«- Хватит! Пожалуйста! Хватит… прошу… Ненавижу! Хватит, хватит!»
— Ты помнишь, Луи. Ты все понял тогда. Нет же. Нет. Как я мог понять, когда я только сегодня с трудом восстановил порядок фрагментов в своей голове. Разве я мог понять, что целая компания изнасиловала, включая меня, невинного подростка, когда был даже не в состоянии, вспомнить, как и где я очутился. Разве такое возможно понять и забыть? Словно этой страшной мысли никогда и не было в моей голове. Как её вообще возможно стереть? Нет, я не мог понять. Я не мог и грамм запомнить в тот вечер. Тогда почему меня никогда не покидала мысль о том, что я сделал что-то неправильно? И этот укоризненный взгляд зеленых глаз. Преследовал изо сна в сон. Пока не обернулся образом Гарри. Тогда почему я никогда не мог вспоминать этот вечер, как что-то приятное? Как обычную вечеринку полную алкоголя, музыки и секса в туалетных кабинках. Почему я всегда загонял мысли о ней как можно глубже? Словно этого дня не существовало. Словно он хранил в себе то, что не могло существовать в моей жизни? Мерзкая часть моей животной, легкомысленной, стадной слабости. — Когда начал звать на помощь, помнишь? Помнишь, ты все помнишь, Луи. И ты просто ушел, — убивает меня каждой выплюнутой буквой. — Нравится не помнить то, что не хочется, да, Томмо?«- Нет! Нет, пожалуйста… — слабое тельце брыкается. В последних попытках. А лицо заливают истеричные слезы. Запоздалые. Глаза смотрят на меня. Жаждут, что хоть кто-то остановит это бесчестное надругательство над ангельским, идеальным телом. Просят. Потому что сил терпеть эту пытку от одного члена к другому больше нет. И на секунду я понимаю это. На секунду мне кажется неправильным всё, что происходит. На секунду я хочу дернуться вперед, хотя у меня даже ремень еще толком не застегнут. Я чувствую озноб. На секунду. А потом меня кто-то отпихивает. Я мешаюсь на проходе. И наш зрительный контакт утерян. Я теряюсь в прострации. Кто-то советует мне свалить с прохода. Не мешать очереди. И я ухожу.»
Я ушёл тогда. Задвинув подальше мысль о том, что это акт насилия, а не бешенного купленного секса. У меня в голове была полная свалка. Поверх которой накинули оргазм. Но эта секунда. Секунда ярких зеленых глаз. Я помню её. Помню свои мысли о том, что я должен остаться. Я должен хотя бы узнать, что происходит. Даже после того, как сам вляпался с головой в немыслимое дерьмо. Поздно, но узнать. Но я не узнал. В следующее мгновение в голову ударила новая порция расслабляющего дыма. И я позволил себе отдаться ей. Я позволил себе беспечность. Я позволил себе равнодушие. Я позволил себе уйти. — Хочешь знать, сколько человек его еще трахнуло? Хочешь… Бью в слепую. Потому что перед глазами темнота, сдобренная пританцовывающими белыми точками. Шум в ушах. Трахея в огне. Я задыхаюсь, словно наглотавшись угарного газа. Костяшки в кровь. Губа в кровь. Душа в кровь. Я олицетворение всех видов боли. Злости и отчаяния. Я разлагаюсь вместе со своим телом. Нанося и принимая новые побои. Не страшно. Главный удар уже нанесен. Неисцелимый. Неисправимый. Немыслимый. — Мразь! Блять! Блятьблятьблять! Я предал Гарри.~~~
Нас успешно растащила компашка миролюбивых студентов с дополнением в лице двух парней из службы охраны. Не знаю, что в дальнейшем светит Аарону кроме посещения медпункта, но меня просто решают выпроводить с территории кампуса. Без лишних проблем и трудностей. Я даже не особо сопротивляюсь, потому что моя голова не варит. В крови зашкаливает концентрация адреналина. А тело напряжено и изнеможено до предела. Только оказавшись запертым в многофункциональную четырёхколёсную коробку, я начинаю приходить в адекватное сознание. Начинаю ощущать ноющую боль в разных частях своего тела. Жжение и нервную тиковую пульсацию в голове. Слава Богу, мысли прогоняются покорно. Не терзают меня еще сильнее и без того добитого этим днем. Но для закрепления эффекта мне нужно отравиться чем-нибудь в меру крепким. Чтобы заглушить все нарывающие живые остатки моей души. Чтобы зашивать потом было не так больно. Мне нужен анальгетик. Нахожу маленький супермаркет. Специально выбираю