Предатель

Гиго неотрывно смотрел в потолок. Занимавшийся рассвет уже позволял ему, никогда не жаловавшемуся на остроту зрения, разглядеть мельчайшие трещинки на отсыревшей штукатурке. Даже три одеяла не спасали от сырого, промозглого холода. Гиго с тоской вспомнил Шоле, пылающий камин и тёплые объятия Маргариты – и решил не травить душу. Четверть часа спустя он уже шагал по переулку, ведущему к постоялому двору. Следовало позавтракать и найти Баталя, чтобы попросить у него лошадь и отправиться в Нант, как и следовало. Он не любил улиц Сен-Флорана, не любил колючих взглядов, обращавшихся на него в любом, пусть даже самом малолюдном переулке. Городские жители, пострадавшие от восстания, относились без особой теплоты к бывшему предводителю мятежной Вандеи – и даже то, что он отрёкся от дела Трона и Алтаря, вызывало в них не восторг, а презрение. Гиго съёжился под этими взглядами и ускорил шаг, едва не упав, споткнувшись о камень, в начавшую подмерзать лужу нечистот. К постоялому двору он подошёл почти бегом, спасаясь от почти всеобщей ненависти. Им было всё равно, кого ненавидеть. Порой Гиго хотелось объяснить, что, со своей стороны, он никогда не захватывал Сен-Флоран, что он всеми способами пресекал попытки грабежа и насилия во всех без исключения взятых его отрядами городах – а ослушников, пересиливая себя, приговаривал к расстрелу… Он хотел рассказать это жителям Сен-Флорана, но знал, что это ничего не исправит, а сделает только хуже – люди не верят оправданиям. Баталя ещё не было, а может, он решил сменить своё традиционное место завтрака, не перенеся вечного тухлого душка, доносившегося с кухни? Гиго, поморщившись, вошёл в плохо протопленное полутёмное помещение и, пробираясь между столами, занял место поближе к камину. В ожидании хозяина он мысленно пересчитал свои деньги и грустно улыбнулся – благодаря бедняге Отриву его финансовое положение стало чуть менее удручающим. Подошёл хозяин. Гиго, успевший тщательно принюхаться к доносившейся из кухни вони, решил не искушать судьбу – яичницей всё же было бы проблематично отравиться, впрочем, быть в чём-то уверенным в данной ситуации было невозможно. Пока яичница жарилась, кофе варился, а Гиго с наслаждением отогревался у камина, из боковой двери в зал скользнула неопрятная старуха с ведром и шваброй и начала мыть полы. Гиго рассеянно наблюдал, как она медленно приближается к нему, небрежно водя шваброй по чёрному от грязи, накопившейся за годы полу – и едва не пропустил момент, когда старуха словно бы случайно задела ведро ногой – и вода хлынула прямо на башмаки Гиго. В последний момент он успел поджать ноги и кинул на старуху недоуменно-беспомощный взгляд человека, только что неприятным образом выдернутого из задумчивости. - Увернулся…мразь… - прошипела старуха вместо извинения, заткнула за пояс мешавшийся подол, обнажив голени, покрытые вспухшими венами, и развернулась с явным намерением снова набрать воды вместо выплеснутой и уже начавшей впитываться в слой грязи, под которым, должно быть, всё же скрывался пол. - За что? – Растерянный вопрос Гиго заставил её обернуться. – Боже п-правый, да за что вы меня так н-ненавидите!? Она сделала шаг вперёд, и под её полным ненависти взглядом Гиго сжался, точно кролик перед удавом. - У меня был сын, - глухо начала старуха. – Единственный, любимый…Мариус. Он нашёл себе невесту в Машкуле и поселился там. У них было трое детей, они были милыми маленькими детками… А потом мятежники их всех убили. Выстрелили, свалили в ров ещё живыми и засыпали землёй. А потом ушли, смеясь и распевая молитвы – видно, Бога нет, раз он не покарал этих кровопийц, убивавших во имя Его. Скажи мне, мятежник, разве нет у меня права ненавидеть тебя и всех, кого ты повёл за собой? Гиго опустил голову. - Прости, - наконец, тихо ответил он. – Меня н-не было там, и я не м-мог спасти твоего сына и внуков. Прости, что я н-не знал. - Мариэтта! – раздался с кухни голос хозяина. Старуха вздрогнула и, не ответив, подхватила ведро и удалилась. Яичница выглядела на удивление аппетитно, но Гиго она казалась мокрым картоном, который он, давясь, запихивал в себя, чтобы хватило сил доехать до Нанта. *** Баталь без лишних разговоров отдал Гиго уже давно знакомую ему