гложет, отсюда весь этот шутовской вид и маска циника.       Мы сблизились, когда его вот в таком невменяемом состоянии пытался увезти к себе какой-то мудак. Еле отбил. Выпытал у Димочки домашний адрес и повез его домой – отсыпаться. Всю дорогу в такси он бормотал: «Сука… Ненавижу его», а переступив порог своей шикарной квартиры, которую ему снимал его папик, сполз по стене и спросил: «Хочешь трахнуть меня? Я шлюха - всем даю». И резко всхлипнул, уткнувшись лицом в колени.       И я понял, что не могу его оставить одного. Запихнул под холодный душ, напоил крепким чаем и уложил спать. Сам лег на диване в гостиной. Утром Димочка залез ко мне под плед, долго рассматривал мое лицо и прошептал:       - И где ж таких мальчиков делают?       Я не ответил, со смущением почувствовав сильнейшее возбуждение. Димочка бессовестным образом гладил мое тело, продолжая вглядываться в мои глаза. Затем наклонился и поцеловал. Его губы были мягкими, но сухими с похмелья, пахнущими зубной пастой и утренней выкуренной сигаретой.       Это был мой первый поцелуй.       - Ты девственник? – проницательно спросил он, без насмешки, серьезно.       - Да, - прохрипел я, уже утопая в диком желании.       - Можно… можно я буду с тобой? – спросил Димочка. – Твоим первым?       - Да, - кивнул я поспешно.       - Не брезгуешь? – хмыкнул он, но словно со страхом ожидая моего ответа.       Я лишь притянул его к себе, с удовольствием целуя вновь.       Мы провели в постели целый день: занимались сексом, целовались, валялись, лениво глядя телевизор и болтали, там же ели.       И Димочка между делом рассказал мне, что его богатый любовник – женат и, конечно, никогда не бросит ради него семью. Откупается деньгами и не запрещает, на самом деле, интрижки на стороне. А недавно попросил расстаться. И даже предложил передать его на содержание другому мужику.       - Ты его любишь? – спросил я.       - Да какая тут любовь… - фыркнул Димочка. – Посмотри на меня – таких не любят. И я тоже не строю иллюзий. Я не жалуюсь, не думай. Мне нравится такая жизнь, никакой трагедии. Просто… Иногда… – он запустил руки в волосы. – На душе пусто. И противно.       - И что ты будешь делать?       - Соглашусь на предложение своего теперь уже бывшего папика.       - Хочешь… - я запнулся, - хочешь остаться со мной?       - Нет, - усмехнулся Димочка. – Ни за что. В тебя можно влюбиться. А это ни к чему хорошему не приведет. Тем более… у тебя не хватит денег, - и он подмигнул. Я лишь качнул головой.       Мы еще не раз встречались с ним, иногда зажимались в подсобке, иной раз проводили время у него. Димочка был опытен и без всяких тормозов.       Я старался к нему не привязываться – бесполезно. Часто он приходил в клуб с новыми ухажерами, сверкал улыбкой и эпатировал своим поведением. Но одно оставалось неизменным: он стабильно хотя бы раз в месяц напивался до беспамятства. Честно говоря, я за него переживал. Мне казалось, что он в конечном итоге сотворит какую-нибудь глупость, потому что он мог фыркать и сохранять независимый вид, но ясно было одно: Дима просто ждет, когда его хоть кто-нибудь посадит на короткий поводок, привяжет к себе, скажет: «Ты мой». Возможно, он думал, что этим человеком буду я.       Но он один раз отшил меня, а я больше не пытался его удержать. Тем более, может, это и была привязанность, но точно не любовь, больше – жалость.       А потом у Димочки появился… Борюсик. Крупный мужчина, мягкий и рыхлый, как сдобная булочка, с обманчиво простодушным лицом, но цепким, пронзительным взглядом. По слухам, он умел делать деньги из воздуха, в открытую объявил себя геем, плевать хотел на общественное мнение, жил на широкую ногу и уходил порой в недельные загулы, ставя на уши клубы Берлина и Амстердама.       Они нашли друг друга. Честно. Из них вышла идеальная пара! Борюсик позволял Димочке все, кроме одного – никаких измен. Однажды даже отметелил его для проформы, доходчиво объяснив, что: «Если я еще раз услышу сплетни, что тебя где-то там с кем-то видели… Забудь про меня». Мы угорали всем клубом, когда Димочка, гордо светя фонарем под левым глазом, ластился к Борюсику со счастливым видом и прятал смущенный взгляд, как невеста на выданье.       Само интересное, недавно, когда мы с Петей навещали мою маму, случайно столкнулись с Димочкой в супермаркете. Он незаметно продемонстрировал мне обручальное кольцо и сообщил по секрету, что они два года назад расписались с Борюсиком в Амстердаме. И вообще он сейчас серьезный молодой человек, у него свой магазин мужской одежды и салон красоты для мужчин, открытый по итальянской франшизе. Правда, под левым глазом у него просвечивал сквозь тональный крем… синяк. Видимо, даже… м-мм, двенадцать лет спустя Борюсик все еще время от времени проводил воспитательные работы.       После Димочки я некоторое время встречался с Яриком, гитаристом местной группы, великим экспериментатором и немного оторванным от реальности парнем. Но мы больше дружили – романтических чувств не было. И спали друг с другом, скорее, от нечего делать. Ярику интересно было испробовать нечто другое в сексе, а у меня в наличии имелось нормальное здоровое тело со своими потребностями. Потом он уехал покорять столицу.       