Хризолит

      Наш первый матч в студенческой лиге закончился минуту назад. Холодный воздух застрял в легких. А слабость разом разъедает все мышцы, мое тело — кусок мяса. Мокрая земля облепила подошву, усиливая тяжесть в ногах. Я медленной трусцой бегу по полю, усмешка просится на губы, но я стараюсь удержать ее в себе. В конце концов, гордиться особо нечем. Итог матча был предрешен еще после первого тайма, когда мы накормили соперников тремя мячами, оставалось только не опустить планку за вторую половину игры. Легкая победа — не та победа, которая приводит меня в состояние экстаза. Но сегодня моя первая игра, на которой был Гарри. Этим она особенная. Я видел его на трибуне А слева, вместе с компанией Найла. Он улыбался.       Парни, в особенности первокурсники, орут от нахлынувшего драйва. Валяются в грязи, толкаются. Дети. В прошлом году, мы были такими же. В этом чувствуется разница. Я же поспешно принимаю душ в числе первых, чтобы поскорее покинуть раздевалку и увидеть Гарри в холле. Для новичков этот матч — посвящение в чистом виде. Парни планировали продолжить его после игры. За выпивку тренер нам бошки пооткручивает, так что пьяную вечеринку придется отложить на другие выходные. А на этот раз у нас просто забронированы дорожки в боулинге, и я должен быть там, хотя бы недолго. Но раз уж с нами туда собирался и Найл, Гарри тоже уговорился остаться со мной на пару часов при условии, что после я отвезу его домой.       По пятницам боулинг забит молодежью. Наш капитан толкает громогласную речь и после приглашает других приступить к игре. Гарри не особо горит желанием катать по гладким дорожкам тупые неподъемные шары, возможно, он даже ненавидит эти нелепые белые кегли, которые с громким чпоком падают, поверженные метким, или не очень, ударом. И я не заставляю его.       Мы просто сидим на одном из диванчиков. По правде говоря, у меня у самого нет сил шевелиться. Да и Гарри рядом не расплескивает по сторонам лишнюю энергию от переизбытка. Я делюсь впечатлениями о прошедшей игре, и, может быть, слушать ему это не интересно, но он то и дело отвечает мне, пусть и криво, а я продолжаю говорить. Потому что без слов между нами был бы интимный вакуум. Потому что его голова покоится в изгибе моего локтя, который закинут на спинку дивана. А зеленые, драгоценные камни на месте глаз прикованы к моему лицу. Иногда он зевает, прикрывая ладонью рот. Прижимаясь на долю секунды щекой к моему предплечью, закрывает глаза, но поспешно моргает, смущенно улыбается, продолжая наш разговор. Мы говорим о том, что не за горами промежуточные срезы знаний, которые всегда устраивают в середине семестра по всем предметам сразу. И я то и дело ловлю на нас эти хитрые, довольные взгляды Брайана и Найла.       Он пьет апельсиновый сок. Я знаю, что он любит его. Найл пытается накормить его пиццей. Но Гарри только морщится от ее запаха. И я волнуюсь, как бы ему снова не стало плохо. Его голова все еще в изгибе моего локтя, хотя минуты бегут длинной стрелкой по циферблату часов. Наша единственная точка контакта. Возможно, мне следовало передвинуть вторую руку ближе, или взять его руку в свою. Обнять его хотя бы за плечи. Но вокруг слишком много людей, которые видят нас. Смотрят на нас. Не специально, без сплетен и упреков, но мне неловко. Демонстрировать что-то настолько личное неправильно. Мы и так проводим достаточно времени вместе для того, чтобы о нас говорили. А сам Гарри — обладатель «зеленого» гена, внимание окружающих преследует его почти с рождения.       Найл уговаривает его съесть половину своего сэндвича. Он всегда очень щедро делится с Гарри едой, а кудрявый то и дело хмурится. Особенно, когда блондин загадочно подмигивает ему. Словно у них один секрет на двоих. Но я не могу перестать думать о том, что в последнее время его одежда стала еще шире. И я давлю в себе мрачные мысли о его здоровье. Я особо не разбираюсь в диагнозах. Я знаю, в наше время люди все чаще упоминают вслух анорексию. И я боюсь накручивать себя лишний раз без должного основания, но его свитер великоват на два размера. И я вынужден возвращаться к этим мыслям снова и снова.       — Эй, Томмо, не хочешь присоединиться? — я оборачиваюсь к ребятам, что стоят за спинкой дивана. Чуть качаю головой.       — Сегодня я пас.       — Тогда, может быть, отпустишь к нам ненадолго своего парня?       Желудок забивает камнями.       — Гарри не мой парень, — говорю спокойно и невозмутимо, чтобы сразу избавить всех от зарождающейся неловкости.       — Тем более, Луи, — посмеивается наш вратарь. А один из первокурсников скромно выглядывает из-за его спины, с любопытством разглядывая парня, сидящего рядом со мной.       — Повеселитесь немного, — подхватывает кто-то еще, а я перевожу взгляд на Гарри.       — Хочешь сыграть? — мягко спрашиваю я. А он, поджав губы, качает головой.       — Нет, спасибо.       — Ребята, оторвитесь друг от друга хотя бы на десять минут, — подшучивает Брайан, опустившийся по другую сторону от Гарри. — Один шар, тебе понравится.       Я, конечно же, безумно ценю их с Найлом заботу и желание помочь Гарри адаптироваться в новом коллективе. А так же попытки сблизить его со мной. Но иногда эта их забота перерастает в психологическое давление. Гарри ненавидит, когда на него давят.       — Не нужно, если ты не хочешь, — тихо шепчу я ему, наклонившись к уху.       — Если ты не умеешь, никто не будет смеяться.       — Мы тебя научим.       Я чувствую, как плечи Гарри напрягаются. Как он сжимается, немного сутулится и хмурится.       — Я умею, — протестует он, а его хриплый голос оттеняет обида.       Он поднимается на ноги, а я хочу поймать его за руку, но почему-то медлю. Брайан поднимается следом, обещая найти Гарри подходящий шар. И, прежде чем отдать парню в руки обещанную десятку, напоминает, как правильно держать. Пальцы Гарри подрагивают. А нерешительность мешает ему нормально двигаться. Я вижу растерянность на его лице. И точно знаю: он не хочет. Он заложник чужого давления.       — Гарри, не нужно, — прошу я, уже стоя на ногах и следуя за ним.       Но и так понятно, что я не тот, к кому он будет прислушиваться. Не в этот момент. Гарри оказывается рядом со скользкой дорожкой, а его длинные ноги заплетаются от приступа волнения.       — Гарри, — снова зову его.       Парень спотыкается. А моя рука успевает обхватить его за пояс и я, потянув на себя, прижимаю его спиной к себе. Он успешно сохраняет равновесие, и мы замираем. Моя рука лежит поперек его живота. Я выдыхаю ему в шею. А Гарри приглушенно всхлипывает. Беззвучно.       Ощущение его небольшого выпуклого живота под моей ладонью баскетбольным мячом ударяет в затылок. Больно и глухо. Я не дурак. Я отлично понимаю, откуда обычно берется такой живот. Выпирающий еще пока немного и выпукло-ровно. Гладко. Не в боках. Это не полнота, на которую любят сетовать девушки, принуждая себя к очередной диете.       Гарри не дышит, а пульс на его шее бьется так же быстро, как тогда у бильярдного стола. Я же не чувствую ног. Коленные суставы — ржавые шурупы. Мне кажется, мы стоим так несколько минут. Впервые настолько близко. Впервые моя рука на его талии. Минуты вечности. Но циферблат над дорожкой отсчитал не больше десяти секунд. Просто каждая секунда обрела мощность континуум.       — Гарри… — вновь шепчу я ему в шею. — Отдай мне шар.       Его пальцы почти не разгибаемые. Он через силу заставляет их двигаться, отдавая мне свою ношу. Я опускаю пеструю десятку на полку, бросая строгий взгляд на остальных ребят.       — Гарри ведь сказал, что не хочет играть.       У кудрявого парня рассеянный взгляд. Влажный. Запуганный. Ему неловко. Он смотрит куда угодно, только не мне в лицо. Я не знаю, начал ли он снова дышать или скоро упадет в обморок от кислородного голодания. Он чуть откачивается, и я боюсь, как бы от волнения его не начало мутить.       