Хризолит

      Гарри не дарит мне утренний поцелуй. Ни на следующий день, ни два дня спустя. Я стараюсь меньше думать о его губах. Стараюсь отвлечься на свои задания. Не обращать внимания на то, как он дремлет, свернувшись на диване. Не замечать запах моего геля для душа, когда он стоит рядом. Не придавать значения тому, как он возится у плиты и готовит ужин. Кстати, в компании Гарри я, наконец, успешно добрался до супермаркета, и мы закупили там необходимые для выживания продукты. Поэтому теперь в моем (нашем?) доме есть еда.       На пятый день мне хочется выть. Но мы обнимаемся перед сном. Гарри говорит, что я теплый. И я хочу до безумия предложить ему перебраться ко мне. В тепло. Но у меня язык отсыхает, когда он мне так нужен! Мы долго стоим, не размыкая объятий. Хотелось бы понять, что иногда творится в его кудрявой голове. Но не выходит. Время от времени между нами магическим образом что-то замыкает, как тогда в квартире у Гарри, и нас намагничивает друг к другу. Между нами искрит. Коротит. Беспричинно. А затем снова буфер. Видимо, мне нужно привыкнуть к этим волнообразным взлетам и спадам.       Сегодня утром выпал первый снег. Первый снежный четверг. К вечеру же он превратится просто в мокрый четверг. Вот увидите.       Найл ловит меня в обед. Вместе со своим:       — Мы можем поговорить?       Только киваю. Мы усаживаемся на один из свободных в длиннющем коридоре подоконников. Найл выглядит каким-то запредельно серьезным, один его вид начинает пугать.       — Что случилось?       — Хотел серьезно кое-что обсудить с тобой.       Закусываю изнутри щеку и жду. Если это снова разговор о том, что я тупой тормознутый идиот и еще не предложил Гарри встречаться, то я стукну этого наглого блондина. Но должен признать: Найл умеет удивлять.       — Гарри ждет ребенка, — неожиданно строго для своего обычного образа выпаливает он.       У меня дыхание прерывается в трахеях.       — Я знаю это. — Зачем говорить мне то, что мне и так отлично известно из уточнения начальных данных.       — Я решил тебе напомнить, — продолжает мой друг, сохраняя свою натуральную, ничуть не наигранную серьезность. — Лу? Как давно вы живете вместе?       По спине крадется неописуемо неприятное чувство. Холодок.       — Несколько дней. Прости, что не рассказал тебе.       Не знал, как лучше поделиться этой новостью. Ну и… Найл бы все равно скоро все узнал сам. Отмахивается, мол, не в этом суть.       — Я просто… волнуюсь за вас, — говорит мой друг, забираясь на подоконник ногами. — Вру, — поправляет себя, а я удивленно приподнимаю брови. — Я волнуюсь за Гарри. Ты как-нибудь реши, хочешь ли ты с ним отношений или нет. И каких. Сегодня вы живете вместе, завтра вы встречаетесь, а послезавтра он выкарабкивается один…       — Ты думаешь, я отношусь к нему недостаточно серьезно? — прерываю его на логической паузе. Хмурюсь, а в животе тяжелеет.       — Я думаю, что ты должен хорошенько все обдумать, — мягко отвечает Найл.       — Господи, ты сам пару дней назад проел мой мозг на тему того, что мы должны быть вместе! А сегодня уже предлагаешь мне подумать!       — Я и сам не ожидал от себя, пока не вдумался в вашу ситуацию, — возмущается парень в свою защиту. — Просто… у вас все по-другому. Меньше чем через год вас будет трое, и это будет чужой ребенок, Лу. И в списке приоритетов для Гарри ты никогда не будешь на первом месте. На втором в лучшем случае. Ну и, знаешь, ваши родители…       Киваю механически.       — Знаю.       — Подумай ещё раз о том, что ты чувствуешь к Гарри, ладно? И будешь ли ты чувствовать к нему это через год? Два? Десять?       Ненавижу эти мысли. Еще больше ненавижу, когда их озвучивают. Ненавижу, как они звучат в реальности. Мне обидно. Обидно, что мой друг, который всегда поддерживал меня, просит еще раз хорошенько подумать о том, не окажусь ли я тупым бесчувственным мудаком через год и не найду ли себе новую пассию для следующего любовного увлечения. Я знаю, в прошлом году у меня было много знакомств, не имеющих за собой ничего серьезного. Но разве можно сравнить Гарри хоть с одним из них?       — Я хочу быть с ним. Я хотел этого тогда и теперь тоже хочу этого ничуть не меньше.       Ребенок этого не меняет. Ведь Гарри остался прежним? Его глаза, улыбка. И то, как он поправляет волосы. Как кусает губы, когда волнуется. Как натягивает рукава на пальцы. И мои чувства к нему тоже остались прежними. Да, возможно, я пока не понимаю всю ту сложность, с которой мы столкнулись и еще не раз столкнемся. Да, возможно, я буду давить в себе припадки трусости и тупости время от времени. От страха ответственности никуда себя не деть. Но, черт, мне двадцать. Все, что я знаю о взрослой жизни: куда запихивать член, а не как разбираться с последствиями этой интимной операции. И, да, я точно никогда не буду идеальным. Наляпаю ошибок. Гладко не выйдет. Но я хочу совершать эти ошибки. Вместе с Гарри учиться на них. Исправлять их. Я хочу вместе с ним узнать законы этой взрослой жизни. Расставить все рамки. Задать координаты.       — Если ты его обидишь, я тебе оторву яйца, — хмуро грозится Найл, но усмехается. А я усмехаюсь следом, потому что не думаю, что у Найла будет хоть один шанс успеть. Гарри сам мне оторвет, если нужно будет.       — Не обещаю, но постараюсь, — обещаю постараться.       — А я зуб даю.       Всё ещё не могу понять, с чего бы Найлу было заводить этот разговор. Об ответственности. Серьезно? Парень, который пользуется женским вниманием, больше нас с Брайаном вместе взятых. Если кто-то и должен был втирать это в мой мозг, так это Брайан. Не Найл. Как у него в сером веществе вообще отсинтезировались такие мысли? Если только…       — Ты говорил с Гарри?       Блондин кивает. А у меня странно вяжет во рту. Не могу сказать: приятно или нет. Странно.       — И о чем вы говорили?       — О тебе, — Найл — Бог абстрактных ответов-неответов.       — Оу, и ты мне больше ничего не расскажешь? — риторический вопрос. Разумеется, нет.       — Неа, — хихикает Найл. — Я дал клятву о неразглашении.       — Сваха, не мог не влезть в чужое личное пространство. Вечно строишь из себя параметр управления.       Спрыгиваю с подоконника. Нужно заглянуть к Гарри. Возможно, украсть его на перерыв. Напоить чаем. И накормить припасенным для него же яблоком. Найл машет мне рукой. Достает из чехла, который все это время был с ним, гитару. На побренчать пару минут, пока его не склеит очередная охотница на крашеных блондинистых ирландцев.       — Лу! — окликает он меня через пару шагов.       Оборачиваюсь. Найл широко улыбается. Его глаза блестят задоринкой как обычно. Брови больше не хмурятся. Чужие мысли больше не нагоняют на него серьезный строгий вид пафосного родителя.       Он дарит мне подсказку и ответ в одном лице.       — Он боится.

~~~

      — Луи? — скребется. Тихий скрип половиц. — Мы можем поговорить?       Сон, который секунду назад собирался вот-вот нависнуть надо мной, пускается в бега. Я быстрым рывком сажусь, всматриваясь в пустую темноту.       — Да, конечно.       Силуэт Гарри появляется из дверного проема и вдоль стены скользит к моей кровати. Одергиваю край одеяла, разрешая ему залезть ко мне в тепло.       Гарри весь вечер вел себя почти как обычно. Почти. Ведь Найл говорил с ним днем. Я то и дело замечал, что он незаметно (почти незаметно) подвисал. Вечером, сидя в кресле с ноутбуком на коленках и переписываясь со старшей из своих младших сестер, я заметил, что Гарри совсем не читал свою книгу. Точнее, он читал. Почти читал. Но за всё время, что мы просидели в гостиной, он ни разу не перевернул страницу. Я так и не озвучил свои наблюдения вслух. Гарри тоже не проронил ни слова. Так что я сначала скрылся в душе, а затем пожелал ему доброй ночи, прежде чем отправиться к себе в спальню. И сейчас он снова в предельной близости от меня. И теперь я понимаю, что именно он делает. Его действия напоминают мне разбег перед прыжком. Чтобы перелететь наверняка через дыру глубиной в пару километров, нужно хорошенько оттолкнуться. Чтобы хорошо толкнуться вперед, нужно отступить назад и взять разбег. Теперь я понимаю: Гарри делает то же самое. И прямо сейчас он летит над губительной пустотой.       — Какие у тебя холодные ноги! — тихо восклицаю, когда ступни Гарри прижимаются к моим ногам.       — Прости, — выдыхает парень.       Он зависает парящим над бездной. В обманчивой невесомости. Еще не зная: рухнет вниз или долетит до другого края. И я протягиваю ему руку.       Пальцы касаются обнаженного предплечья. Поглаживают мягкую, чуть бьющуюся током кожу.       — И что будет теперь? — наконец выхрипывают шепотом его губы. — Что дальше?       — А что ты хочешь?       Гарри пожимает плечами, придвигаясь чуть ближе, натягивая одеяло до подбородка.       — Я не знаю, — не вижу его глаза, потому что ему на лицо падает тень. — А ты?       Мой ответ известен заранее.       — Тебя?       Слышу, как он тяжело глотает. Чувствую, как подрагивает его тело, особенно ноги, сплетенные в узел с моими.       — А если… — ломает предложение в начальной фазе. Так что приходится повторить еще раз, без выдающих его волнение сбоев. — А если у нас не получится?       — Мы попробуем еще раз.       И продолжаю:       — Будем пробовать каждый раз, пока не получится.       Гарри шмыгает носом. А я меньше всего на свете хочу, чтобы он хлюпал как протекающий сапог и мочил подушку своими крокодильими слезами. Большой палец ловит капли, прежде чем они устремляются вниз вычерчивать дорожки. Его лицо горит, прикосновение к его коже обжигает. В темноте почти ничего не видно, только очертания, силуэты. Но тактильно я чувствую, как жар его душит. Как бы нам не потерять контроль над его легкими. Дрожь просачивается из его тела в мое микроразрядами через поверхность соприкосновения.       — О-окей, — единственное, что он шепчет.       Топлю руку в его кудрях, поглаживая Гарри за ушком. Мягко, осторожно. Как запуганного палками бездомного котика. Пока он не выравнивает дыхание.       — Т-ты хочешь попробовать со мной? — самое романтичное предложение из всех, которые мне доводилось произносить. В особенности вслух.       Неразборчивое «угу» в ответ. Почти промямленное. Я бы списал его на нежелание. Но его руки, которые обводят мой пояс, заставляя своего хозяина приблизиться ко мне еще ближе, громче слов вопят о своем согласии.       — Мы попробуем, даже если ты передумаешь? — спрашивает он.       — Я не передумаю.       Он издает скомканный смешок, больше напоминающий жалобный всхлип в смеси с разочарованием и усмешкой.       — Ты сейчас так думаешь… — говорит и не дает мне вставить и слова, лишая наш разговор логической паузы, продолжая. — Пока все просто. Но все не так, как тебе кажется.       — А ты объясни мне?       Пальцы все еще гладят его ушко. Такое горячее от волнения. Пальцы Гарри сжимаются на моем поясе.       — Я не знаю как. Все так сложно… Если бы мы встретились раньше, — его голос подламывается, а сам Гарри шмыгает. Внутри меня все скулит. — Я бы хотел, чтобы мы встретились раньше.       — Ты боишься, что твой ребенок станет для нас проблемой? — не стоило говорить это вслух. Я сам этого боюсь. В глубине души я боюсь этого беспрерывно.       — Разумеется, станет. Как из нас может что-то выйти, когда я… такой.       Пока язык не успел окаменеть во рту, я должен спросить. Сейчас. Пока могу.       — Почему отец ребенка бросил тебя? Как так вышло?       Дергает плечами. Немного резче, чем следовало бы. И отвечает отстраненно. Как-то грустно-пусто. Словно заготовленным шаблоном. Заштукатуривает правду побелкой.       — Ну… так вышло. Просто случилось.       Ответ, после которого задавать все последующие вопросы просто верх жестокости и бестактности. Ответ, отрезающий сразу все попытки. Да и я просто не могу вывернуть язык, чтобы спросить его, залет ли это по его собственной дурости? Хотя мне важно знать. Важно знать степень значимости тех прошлых отношений. Эти абстрактные возможные отношения меня выедают насквозь. Я боюсь быть хуже. Я внутренне бешусь. На наипустейшем месте. И разжигаю в себе потенциальную ревность.       