После него было несколько случайных связей на одну ночь – барная стойка облегчала возможность знакомств. Далее приключился роман с приезжим бизнесменом Стасом – у нас он бывал наездами, и на это время ему требовалась компания. Я был не против, потому что Стас относился ко мне, как к равному, уважал мое желание платить за себя самому и не давал ложных надежд. Ему было около тридцати, приятной внешности, всегда пахнущий дорогими тяжелыми духами, аромат которых меня преследовал еще долгий период после его отъезда, энергичный: все его планы крутились только вокруг развития собственного бизнеса – сетевые кафе быстрого питания. Он даже приглашал меня перейти к нему на работу в качестве управляющего, но я отказался. Будущего у нас не было – я это прекрасно понимал, а связывать себя рабочими отношениями со случайным любовником не хотелось.       В двадцать лет у меня вновь наметились перемены в жизни – я занял призовое место во всероссийском конкурсе научных проектов и инновационных бизнес-решений. Работа работой, личное – личным, но я не забывал об учебе, стараясь радовать маму своими успехами. И меня пригласили перевестись в самый престижный ВУЗ нашего города, на факультет, где училась сплошная «золотая молодежь».       Я не испытал по этому поводу никакого восторга, но приглашение принял. Все равно занимаюсь тем, к чему душа не лежит, так какая разница, где это делать? Зато у мамы и дяди Семы был повод для грандиозного праздника. Меня же по-прежнему увлекало только рисование…       И в первый же день учебы случилось непоправимое…       Я сидел на лавке возле парадного входа в универ, с любопытством разглядывая новых однокурсников и ожидая торжественного собрания в актовом зале. Внезапно все как-то странно засуетились – ко входу подкатил роскошный «Мерседес», из него выпрыгнул бойкого вида водитель в возрасте и распахнул дверь перед…       …парнем, от которого я не смог глаз отвести.       Потому что он до жути был похож на Сашку. Правда, чем больше я смотрел, тем острее понимал, что внешнее сходство обманчиво.       Этот тип был совсем другим. С высокомерно задранным носом, насмешливой противной улыбкой на искривленных губах, с самодовольным взглядом… Короля. Я сразу сообразил, что это и есть тот самый Петр Константинов, наследник крупной нефтяной империи, о котором меня предупреждала методистка в деканате. Мол, держись от него подальше и лишний раз не попадайся на глаза. Потому что сволочь он и скотина редкая, и уже не одному преподавателю попортил нервы.       Может, сволочь… Может, скотина… Но что-то не вязалось в его внешности с услышанными мной характеристиками. Но что? Я пока не мог понять.       На собрание я не пошел… Ноги сами принесли меня в небольшой сад во внутреннем дворике университета, где я опустился прямо на землю, спрятавшись от любопытных глаз в кустарниках цветущих роз, достал неизменный блокнот, карандаш и на автомате принялся рисовать, с удивлением замечая, как на листе проступают черты лица Константинова. И пока я его рисовал, нашел, в чем нестыковка.       Глаза.       Эти глаза принадлежали бесконечно одинокому и уязвимому человеку. С тонко чувствующей душой… поэта.       Конечно, я сразу решил, что это всего лишь мое разыгравшееся воображение. Петр был удивительно красивым парнем. Его черты лица - гораздо выразительнее, чем у Саши, и складывались они в идеальные пропорции. Я это мог с точностью сказать, как художник. А еще у него была одна маленькая, но с ума сводящая деталь – аккуратная родинка слева, над верхней, чуть приподнятой полной губой.       На мою беду… Константинова тоже по какой-то ему одному известной прихоти занесло во дворик. И он выбрал меня объектом для стеба.       Я проигнорировал его насмешку – меня такой ерундой не задеть. Да и вообще не собирался признавать его несомненный авторитет. Меня эти игры не касаются. Но упустить возможность разглядеть его вблизи не мог.       Петя… был неотразим. Одетый с иголочки, вальяжно развалившийся на скамейке, с сигаретой в руках он всеми силами пытался доказать мне свое превосходство. Глупый… зачем доказывать то, что и так очевидно: от него глаз невозможно было оторвать. В нем чувствовалась мощь сильного характера, упрямство, самовлюбленность и одновременно… та самая ранимость, подтверждение которой я разглядел в его глазах. Нет, она не была плодом моего воображения.       Конечно, это было ребячеством с моей стороны, и я конкретно так нарывался, но не щелкнуть его по носу… Вы бы видели выражение его лица!       Я ничуть не удивился последовавшей незамедлительной реакции – его дружок знатно меня отделал. Но…       Лежа в тот вечер в постели и глядя в потолок… морщась от боли при каждом движении… я улыбался, чувствуя себя впервые за три года после расставания с Сашей по-настоящему живым.       Я влюбился.       И пускай вновь безнадежно и безответно, но…       Вы просто не знаете Петю…       Моего прекрасного короля. Взбалмошного, избалованного, сияющего царской короной на голове.