лошадь. Синяки на ногах не успели даже слегка поджить, и агенту пришлось пережить довольно неприятные минуты, прежде чем он смог привыкнуть к постоянной боли. День стоял хороший, морозный и на редкость солнечный, и настроение Гиго, казалось, безнадёжно испорченное последними событиями – смертью Отрива, полным ненависти признанием старухи Мариэтты – начало слегка улучшаться. « В конце концов, - попытался ободрить он сам себя, - всё плохое рано или поздно заканчивается. Будем надеяться, что на этом чёрная полоса завершится. В Нанте меня, по крайней мере, далеко не каждый знает в лицо, там можно будет затеряться в толпе – в таком большом городе наверняка много народу на улицах, почти как в Париже. Правда, несчастный Пьер говорил, что комиссар на редкость суров, но, в самом деле, разве мне впервые придётся иметь дело с жёстким или даже жестоким человеком? Я не совершил ничего плохого, ничего, за что на меня следовало бы рассердиться, я добросовестно выполнял свою работу…» В голове некстати всплыло воспоминание о расстреле неприсягнувшего священника, и настроение, было поднявшееся, снова неумолимо покатилось под уклон… Так, в убеждениях самого себя, пролетел десяток лье до Нанта. Холод и скудные средства порядком поубавили ему разборчивости, и он предпочёл спешиться у первого же постоялого двора, украшенного вывеской «У доброго санкюлота». Изображённая на вывеске рожа могла бы напугать даже человека бывалого. Рыжий детина разбойного вида так усердно скалил лошадиные зубы, так сверкал багровым носом – в тон лихо скособоченному фригийскому колпаку – что Гиго с трудом сдержал улыбку. Пусть «Санкюлот» не был хоть сколько-нибудь приличной гостиницей – на кухне воняло так знакомо, что Гиго на секунду почувствовал себя в Сен-Флоране, лица посетителей наводили на мысли о виселице, а в кроватях – Гиго мог поспорить – блаженствовали стаи клопов – однако цены здесь были более чем демократичными, а лошадиные стойла, хоть и порядком кривые – тёплыми и даже относительно чистыми. Хозяйка сего почтенного заведения показалась Гиго женщиной любезной и даже – о чудо! – не слишком жуликоватой, поэтому он со спокойной совестью оставил коня на попечение местного персонала и перешёл непосредственно к делу. - Скажи, гражданка, - обратился он к хозяйке, прислонившейся к косяку кухонной двери, - где я м-могу найти гражданина комиссара? Женщина вздрогнула и выронила из рук тарелку, которую тщательно протирала не слишком чистым полотенцем. Раздался звон разбитой посуды, а вслед за тем на несколько секунд в зале воцарилась гробовая тишина – немногочисленные посетители, казалось, даже не дышали. Хозяйка нервно облизнула побледневшие губы. - Зачем тебе понадобился гражданин Каррье? – дрогнувшим голосом спросила она. Гиго, с трудом скрывая удивление реакцией присутствующих, честно ответил: - Я – агент по умиротворению на службе Республики и п-приехал дать отчёт о своих действиях. - По умиротворению… - лицо женщины перекосила непонятная кривая усмешка. Больше она ничего не сказала – круто развернулась и скрылась в кухне. Гиго, недоуменно пожав плечами, обвёл взглядом присутствующих, но те вдруг необычайно заинтересовались – кто едой, кто разговором между собой – и старательно не обращали на него внимания. Настроение Гиго стремительно падало. Он не любил загадок, особенно тех, ответ на которые знали все, кроме него. Замёрзшие пальцы уже снова обрели чувствительность, поэтому зал странной гостиницы он покинул без особого сожаления. *** Краткая прогулка по Нанту ничего не прояснила. Улицы, по которым Гиго шёл к центру, были широкими, кое-где даже вполне прилично замощенными – и удивительно, неправдоподобно безлюдными. Даже на улицах маленького Сен-Флорана в это время дня – чуть за полдень – было больше народу: хозяйки (а в богатых домах – и служанки) ходили за покупками на местный рынок, периодически мелькали мундиры патрулей Национальной Гвардии, яркие куртки детей, игравших на улицах – их полное отсутствие в Нанте особенно бросалось в глаза. За всю дорогу до центральной площади ему попалось только несколько прохожих, при виде его поспешно переходивших на другую сторону улицы и старательно прятавших глаза. На главной площади Гиго впервые увидел гильотину. В Бопрео