Я знаю, чего боится Гарри. Я понимаю. Мне тоже страшно. Что я вряд ли смогу когда-то быть лучше человека, с которым его природа соединила единым даром. Я никогда не буду первым. И как бы я ни занимался самообманом, что это ерунда, Гарри прежний. Это не ерунда. Возможно, завтра я возненавижу его ребенка. Возможно, я буду любить его сильнее, чем кого-либо. Завтра покажет. Возможно, я просто еще не понимаю, сколько мне придется взять на себя. Я ни разу не думал о том, что такое семья. И как она появляется. Но, видимо, настало время подумать. Мой момент открыть сундук с этими мыслями. Возможно, из нас правда выйдет бессвязный бред. Хорошенько сдобренный проблемами, которые повыскакивают на пустом месте. Но я знаю: я искренне люблю Гарри. И я искренне хочу быть с ним. Сегодня. Сейчас.       — Случилось, значит, случилось, — изрекаю, заключая его лицо в ладони. — Будем решать проблемы в хронологическом порядке. Ты хочешь быть со мной? — вопрос, сопровождаемый уверенным кивком и неуверенным взглядом. — Отлично. Я тоже хочу этого. Хочу, чтобы из нас что-то вышло. Остальные проблемы как-нибудь решим. Потом и вместе.       — Ладно… — дрожащие губы прижимаются к моим, не позволяя мне вдохнуть. Накрывают. Пальцы прикасаются к щекам. Мягко. Плавно. Обводят скулы. Рот послушно приоткрывается, стоит лишь чуть податься вперед, отвечая. Кончик его языка горячий. Нерешительный. Но противоречивый. Мне нравятся в Гарри эти две особенности.       Перебирается еще ближе, наваливаясь на меня. Прикусывая мою нижнюю губу. Рывком сажусь, утягивая Гарри к себе на колени. Опуская руки по его спине. Его чуть вспотевшие ладони скользят по моей шее. Мы целуемся. Весьма жадно после жестокого, губительного перерыва. Но теперь я знаю, что мы будем целоваться чаще. Превратим наши поцелуи в ритуалы.       Его губы свободны. Немного припухшие. И при нормальном освещении, наверное, покрасневшие. Мои засасывают кожу у него на шее. Стремительные и желающие оставить на нем первую демонстративную отметку. И теперь я имею на это полное право. Гарри чуть шикает. Но недовольство овладевает им не дольше секунды. А затем он только больше открывает мне свою шею. Очевидно, разрешая мне оставить еще несколько интимных меток, которые он сам же завтра будет прятать под свитером с высоким горлом.       Он пахнет моим гелем для душа. Каждый кусочек его кожи. И эта мысль заводит. Мысль о том, что его личный запах смешался напрочь с запахом моей квартиры, моего мыла, геля для душа, шампуня. Переворачивает меня два раза на сто восемьдесят градусов. Сначала вверх дном, потом обратно. И тепло его тела предельно ощутимо. Сначала через тонкую ткань его забавной пижамки. Затем без нее.       Ему нужны мои прикосновения. Мое внимание. Мои поцелуи. Ласка. Мой безумно ласковый и отзывчивый мальчик. И я не могу не дать ему это. И сейчас все ощущается по-другому. Полноценно. Полноправно. Особенно когда губы ловят его первый раскрепощенный стон. Наслаждения. И давятся им.       Особенно когда он лежит у меня на груди. А его щеки горят. Волосы спутаны, прилипают к вискам. И он дышит искусственно размеренно. А его глаза все еще мерцают в темноте яркими вспышками. Зелеными искрами. Гоняя по телу судороги постепенно отпускающего оргазма.       Особенно когда он целует меня после, все еще под влиянием тумана в голове. Такой смелый. И шепчет. Тихо и сбивчиво шепчет словно себе, а не мне. С трудом разбираю:       — Пожалуйста… Я так хочу попробовать… Пожалуйста…       А мои губы невесомо доцеловывают его лицо. Каждый уголок, который был обделен моим вниманием. Если такие вообще есть. И ответные слова рвутся наружу. Проделывают свой путь из глубины моего тела прямо к горлу, но застревают. Их мало. Я знаю, что чувствует Гарри. Хочу думать, что знаю. И я знаю: всех слов мало.       Гарри засыпает со мной. Рядом. В моей постели. В его постели. Нашей постели.       Я не говорю Гарри о том, что люблю его. Эти слова слишком паскудны и ничтожны. Просто слова. Они никогда не опишут то, что я чувствую.