такой, чтобы он больше напоминал два спаренных ларька. Чтобы там было меньше людей. Никаких корзиночек и ряда ящиков для хранения личных вещей. Самый вшивый супермаркет в Честере, который встречаю, медленно проезжая от улицы к улице. Не стоило, пожалуй, кому-то с раскрасом на роже, подобным моему, продавать что-то крепче Pepsi Light. Вообще стоило выставить прочь. Но, видимо, у меня настолько уничтоженный вид, что обстоятельства решили меня хоть немного пожалеть. Наверное, я заслужил за сегодня хоть немного горького сочувствия. Я определенно не в том состоянии, чтобы совершить как минимум пяти часовой переезд между городами, потому что мои руки дрожат настолько, что я просто чудом припарковываюсь в одном из жилых кварталов, в которые заезжаю после какого-то из поворотов. Кислое вино, или что это за несусветная дрянь, стекает по моему горлу, вливая в мое тело потоки тепла. Я сижу, повиснув на руле. В замолчавшей машине. И с каждой секундой тишины, с каждым маленьким глотком требуемого мне пойла, я чувствую, как гневная дрожь отпускает, сменяется чем-то еще более пугающим. Обреченностью? Отвращением. К себе, к ситуации, к каждому моему чувству. Никогда не думал, что однажды буду вынужден испытать этот набор. Гамму эмоций. Всё это время, что именно было правдой? Гарри, который дернулся от меня прочь в машине, или Гарри, который обнаженный лежал со мной кожа к коже? Как у него хватило смелости приблизиться ко мне ближе чем на сотню метров? Почему? Почему он не сбежал? Как он позволил нам зайти так далеко? Я ведь сделал ему больно. Я участвовал в акте надругательства над ним. Над его непорочным телом. Как, помня это, он смог смотреть на меня? И как мне, зная это, теперь смотреть на него? Как не закопать себя под слой пыли, желая быть вытоптанным его ногами? Как выразить свое запоздалое раскаяние? Как найти хоть одно слово? Как? Я просто не знаю, что будет завтра. Я не хочу, чтобы оно наступало. Я ничего не хочу. Уснуть и не просыпаться до самой смерти. Открыть глаза только, чтобы попрощаться. И снова уснуть. Только у жизни на мой счет, очевидно, другие планы. Совсем другие. Мне отводят несколько часов на мучительный сон. Утомивший меня еще сильнее, чем вся последовательность событий вчерашнего дня и сегодняшней ночи. Я буквально раздираю глаза. Мечтая, чтобы моя голова, мой мозг зудели от похмелья, но нет — всему виной мысли. Слишком много. Слишком ярко. Слишком реально-тошно. Пытаюсь определить, который час. Ради этого начинаю поиски своего телефона, который вчера зашвырнул куда-то на соседнее сиденье. Нахожу его рухнувшим вниз. И без каких-либо признаков жизни, кроме как мигающей надписи «Батарея разряжена», когда я раздраженно жму на кнопку включения. Идеально. Итак, я все еще в Честере. Я не знаю, который час, разве что ориентируясь на врожденное чутье. Я не могу никому позвонить, а дома меня все еще ждет Гарри. И спасибо мистическим силам свыше за то, что я, кажется, весьма себе очень даже помню дорогу обратно. Меня ожидает самый мучительный переезд в моей жизни. И я, определенно, физически и морально не готов его совершить, но вынужден. Все теми же обстоятельствами, которые, как кажется, начинают играть со мной в кошки-мышки. От сухости в глотке меня спасают остатки газированной воды, бутылочка номиналом в 0.5 находится все так же, где-то под соседним сиденьем. Все, о чем я стараюсь думать это, где повернуть, не превышать скорость, притормозить на красном, перестроиться в другой ряд. Хотя в моей голове отчаянно борются между собой две истины. Одна из них хочет, чтобы я сбросил скорость до нуля, она знает, что я просто еще не готов вернуться. Что я просто не готов подняться по лестнице, открыть дверь. Я ни к чему не готов. Я даже не знаю, смогу ли рухнуть в ноги. Или просто умру. Она желает оттянуть момент моей маленькой смерти. Другая же настойчиво повторяет мне, что я просто не имею права на эту слабость. Я не имею права быть не готовым. Не сейчас, когда меня ждет Гарри. Такой слабый, уязвимый, внутри которого тлеет новая жизнь. Я просто не могу сбежать сейчас, когда мы стали настолько близки, когда я привязал