она так и не появилась за все годы, прошедшие от начала Революции до самого восстания, а в Сен-Флоране стояла на самой окраине города – Баталь надавил на нерешительного Дюрана, доказывая, что орудие казни преступников – не лучшее украшение главной площади города, да и казнили в Сен-Флоране крайне редко – за то время, что Гиго пробыл на должности, он не успел застать ни одной казни – впрочем, не испытывая по этому поводу ни малейшего сожаления. Нантская гильотина была другой. Сейчас вокруг неё не было ни души, не было даже положенного в таких случаях караула – площадь словно вымерла. На хищном лезвии виднелась замёрзшая кровь, весь помост, на котором она стояла, и даже камни вокруг были залиты тёмно-бордовыми потёками. Гильотина стояла чуть в стороне, не в самом центре площади – там же, судя по коряво написанной табличке, которую неприятно взволнованный Гиго смог прочитать только со второго раза, подготавливалась уже сейчас тщательно вскопанная клумба, предназначавшаяся для посадки нового Древа Свободы – взамен срубленного роялистским злоумышленником. Гиго поёжился, представив, какая судьба ожидала несчастного в том случае, если он бегал недостаточно быстро и скрывался недостаточно ловко – и предпочёл выбросить эти мысли из головы. Здание администрации, запертое, пустовало, только сиротливо реял над ним республиканский флаг с начертанным на нём девизом «Свобода, Равенство, Братство!». Гиго, озадаченный, обернулся было в поисках кого-то, кто мог бы прояснить подобное недоразумение, но снова не нашёл ни души. Это начинало его пугать. *** Весь остаток дня, до самого заката, он ходил по улицам Нанта, едва не заблудившись. Редкие прохожие, когда он пытался к ним обратиться, смотрели на него белыми от ужаса глазами и, проблеяв что-то нечленораздельное на прямой вопрос «Где искать гражданина Каррье?», торопливо исчезали в ближайшем переулке, нервно озираясь. Почти все лавки были закрыты, в немногих оставшихся вопрос о местонахождении комиссара игнорировали, а если посетитель начинал настаивать – игнорировали и посетителя, побледнев и сжав губы. К вечеру, возвратившись в «Санкюлота», Гиго места себе не находил от непонимания происходящего. Он чувствовал, что прямо у него под носом - тайна, без сомнения – настолько грозная и пугающая, что никто не осмеливается говорить о ней открыто. Проглотив непритязательный ужин, Гиго хотел было уже подняться в отведённую ему комнатушку, но хозяйка, возникнув на пороге кухни, тихо окликнула его: - Гражданин! Они были одни в зале, даже обе служанки уже ушли устраиваться на ночь. Это было ещё одной странностью – обычно в таких местах жизнь кипела допоздна… - Что в-вы хотели? – как можно спокойнее спросил он. Женщина судорожно вздохнула, собираясь с силами, прежде чем, наконец, выдохнула: - Не ищи его. Ради собственного же блага. - Почему? – Гиго знал, что некоторые вопросы бывает опасно задавать, но больше не мог сдержать насущного любопытства. Она снова надолго замолчала. - Держись от него как можно дальше. Лучше всего – уезжай, прямо с утра. - Проклятье, да что п-происходит?! – наконец, взорвался он. – Будь любезна, гражданка, объяснить мне, почему я должен игнорировать д-доверенные мне республикой обязанности и бежать от неведомой и надуманной опасности? Лицо женщины перекосилось. - Не надуманной, - она помолчала, и, когда Гиго уже не ждал ответа, всё же продолжила тихим, прерывистым шёпотом: - Не думай, что так просто люди расходятся до заката. Не думай, что так просто нет на площади ни единой живой души. Не думай, что я так просто говорю тебе бежать. Беги – пока можешь! Хозяйка содрогнулась всем телом. Гиго казалось, словно он попал в какую-то страшную сказку, вроде тех, что рассказывают няньки непослушным детям, но, в то же время, какая-то часть его сознания отчаянно и безоговорочно верила во все эти ужасы – и ему действительно на секунду отчаянно захотелось сбежать. Устыдившись минутного страха, он спросил как можно ровнее и твёрже: - Г-где я могу найти гражданина комиссара? Женщина посмотрела на него с той жалостью, которая обычно достаётся на долю обречённых. Предчувствия Гиго становились всё мрачнее, но он только кивнул головой, когда она через силу выдавила: - За городом, на старых песчаных карьерах. *** Спал Гиго на редкость отвратительно, и дело было даже не в клопах, на удивление – весьма немногочисленных. Всю ночь ему снились муторные, полные какой-то бредовой жути сны – покойный Отрив качался на верёвке, словно маятник, отсчитывая ритм, под который Жиль подстраивал своё заунывное пение «Са ира!»