А что там, за гранью жизни?..

      Как безумны те, кто верит в счастливый конец сказок, и как несчастен тот, кого этот счастливый конец так же счастливо послал в места столь отдаленные. Конкретно? Прямиком в ад, дорога в один конец, лучше и не скажешь. Как никогда кстати пришлась прописная истина, которую с детства знает кто-либо, увлеченный добрыми поступками. Благими намерениями выстлана дорога в Ад, нечего добавить, кроме того, что путь обратно призрачно бледен и обманчив. И пусть рушатся в прах земные обычая, летят пылью по ветру древние понятия, но две твердыни будут стоять непоколебимо, как и многие тысячелетия до того. Небеса и Преисподняя, черное и белое, добро и зло, Бог и Дьявол. Они – две крайности, но грань между ними столь тонка, что перехода не заметит даже самый праведный человек.       Что еще можно точно отметить? Любовь – яд, страшнее которого не было придумано ранее и не будет создано потомками. Самая сильная мука, которую только может испытать человек – душевная, медленно отрывающая от твоей души кусочки, оставляя на их месте кровоточащие раны. Однако у демонов на этот счёт были совсем иные мысли. Они были рождены тьмой, вскормлены ей от младенчества и до нынешнего времени, и, без сомнения, будучи сотканы тьмой, они безошибочно различали подобных себе и души заблудших смертей. К счастью ли, но данными навыками обладали лишь высшие демоны, имевшие вполне материальный облик и внушительные силы. Вроде той же Эрис, странно только, что тот мужчина в костюме не различил подвоха. - Лунатик! – радостно вскричал Джеймс, бесцеремонно вырывая свою «надсмотрщицу» из пут размышлений, и бросился к едва заметному телу посреди окровавленных скал, измученному и истощенному, но еще теплящемуся жизнью. - Ремус! – взвизгнула Тонкс, кинувшись вслед за Поттером, упав вместе с ним на колени перед любимым.       Джим крепко ухватил его за плечи, приподнимая над алеющей землёй, но едва Дора слегка ударила его раскрытой ладонью по щеке, как решетка темницы с грохотом захлопнулась, а тело Люпина растаяло на руках, тонкой белой дымкой уплыв в руки повелителя по ту сторону клетки. Это была ловушка, такая предсказуемая и очевидная, что предположить её появление здесь казалось проявлением самой большой глупости. Но она была здесь. И зловещий смех, и невесомые, словно издевающиеся, хлопки рук, затянутых в кожаные перчатки, и отчетливо выделяющиеся белые кости, всё это так болезненно вгрызалось в сознание, насмехаясь, вызывая из самых тёмных глубин существа бессознательные страхи. Ребята даже не успели вскрикнуть, когда чья-то неведомая воля пригвоздила их к дальней стене так, что даже грудная клетка не могла приподняться, приняв в себя такой противный, но такой вожделенный воздух. В камеру медленно проник силуэт, не потревожив собой белесые останки, покоящиеся на страже узников. - Вы же не думали, что вам двоим удастся проникнуть незамеченными? – иронично начал демон, в то время пока на устах его плясала обманчивая лукавая улыбка. – Ваша самонадеянность смешна. На что вы рассчитывали, появившись в нашей обители? Уж не на то ли, что вам, двум спасателям-недоделкам, удастся обмануть Детей Тьмы?! – он захохотал, и всякая ирония исчезла из его тона. Лишь сталь и холод. – Ты думала, дитя земли, что приняв облик Эрис, тебе поддадутся те коварство и жестокость, что мы лелеем в себе многие века? Dulce mea*, ты так очаровательно наивна, - мужчина в мгновение ока оказался подле девушки, проводя ледяными пальцами по бледному лицу Нимфадоры, не позволяя даже на миллиметр отклонится. – Это непростительно в Аду. Я знаю, зачем вы явились сюда. За Ремусом Джоном Люпином, не так ли?       Пленники беспомощно кривили лица, пытаясь вырваться из болезненных пут магии и чарующего баритона демона, липким дурманом проникающего всё глубже в подсознание. Его ледяные пальцы сомкнулись на горлах пришельцев в миг, когда его власть над людьми отступила, и они повисли на его руках, неловко болтая ногами. Демон злобно что-то прошипел, но Джиму, сознание которого, в силу более трезвой оценки ситуации, сохраняло относительную ясность, удалось расслышать лишь несколько слов, сказанных чуть громче остальных и с какой-то особенной яростью и остервенением, но одновременно с таким томительным наслаждением, будто произнеся её, мужчина наконец обрёл то, что желал многие года. «Ecce concipies torqueri principale»* фраза будто раскалённым добела металлом отпечаталась в памяти, перед тем, как голова погрузилась во мрак от мощного удара о камни под ногами. Последней мыслью, скользнувшей в головах людей светлым лучиком надежды стали их друзья, безмолвно шепчущие что-то, но слова ускользали, растворяясь в надвигающейся густой и вязкой тьме.