его к себе, когда я нужен ему. Эта мысль заставляет меня давить на газ. Заставляет двигаться вперед. Разлагаясь от стыда, сгрызания совестью моих внутренностей. На улице не то день, не то темнеет. Или это просто все небо в тяжелых тучах. Символичных. Когда я въезжаю в Линкольн, мне кажется, меня уже вовсе не существует. Когда машина останавливается на подземной парковке, я не могу найти силы двинуться. Я все еще могу остаться в салоне. Я все еще могу доехать до кого-нибудь из ребят, зарядить свой смартфон и написать Гарри о том, что был вынужден остаться с семьей. Я все еще могу спасти нас обоих ложью. Но даже мой звонок не понизит его волнение, не изменит того, что он был брошен один в пустой квартире. Так, что все весьма очевидно, я должен выйти из салона своего автомобиля и подняться наверх. Я все еще не знаю, что скажу ему. Смотрю в зеркало заднего вида, выгляжу весьма ужасно. Даже при том, что с утра мне все же удалось немного стереть последствия вчерашнего акта мнимой справедливости. Моих глаз просто нет на лице. Взгляд определенно отсутствует. Я мертвец. Говорить ли мне о том, где я был вчера? Нет. Соврать. Что-нибудь о драке за пачку чипсов в закусочной при парковке. Определенно. А дальше действовать по ситуации. С этой мыслью я проворачиваю ключ в дверном замке и толкаю дверь, что пропускает меня в прихожую квартиры. Напоминаю себе правило: главное улыбаться. Пытаться. Суметь. Перебороть в себе эту эмоциональную катастрофу. Я ведь хороший актер. Я должен справиться. Первые мгновения в квартире царит тишина. Затем мои кривые руки с грохотом роняют ключи на пол, и я тихо матерюсь. Что-то с шумом падает, судя по в звуку, где-то в гостиной. Затем скрип диванных пружин. И в проходе появляется фигурка Гарри. В полумраке коридора я плохо вижу его лицо, я знаю, буквально чувствую его запуганный взгляд. Очертания кудряшек торчат в разные стороны. — Луу… — его тихий сонный, взволнованный, испуганный шепот. Несколько мгновений, и я оказываюсь в кольце его рук, которые обвивают мой пояс. А его нос утыкается мне в шею. Я чувствую его дыхание. Оно чуть сбито, словно Гарри только что проснулся от злого кошмара. Но, скорее всего, просто резко подскочил, услышав шум в прихожей. Поднять руки. Оторвать их от боков. И обнять его в ответ. Выполняю на автомате. А внутри хаос. «Девятый вал» — лучшая иллюстрация бури, что убивает меня изнутри. Начиная от левого желудочка в сердце. — Ты вернулся… наконец-то, — теплые губы касаются кожи, и я хочу пустить себе пулю в висок. А лучше в два. Сначала в один, затем в другой. Было бы идеально. Теплый носик чертит невесомую дорожку вниз к моему плечу. А я слышу, как Гарри набирает полную грудь воздуха. Втягивая в себя запах моего свитера: смесь порошка и одеколона. И успокаивается, видимо, не обнаружив на мне какого-нибудь чужого, незнакомого парфюма. Я чувствую, как его тело расслабляется под моими ладонями. — Все хорошо? Твой телефон был недоступен… — касается моих волос на затылке. Ладони обводят линию моей шеи. Его дыхание у моих губ, я лишь успеваю чуть уклониться. Его губы мажут по скуле. А кожа под моими руками снова покрывается мурашками. — Луи? — пальцы ловят мои подбородок и вслепую крадутся к губам. Почти неощутимо прикасаясь к запекшейся корочке крови. — Что… произошло? Сейчас. Говори. — Подрался?.. — мой голос звучит так, словно я его продал злой морской царице из русалочки. То есть никак. Руки Гарри опускаются вниз, пальцы ловят мои ладони, и он, отстраняясь, тянет меня за собой. На свет. Как бы ему не стало дурно от моего лица. Смотрю вниз. Страшно. Очень страшно переступать порог ванной комнаты. Оказываясь рядом с Гарри и без того в слишком замкнутом пространстве. — Боже мой… Больше Гарри не говорит ни слова. Я смотрю на то, как шлепают по плиточному полу его ноги, облаченные в домашние тапочки. Слышу, как открываются и закрываются дверцы шкафчиков. Что-то опускается рядом, наверх стиральной машинки. Журчит вода. — Сядь, — руки подталкивают меня к краю ванны, на который я послушно опускаюсь, а сам Гарри встает между моих разведенных коленей, наклонившись над моим