**, Маргарита в одиночестве вальсировала вокруг гильотины, а над всем этим возвышалась жуткая чёрная фигура, выводящая на чёрной стене алой кровью слова «Свобода, Равенство, Братство!». Гиго никак не мог сосредоточиться на молитве, повторяя одну и ту же строку по три раза, и, в конечном итоге, малодушно махнул рукой на это дело, решив, что ещё недостаточно проснулся. Кофе был не такой уж и плохой, правда, вкус завтрака испортило бледное лицо хозяйки, старавшейся не смотреть ему в глаза. Гиго тем временем размышлял, отправиться ли ему верхом или прогуляться пешком по городу. В конечном итоге он сделал выбор в пользу последнего, вежливо поблагодарил, не дождавшись ответа, и вышел в морозное утро, плотно прикрыв скрипнувшую дверь «Санкюлота». За ночь выпал мелкий слой снега, начавший уже слегка подтаивать под ярким солнцем. Немного потеплело, и Гиго улыбнулся первым признакам подступающей весны. Проходивший мимо него человек, судя по одежде – мелкий лавочник – опасливо покосился на него и ускорил шаг, спеша оставить позади странного незнакомца. На этот раз Гиго шёл по окраине города, и здесь, пожалуй, было немного более людно. Он дважды заметил патруль Национальной Гвардии, к счастью – достаточно далеко, чтобы у него спросили документы. В этом городе как-то особенно не хотелось афишировать своё прошлое. Детей по-прежнему не было заметно, только однажды в окне мелькнуло любопытное детское личико – девочка лет пяти явно скучала, жалея о невозможности выйти на улицу. Гиго улыбнулся ей и с радостью увидел ответную улыбку, несказанно приободрившую его в этом странном городе. Дома, тем временем, становились всё реже. Гиго немного ориентировался в Нанте, ему случалось бывать тут ещё до Революции, и он помнил, что заброшенные песчаные карьеры должны быть в половине лье от западной окраины. Путь был не слишком близкий, но желания проделать его верхом Гиго не ощущал ни малейшего. Дорога, к счастью, ещё не успела подтаять, а слой снега был не настолько большим, чтобы забиваться в башмаки. Вид бескрайних заснеженных полей, наверное, в пасмурную погоду мог нагнать тоску, но сейчас они сияли первозданной, почти нетронутой белизной – Гиго было даже жаль, что снег скоро растает, обнажая чёрную землю с пробивающимися ростками – это было бы тоже по-своему красивое зрелище, но совсем не такое величественное. Вскоре Гиго уже различал группу людей в синем, стоявших довольно кучно. Ещё немного приблизившись, он разглядел на поясе у одного из них трёхцветный шарф – верный признак того, что его обладатель – гражданин Каррье, уполномоченный комиссар Республики в Нанте. Стоять к гражданину Каррье почти вплотную оказалось не только неудобно – он был на полторы головы выше Гиго – но и как-то странно неприятно. Было ли дело в каком-то нездоровом, лихорадочном блеске близко посаженных тёмных глаз, в поминутно кривящихся в неприятной усмешке губах – Гиго так и не понял, но представился и назвал цель своего прибытия немного поспешнее, чем следовало бы. Каррье небрежно просмотрел письмо Отрива и отбросил в сторону. На секунду Гиго было подумал, игнорируя возможное непонимание со стороны присутствующих, его поднять – всё же это была одна из последних бумаг, к которой приложил руку его друг и брат его жены – но тут Каррье, наконец, заговорил. - Прекрасно, гражданин! – Голос у него был резкий, отрывистый, лающий. – Твоя исполнительность выставляет тебя как весьма полезного Республике человека, хоть и находящегося на столь унизительной должности. Агент по умиротворению, что за чёрт! Если уж и вводить эту канитель, то пусть бывшие роялисты ишачат – их, если пристрелят, не жалко, так им и надо! Гиго вздрогнул и отчётливо осознал, что ни за какие богатства мира не назовёт Каррье своего полного имени, а о прошлом даже не заикнётся. Тем временем тот продолжил: - Как твоя-то работа продвигается, гражданин? Много контры каяться приходило? – Он