Мои пальцы одной руки ловят его за запястье, вторая рука опускается между его лопаток, мы проходим мимо других ребят в сторону коридора. Звуки падающих кегель заглушают мои мысли. В коридоре есть воздух. Мы дышим. Гарри просит отвести его в уборную, его щеки во власти жара. А глаза лихорадят. В мужском туалете ни души. Холодная вода ударяет ему в лицо. Он проводит мокрыми ладонями по шее. Гарри глубоко дышит и делает один глоток. Я стою рядом. Моя рука все еще на его спине.       — Гарри, — зову его, глаза-хризолиты находят мои в отражении. Во рту подобие Сахары. Язык прилипает к небу. Я не могу связать и двух слов. Его умоляющий взгляд просит мои губы срастись. Он боится моих мыслей, он просит не озвучивать их вслух. Я подхожу к раковине и глотаю воду. Глотаю до тех пор, пока не начинаю чувствовать ее неприятный привкус, оставленный ржавыми трубами.       Я должен говорить. Для нас обоих.       — Гарри… пожалуйста… — мои пальцы находят края его свитера, — сними его, — произношу как можно ровнее, хочу, чтобы голос звучал твердо. Он жмурится и быстро качает головой. Загнанно. Беззащитно. — Пожалуйста… мне нужно это…       Тяну ткань наверх. Гарри упрямится, пару секунд, но все же. А затем позволяет стянуть с себя свитер. Я откладываю его на соседнюю раковину. Футболка под свитером такая же безразмерная. Простая белая футболка. Веки парня трепещут, но не поднимаются. А мой язык проходится по ссохшимся губам. Я долго и громко выдыхаю, выталкивая из легких застоявшийся воздух.       Мои ладони опускаются на его живот. Я чувствую, как под ладонями его сводит дрожью. А у меня все тело — одна сплошная судорога.       — Какой срок? — мой язык изворачивается во рту каким-то чудом.       — Д-два месяца… и… — его голос такой полустертый, а ресницы порхают мотыльками. — две недели.       Осторожно очерчиваю гладкую выпуклость пальцами. Как я мог не видеть этого раньше. Почему я не видел этого раньше? А почему должен был?       Я невольно вспоминаю, как Гарри было плохо тогда в баре. Как его вывернуло от одного резкого запаха. И он почти ничего не заказал тогда. Только салат и сок. Апельсиновый сок. Токсикоз. Апельсиновый сок помогает справиться с токсикозом на раннем сроке беременности. Я помню, когда моя мама была беременна, дома часто бывали апельсины.       Широкий свитер же идеально скрывал растущий живот. Ровно. Так, словно его и не было. А Гарри просто любитель безразмерного размера. Он отказался снять свою толстовку в машине. И не ходит быстро, хотя у него длиннющие ноги, и он должен обгонять меня. Движения Гарри всегда плавные и осторожные. Когда на прошлой неделе мы заходили перекусить в кафе он окунал картошку в мороженое. Но я не придал этому значения, потому что он уговорил попробовать меня, и я тоже посчитал это вкусным. В конце концов, у всех разные пристрастия и вкусы.       Интересно, если бы сегодня все сложилось по-другому, когда бы я все понял?       Следующие мысли, которые вторгаются в пространство моего сознания, вытесняя один базис вопросов другим, — кто отец ребенка. Гарри был в отношениях, и у этих отношений результат вышел на лицо. Почему отца его ребенка нет рядом? Почему Гарри приходится жить одному? И в каких они сейчас отношениях. Я думаю о том, что такой человек как Гарри, никогда бы не позволил себе залететь от первого встречного. Значит, связь с будущим отцом, должна носить более глубокий характер. Тогда где он сейчас?       Под дых ударяет осознание следующего: мне нравится Гарри. Он, черт возьми, нравится мне до безумия. Я влюблен в него. Но теперь я понимаю, что вечный билет во френдзону мне обеспечен. Потому что в конечном итоге судьба вернет его к тому, с кем он должен создавать семью. Семью? Я с трудом думаю о том, готов ли я в свои почти двадцать завести семью. Я знаю, что нет. Я не готов. А разве может неготовый к подобному человек претендовать на что-то, на отношения, на что-то больше, пустой симпатии.       — Вау… — шепчу я, а мои руки примагничены к его животу. Я первый раз касаюсь его здесь. Столь откровенно. Интимно. И, пожалуй, последний.       — Я не знал… как сказать, — зеленые кристаллы вновь открыты, Гарри смотрит на меня. А его руки опускаются на мои запястья, и это прикосновение заставляет меня опомниться и убрать руки. Засовываю их в карманы брюк. Все равно не чувствую нервных окончаний. Пальцы словно дерево.       — Все в порядке… — должно быть, — Ты и не должен был, — нужно улыбнуться, и я делаю это. Изображаю подобие. — Просто… вышло внезапно. — Из моих губ вырывается кряхтящий смешок.       Гарри принимается заправлять пряди волос за ухо. Он всегда так делает, когда волнуется. Те снова падают вперед, он заправляет их повторно. Я понимаю, что ему нужно куда-то деть свои руки.       — Ты ведь знаешь, что тебе нельзя играть?       Он кивает. Теперь я понимаю, почему он не хотел играть. Ребенок. Черт возьми, Гарри ждет ребенка. Гарри. Ждет. Ребенка.       С этой новостью нужно, если не смириться, то как минимум переспать. Потому что сейчас мое замкнутое и ограниченное сознание отказывается ее принимать. Я — компакт. Я чувствую себя не правильно. Я не должен чувствовать себя мерзко. Я не должен чувствовать грязь, отвращение, разочарование. Ведь Гарри остался собой. Он всегда был честным. Он не должен оправдываться. И уж он точно не виноват в том, что все так вышло. Но все эти чувства открывают дверь, бросив это ехидное «ничего, что мы без стука?», и начинают топить меня. Я почему-то чувствую себя жутко преданным. И, если не Гарри, то, как минимум, обстоятельствами.       Гарри восемнадцать. Он ждет ребенка. И живет один. У его ребенка есть отец. И даже если сейчас они не вместе, жизнь сведет их обратно. Просто хотя бы, потому что его парень мог тоже оказаться не готов к подобному повороту жизни и позволил Гарри ускользнуть сквозь пальцы. Все. Достаточно. Я подумаю об этом завтра. Сейчас я хочу побыть эгоистом. Больше никаких мыслей. Никаких мыслей о Гарри. И о том, какого это ждать ребенка в восемнадцать. Потом. Не сейчас.       — Ты обещал… отвезти меня домой, — его голос возвращает меня назад в небольшую мужскую уборную. Я смотрю за тем, как Гарри обратно натягивает свой свитер.       — Хочешь уехать?       — Голова заболела, — лепечет он, и костяшкой пальца трет кончик носа. Видимо, отгоняя желание заплакать. А я не собираюсь его утешать. Потому что просто не знаю как. И не вижу в этом смысла.       — Как скажешь, — машинально киваю. — Подождешь меня у выхода, я заберу вещи.       Он кивает. Отворачивается к зеркалу и умывает лицо. Обдает его брызгами снова и снова. До тех пор, пока я не закрываю дверь. Я знаю, зачем он делает это. Он просто ждет, пока я оставлю его одного. Чтобы позволить себе впасть, пусть и в короткую, истерику. У него будет пять минут на себя и свои мысли.       Я ровно шагаю обратно в игровой зал. Я думаю о том, что же чувствует Гарри. Потому что я не чувствую ничего. Я думаю о том, испытывал ли он хоть что-то ко мне, или у меня с самого начала не было ни единого шанса. Я думаю, что мне стоит злиться на него, ведь это было так нечестно. Я думаю, что просто хочу вернуться в начало. Я думаю, мне нужно время, хотя бы несколько часов. Я ненавижу себя за то, что еще могу думать. Я просто хочу сожрать все эти мысли. Низкие мысли. Я хочу затоптать в себе желание сбежать, не видеть зеленые глаза Гарри, никогда, чтобы не чувствовать этого смятения.       Последний укол. Прямо ядом в кровь.       Я влюблен в Гарри. Возможно, я хочу быть с ним. Каждый день своей жизни. Гарри ждет ребенка. Хризолиты могут выносить лишь одного ребенка.       Это не мой ребенок.       Раньше я думал, что некуда спешить, у нас еще так много шагов друг к другу, так много времени. Я был не прав. У нас не было никакого времени с самого начала.