лицом. — Скажи, если будет больно. Киваю. И спешу закрыть глаза. Потому что не могу даже на секунду заглянуть в его хризолиты. Страшно. Мягкое махровое влажное полотенце осторожно касается моего лица. Стирая с него оставшуюся грязь, и еще раз осторожно протирая разбитые участки губ. Затем кончик моего носа улавливает специфический запах медикаментов. И кожу губы нещадно жжет. Так, что хочется поморщиться, но я лишь сильнее стискиваю пальцами край ванной. — Прости… — извиняется, словно, это его вина, что мое лицо едва живо. — Еще немного. Холодные пальчики принимаются осторожнее некуда втирать густую мазь сначала на левой скуле, затем на лбу. — Теперь снимай, — произносит Гарри, дергая вниз замочек молнии на моей куртке. — Давай, посмотрим, что под одеждой… Я на автомате стягиваю куртку с локтей, тяну рукава. Что-то с легким шорохом падает на пол, и мы оба опускаем взгляд. Свернутый в четыре раза лист бумаги. Гарри приседает первым, чтобы поднять его. Сосуды, что удерживали до этого мое сердце, обрываются. Оно падает. И я ничего не могу с этим сделать. Даже дернуться. Гарри медленно разворачивает бумагу. И вчитывается в ее содержимое. Его нижняя губа рефлексорно вздрагивает. Поджимается через дрожь. Длинные пальчики дергаются, а вместе с ними дрожит и листик бумаги. — Вау… — Я был в Честере, — выдыхаю. Поднимаю лицо, кажется, одновременно свое приподнимает и Гарри. Наши взгляды пересекаются. Его глаза такие затравленные, большие, испуганные. Он сбит с толку. — У тебя есть сестра? — Ты ведь не сказал, что… — Нет, — быстро качаю головой. Не сказал. Зеленые глаза влажные. Ошеломленные. Ждут, что я успокою их обладателя. Потому что он на грани паники, что вспыхнула в нем за одну секунду. — Как ты?.. Зачем?.. Слова повисают в воздухе. И я понимаю, что это тот самый момент. Когда моя ложь никогда не будет озвучена. Момент нашей страшной правды. Момент наступивший слишком рано. Слишком внезапно. Слишком не так. Момент, которого не должно было быть в нашей истории. Момент боли. Момент расплаты. Момент истины. Конец всему, что мы пережили до. Момент, когда я должен озвучить свой страшный грех. Сломать человека, которого люблю еще сильнее. Разрушить это совсем новое «мы». Момент, который уже не избежать. Я должен рухнуть. Лежать в его ногах. Пока не сдохну от мысли, что он никогда не простит меня. От осознания, что больше никогда не смогу прикоснуться к моему Гарри так, как прежде. Как еще мог вчера утром. Он больше не мой Гарри. Я должен сказать хотя бы скупое слово «Прости», как бы жалко, как бы эгоистично оно не звучало. Как бы другие не осудили меня за это простое слово. Но я не могу. Ничего не могу. Только издаю это ровное. — Гарри? — хризолиты полные отчаянной боли смотрят на меня. — Я всё знаю. Губы больше не розовые. Белесые. Словно Гарри на грани обморока. И все, что удерживает его в сознании, это листочек в руках. Который трепыхается в сломанных пальцах. — Знаешь, что? Как я могу убить этот отголосок надежды. — Я всё помню, — одно слово в корне меняет смысл. — Всё? — его голос другой. Чужой. Сломанный. Но все еще полный недобитых остатков надежды. А я больше не могу ничего сказать. Только киваю, с трудом глотая. Да и то скорее роняя голову вниз. Тихий всхлип. А ладони закрывают от меня его лицо. Его плечи дрожат. Мои тоже. Мир начинает медленно плыть перед глазами. Вся картинка. Расфокусирована. Мне жаль. Безумно жаль. И я не могу понять, как жизни удалось вывернуть все между нами именно так. Криво. Грязно. Почему мы просто не могли встретиться, влюбиться, строить жизнь вместе. Зачем нужно было создавать эту, такую искусственную на первый взгляд драму, участником которой я никогда не должен был оказаться. Легкие горят. Капли скользят по щекам вниз. По моим щекам. По его щекам. Погнутый листок лежит на полу. Между нами. Буквами вверх. Добивая. Я зажмуриваю глаза, чтобы не видеть его. Ощущая колоссальные проблемы с дыханием. Чувствуя слабость в ядре каждой клетки. Все еще не принимая эту реальность. Гарри скулит. Тихо. Как кошка с перебитыми лапками. Я как рыба на суше. Раскрываю губы в немых вдохах. Мы плачем.