явно привычным движением стиснул плечо собеседника. С точки зрения комиссара это жест, должно быть, выглядел дружеским, но Гиго передёрнуло. Хватка у Каррье была медвежьей, но дело было даже не в этом – он ненавидел, когда к нему прикасались незнакомые люди. Однако в этом случае резкая отповедь была явно неуместна, и Гиго только сделал маленький шаг в сторону, ненавязчиво пытаясь разорвать контакт. К счастью, Каррье сам убрал руку. Облегчённо переведя дух, Гиго начал отчёт: - Амнистией воспользовались д-двадцать пять человек, двое из них – младшие офицеры армии Анжу, из п-простолюдинов. Несколько…банд оказали с-сопротивление и были практически полностью уничтожены. Н-неприсягнувший священник, баламутивший народ, расстрелян. В целом т-тенденции мирного урегулирования к-конфликта не являются безнадёжными… - И что возиться, спрашивается?! – перебил его Каррье. – Эх, если бы не это наступление на востоке – мы бы всю эту контру к ногтю! – Он сжал внушительных размеров кулак. Гиго показалось, что он начинает понимать причины ужаса жителей – но, однако, не его масштабы. - Гражданин К-каррье, - попытался он перевести разговор, - не окажешь ли любезность п-просветить меня, каков интерес Р-республики в заброшенных песчаных карьерах? – Собственная фраза показалась ему на удивление неуместной в ответ на грубую речь Каррье – тот, хоть и некоторые детали выдавали в нём человека, не вовсе лишённого какого бы то ни было образования, видимо, находил какую-то непонятную Гиго прелесть в том, чтобы казаться своим в среде санкюлотов. Комиссар хитро и немного пугающе улыбнулся. Ответ его немало озадачил Гиго. - А виды тут красивые, - он окинул взглядом бескрайние поля. Отсюда до ближайшего обрыва было шагов двести – самой ямы не было видно. – Особенно с того края. Я полюбовался – теперь ты сходи, полюбуйся, - он подтолкнул Гиго, снова передёрнувшегося, кивнул молчаливым гвардейцам, сопровождавшим его, и они с комиссаром во главе отправились в обратный путь к городу. Недоумевая всё больше, Гиго последовал совету комиссара и медленно побрёл к обрыву. Он хотел было поднять письмо Отрива, пользуясь отсутствием явно не страдающих сентиментальностью свидетелей, но, увы, подняв его, Гиго обнаружил, что чернила уже начали неумолимо расплываться под действием мокрого снега. Он попытался прочесть несколько строк – бесполезно, от всего письма остались только несколько обрывков слов, да чудом уцелевшая фраза – «соблюдая осторожность»… Она прозвучала, словно предупреждение, и Гиго, немного нервно улыбнувшись, решил ему внять. Снег был взрыт, кажется, не одним десятком ног, и это немало удивило агента – впрочем, он списал это на то, что, должно быть, гвардейцы долго топтались почти на одном месте. Каррье произвёл на Гиго странное, ни с чем не сравнимое впечатление, щедро замешанное на смутном опасении непонятного. Встреча с комиссаром не прояснила ровным счётом ничего. Почему его так боятся жители? Почему они прячутся? Комиссар был странным, его панибратский тон и привычка дотрагиваться до собеседника коробили Гиго, но ни один из этих недостатков комиссара не должен был вызвать отторжения у простых горожан. Он жаждал найти ответы, но понятия не имел, что найдёт их так скоро – и что они окажутся…такими. Обрыв был крутой, почти отвесный, и спуститься не было никакой возможности. Большая часть дна была заметена снегом, и Гиго не сразу понял, что за тёмные груды виднеются тут и там. Возможно, он бы принял их за неведомо откуда взявшиеся камни, если бы не перевёл взгляд чуть ниже, ближе к своему краю обрыва – и не застыл. Внизу лежало четырнадцать трупов. Десять из них принадлежали женщинам, четыре – детям, девочкам, примерно ровесницам Мари и Габриэль де Буаси. Тела образовывали почти ровный ряд, было видно, что их, по крайней мере, сбрасывали очень аккуратно. Почти все лежали на спине, так что можно было в подробностях рассмотреть вспоротые животы. У некоторых выпали внутренности. Когда до Гиго полностью дошло осознание того, что бесформенные груды, припорошенные снегом – сотни трупов, среди которых, приглядевшись, можно было найти и пугающе маленькие, впервые за двадцать лет привычка спокойно переносить самые жестокие картины ему изменила – и его вырвало.