Хризолит

      Плачем.       До сих пор не можем вернуться каждый из своей реальности. Веки закрыты. Чтобы не видеть больше ничего вокруг. Чтобы плакать молча. Беззвучно. В личной эмоциональной колбе. Дыхательные пути — заряженные провода с максимальным сопротивлением. Не пропускают воздух ни в одну сторону, ни в другую.       Но мы вынуждены вернуться.       Я слышу, как Гарри первым срывается с места. Именно слышу, только потом открываю глаза и вижу, как он исчезает за дверью. Которая громко прилетает в косяк. Я паникую. Ежесекундно. Знаю, что нужно рвануть следом, не выпуская ситуацию из-под контроля. Знаю, не потому что это соображает мой подторможенный, убитый мозг. Это знает мое тело.       Мы сталкиваемся в дверях. Носом к носу. И я не готов к этому. Определенно. Просто переменчивое сознание Гарри решило вернуться, чтобы обрушиться эмоциональной лавиной прямо на месте нашего правосудия. Край двери едва ли не стукает меня по лбу, когда он пролетает вперед. Его дыхание перетертое. Губы, хочу забыть их мертвый цвет. Почти как у покойника. Глаза — моя слабость. Самый острый топор. Свистит над моей шеей.       — Зачем? — вопросом поперек горла. Пустым вопросом, который, как кажется, даже не требует моего вмешательства в ответ. Что я могу сказать?       А мальчика напротив пробирает неразборчивая, почти неадекватная дрожь. От головы до пят. Паникует. Истерит. На нижнем спуске. Готовый сорваться с крыши небоскреба. Мне его не поймать.       — Тебе было плохо со мной?       Губы слиплись. С трудом протискиваю сквозь щель смятое:       — Что?..       — Тебе было плохо со мной?! — повторяет увереннее, на несколько тонов выше, четче. Отчаяннее. — Зачем ты поехал? Зачем ты, ты…       Рябь. Дергается уголок губ. Смысл его слов найден не был, пожелав оставаться утерянным. Я знаю одно: нашим телам нужен контакт. Я ищу его. Хочу притянуть к себе до надломленных костей любимое тело. Но Гарри бьет мою руку, отталкивая.       — Нет, — резко и больно.       Теперь я понимаю, все начинает рушиться. До этого нас просто хорошенько шарахнуло молнией. Каждого. А теперь «мы» рассыпаемся, как песчаный замок. Ускользаем сквозь пальцы.       — Гарри…       Зеленые камни сквозь прозрачную призму слез. Что срываются вниз друг за другом. Градом.       — Зачем… — громкий надрывный всхлип, и Гарри больше не стоит напротив меня. Испарился. Умчался. Слышу его тяжелые шаги. Слышу, как что-то громко падает. По звуку стул. Слышу всхлип, беспомощный.       Когда я быстро прохожу следом, Гарри стоит ко мне спиной. Его плечи сжаты, словно он готовится, что его вот-вот ударят. Розгами. Или тяжелой арматурой. Не оставляя ему и шанса выжить. Я боюсь. Подойти еще ближе хоть на нанометр. Тупо стою в дверном проеме.       — Тебе было мало меня! Зачем ты поехал! — слава Богу, я не вижу его лица. Эта пытка была бы подобно четвертованию. — Луи?.. — а нет, он все же оборачивается. Бог решил, что стоит добить меня.       — Я хотел убедиться, что это не ты… — звучит мой голос откуда-то из космоса. Ложь.       — Что это не я? — надламывается на последнем слове. Смотрит на меня. С укором? Немного ядовито. Желая пристыдить меня за брошенное оправдание. — Или что это… я?       Больно. Скальпель залез под кожу. Я в состоянии болевого шока. Смотрю на него. Моргаю. И понимаю смысл. Понимаю: где правда, а где ложь. И хочу сдохнуть. Еще сильнее, чем хотел прежде.       — Гарри… — шепчу.       Вот он — ответ на вопрос. Лицо парня искажает гримаса. Обреченности. Его глаза — чужие. Лишенные бликов. Мертвые. Губы предательски дрожащие. Словно от холода.       — Ты соврал о том, что ты из Суидона.       — Неужели? — немного резкое. Чуть гордо вздернутый подбородок. С вызовом. Гарри преображается на моих глазах. Из слабого в готового зубами вцепиться мне в горло в любую минуту. В того самого Гарри, с которым я познакомился в буфете, который дернулся от меня в холле, шарахнулся в машине. Который не желал принять мою помощь в кабинке, склонившись над унитазом. Прежнего Гарри.       — Ребенок… — в голове многоядерный процессор. Вспоминает все неточности. Все погрешности. Все ошибки. Фейлится на самых простых тестовых подборах. Обнажает все изъяны. Изъяны непродуманной лжи.       Впервые в моей голове селится вопрос, ответ на который я, к сожалению, знаю. Ожидаю без надежды на лучший исход. Ребенок Гарри. Ребенок акта унизительного насилия?       — Какой у тебя срок?       — Посчитай сам, это не сложно, — Господь Всемогущий, как же неконтролируемо его трясет. Плечи, кисти, пальцы, ноги.       Гарри говорил, что он на третьем месяце. Но тогда выходит, что после всего, что с ним произошло в клубе, прямо перед нашим знакомством, ему нужно было неплохо перепихнуться, чтобы обзавестись довеском. Невразумительный бред. Немыслимый. Неправдоподобный. Ответ только один. И я знаю его. Знаю, откуда должен вести отсчет.       — Второй триместр… — связываю слоги воедино. — Боже, неделя двадцатая?..       — Девятнадцатая, — поправляет Гарри. Его голос ровный как бритва.       Почему я не понял раньше?       Рука парня дергается. Ищет мишень. Находит. Сахарница летит кувырком по столу, раскидываясь ровненькими кубиками. Они перекатываются с грани на грань. Летят со стола на покрытый линолеумом пол. Сам же Гарри обхватывает другой рукой ушибленные от импульсивного движения пальцы. И это толкает его за черту истерики.       — Зачем ты все испортил! Кто просил тебя?! Чем ты думал?! Что ты думал? — слова прорываются из него. Разрываемые из затакта сбитыми всхлипами. — Что ты узнаешь, и все станет заебись! — тело как всегда передергивается, под звуки мата в любимом голосе. — Что ты вспомнишь, и мы сможем жить дальше! Как прежде?       Из последних сил. Вышаркиваю языком.       — Что это не ты, а просто… глупый сон…       — НО ЭТО НЕ СОН! — Гарри срывает голос. — Ты ведь не подумал! Ни о чем не подумал! И теперь все испорчено…       Пятится, врезаясь в ближайшую полку. Сбивая локтями столовые приборы, что звенят, соскальзывая на пол. А я горю. Под зеленым взглядом. Осужденный. Приговоренный. Чувство раскаяния, разочарования, самопрезрения. Все это в одном флаконе. Посильнее мышьяка. Разъедает похлеще любой щелочи.       Следующий вопрос. Решающий.       — Всё это время ты… — всё помнил? Сдаюсь, проигрываю. Кончик языка упирается в сомкнутые зубы.       — Всё это время было замечательным! — Гарри протяжно воет. — Мне было так хорошо с тобой! Зачем ты все испортил?! Луи!.. Я так старался… Чтобы все было правильно. — охает, трет глаза. Так яростно. Почти безрезультатно, слезы все равно льют вниз. — Ты все испортил! Зачем?! Зачем ты сделал это?! З…       Вздыхает. Бледнеет. Хотя казалось бы куда сильнее. А в глазах истерику вытесняет страх. Лицо каменное. Губы в немом вскрике. И в следующую секунду тело Гарри ползет вниз. Он цепляется руками за край стола. Стонет. И я оказываюсь рядом, ловлю его.       Голова откидывается назад мне на плечо. Сам он тихо шипит. Прижав ладонь к левому виску.       — Больно… Больно…       — Шшшшшшш… — выдыхаю в его висок, крепко удерживаю его под локти. — Тихо…. Тихо…       Дергается. Трясется. Тело такое хрупкое, непослушное.       — Гарри… Шшшшш… — одной рукой перехватываю его за пояс, другую кладу на плечи. Плавно поглаживая. Стараясь унять эту удушающую его трясучку. А внутри сам на грани срыва. Безвозвратного. — Что с тобой?..       — Б-больно… — мявкает так жалобно. Жмурит глаза от испуга. Морщится. — …кольнуло. Все закружилось… — опускает руку на низ живота. Я вижу, как дергаются его пальцы.       Сердце вышло из грудной клетки, вскарабкалось по гортани наверх и теперь постукивает прямо на уровне гланд. Остальные внутренности тревожно молчат. Замерли. Даже легкие особо не торопят меня сделать следующий вдох.       — Больно дышать… Боже…       — Я поймал тебя… Всё хорошо… — шепчу, согревая дыханием кончики его ушей. — Я поймал тебя…       Гарри немного учащенно дышит. Взволнованно. А тело такое слабое в моей хватке. Колени подогнутые. Пытаюсь помочь ему сдвинуться с места, чтобы провести в гостиную на диван. Но у него не получается переступить даже на полшага. От накатившей слабости. Осторожно опускаемся вместе на пол, и я помогаю ему сесть на мои ноги, укладывая его голову себе на плечо. Сбитое дуновение его дыхания. Такого нежного. Легкого.       — Пожалуйста, не уходи… ты мне обещал… — быстро шепчут его губы. Одержимые. Искусанные.       Я молчу. Пытаюсь понять, почему он продолжает так тесно прижиматься ко мне? Почему его пальцы цепляются за меня? Зачем? Гарри камикадзе. Саморазрушитель.       — Ты обещал… Что мы попробуем… даже если…       Глажу его по спине. Медленно. Боюсь прикоснуться как-то не так. Боюсь, что мое прикосновение будет ему неприятным. Чужим. Принуждающим. Гадким. Разве оно может быть каким-то другим?       — Не уходи, пожалуйста…       — Не уйду, — обрубаю свой последний шанс на побег. Да и разве я когда-нибудь смогу его совершить. Особенно сейчас? Когда в моих руках такой уязвимый, ранимый, перепуганный Гарри, в теле которого две жизни. Разве я имею хоть какое-то право на побег, когда он просит меня. Умоляет меня. Плачет, желая, чтобы я остался рядом. Как бы мерзко мне не было. От себя. От ситуации. У меня нет прав. Никаких. Не после того, как вытоптали его жизнь. Перемяли под подошвами. Я сам перемял.       Я бесправный.       Мы обнимаемся. Это так странно. Так неправильно. Морально невыносимо и больно. Но как я могу оторвать Гарри от себя? Мои руки продолжают поглаживать его спину. До тех самых пор, пока дрожь не отпускает его. Наши глаза закрыты. Мы притворяемся. Притворяемся, что весь прошлый эпизод выпал из нашей жизни. Как что-то лишнее. Наш самообман выдают только мокрые глаза.       — Я здесь, всё хорошо… с тобой и ребенком все хорошо…

~~~

      К сожалению, я не супермэн. Так что поднять Гарри и донести его на руках до кровати я не способен. Но я помогаю ему снова встать на ноги и довожу до спальни. Эмоционально вымотанного. Уставшего. На грани слабости.       Парень цепляется за мои рукава своими длинными пальцами, не желая отпускать от себя. Вынуждая меня набраться смелости, чтобы лечь рядом, поверх покрывала. Мы молчим. Между нами все почти так же, как и было на кухне, когда мы сидели, вцепившись друг в друга на полу. Мы лежим. Я слушаю, как Гарри тихо дышит. Моя рука подложена ему под голову. Его щека прижимается к моему предплечью.       Все это происходит не с нами. Мне немного дурно. Подташнивает. Но я засовываю это дурное ощущение поглубже. Боюсь обнажить его. Боюсь, что Гарри заметит и его снова замкнет.       — Не уходи никуда…       Я все же чуть опускаю взгляд. И встречаю его глаза. Такие блестящие, красивые, переливающиеся. Поджимаю губы, в попытке дернуть уголками в карикатуре на улыбку. Выходит или нет? Не знаю. Боюсь знать. Мысль — перепутанный клубок ниток. Не распутать. Только рубить. Но я же мазохист, легкие пути предназначены не для меня, поэтому я тяну за самую очевидную ниточку.       — Ты не боишься?       Гарри моргает.       — Ты не боишься… меня? — повторяю, а уточнение дается мне непосильным пересиливанием своего вяжущего языка.       Я жду, что его глаза полыхнут яростью, ненавистью, страхом. Но вижу только грусть и разочарование. С ужасом осознаю, что последнее не имеет ко мне никакого отношения. Гарри отвечает односложно, чуть покачав в подтверждение своих слов головой.       — Нет…       Не правильно. Слишком просто. Словно жизнь никак не наиздевается надо мной, продолжая водить за нос.       — Ты ДОЛЖЕН бояться меня… — это самые невыдавливаемые слова в моей жизни. Будто я пять минут назад вышел от зубного, который под анестезией пересверлил мне всю челюсть.       Мы обречены. На верный неисправимый след, нерастворимый осадок, никогда не побледнеющий шрам на коже.       — Я не боюсь тебя… — вышептывает у моих губ. А я силюсь, чтобы не отвернуться. Глотая его дыхание.       — Почему?       Его глаза так близко. Такие большие. Искренние. Немного напуганные, несчастные, загнанные, но теплые. Желающие надежды. Любимые. Доводящие меня до любовной лихорадки.       — Я не знаю, — неуверенно, сдавленно. — Не знаю… Наверное, потому что ты никогда не сделаешь мне больно? … — отвечает Гарри. Звучит до безумия абсурдно. Ведь я уже сделал. — И ребенку… и ты заставляешь меня чувствовать себя особенно… хорошо. Как должно быть. Так правильно…       Внутри кто-то щедро разлил серной кислоты. Разъедает со страшной силой. Выжигает. Я бы предпочел, чтобы Гарри злился на меня. Бил меня. Топал ногами. Выпинал прочь за дверь. Запретил прикасаться к себе до конца жизни. Собрал свои вещи и сбежал от меня туда, где бы я никогда его не нашел. Но передо мной снова мой Гарри. Такой нежный. Открытый. Позволяющий ощущать мне рядом с ним свою бесконечную силу. Заворачивающийся в мою заботу. Прижимающийся ближе.       Только теперь это все — ошибка компиляции. Не анализируемо моим мозгом.       — Луи?..       Не отзываюсь. Только осторожно подношу руку к его лицу, позволяя себе прикоснуться пальцами к щеке. Провести по нежной немного влажной от слез коже.       — Я боюсь…что ты не захочешь быть со мной?       Это Гарри не должен хотеть быть со мной. Никогда не должен был. Что-то не сходится. Никак не могу понять что именно. Где ошибка?       — Теперь, когда ты знаешь… что я как трижды использованный презерватив…       Закусывает свою нижнюю губу. А я не знаю, что сделать. Лишь бы вырвать из него эти самоуничтожающие чувства. Заменить их ненавистью к моей персоне. Лишь бы не слышать это разочарование в своей невинности. Лишь бы он никогда не смел думать о том, что стал неотмываемо грязным.       — Я хочу быть с тобой… — вру? Отчасти. А если точнее: я не хочу, чтобы Гарри был со мной. После всего унижения, через которое он прошел, разве он не заслужил кого-то лучше меня? Или же это моя расплата? Пожизненная.       Мои мысли прерваны легким прикосновением к тыльной стороне ладони. Гарри осторожно перехватывает мои пальцы и ведет руку вниз. Я задерживаю дыхание. Округлый животик такой теплый. Гладкий. Кожа такая мягкая, нежная, чистый шелк. Безупречная. Мою ладонь обдает теплом. Не только физическим, но и духовным. Прямо под моими пальцами медленно развивается крошечная жизнь. Почему я думаю об этом сейчас?       — Я уже чувствую, он двигается иногда…       Хлопаю глазами. Смаргивая наваждение. Минуту назад мы говорили о нашей горькой правде. А сейчас на щеках Гарри красуются очаровательные сладкие ямочки. Только в глазах все еще бьет тревога. И орет мольба. Они просят меня подыграть ему. Ведь Гарри такой удивительный мастер менять тему. И я сдаюсь.       — Ты уже знаешь, кто это?       Пальцы Гарри лежат поверх моих. А я продолжаю выводить круги на округлом бугорке.       — Нет, — парень в ответ чуть пожимает плечами.       — Я думал, что вы…       — Да, мы, хризолиты, чувствуем своего ребенка, — прерывает меня Гарри, произносит со знанием дела. — Но мы не машины для УЗИ…       УЗИ. Следующий баскетбольный мяч прилетает мне в затылок. Заряжает не хуже предыдущих. Хотя казалось бы куда хуже.       — Гарри, ты хоть раз был на обследовании? — спрашиваю, и ответом мне служит молчание. Он соврал. Не было никакого врача. — Гарри?       Хризолиты вновь переливаются страхом. Так будет каждый раз, когда я разоблачаю его неумелую ложь? Осторожно поглаживаю его пальцы. Наклоняюсь ближе, чтобы коснуться кончиком носа его лба. Только Бог знает, как же меня на самом деле тянет рвать от моей театральной лжи. Каждое прикосновение к Гарри — порез по венам вдоль.       — Тебе нужно наблюдаться у врача.       Дрожащие губы — уже не феномен. Прижимаюсь к ним своими, чтобы заглотить в себя его подступающую беременную истерику, которая подобно спящему вирусу циркулирует в нем по кровеносной системе. Мутирует. От стресса к стрессу. Поцелуи его успокаивают. Легкие, нежные, заботливые. Теплые, невесомые. Забирают прочь его сомнения. Я знаю это. Знаю, на что способны мои поцелуи. Насколько подчиняют его слабости. Поэтому тянусь вперед и целую. А в животе костер. Разожжён, чтобы принести меня как жертву во время ритуала. Гарри отвечает. Слабо, но чувственно. Так как умеет только он.       — Я боюсь… — шепчет в мой рот.       Это «боюсь» впитало в себя слишком много. Он боится идти один, верно? Боится показаться обрюхаченным ребенком, снова верно? Просто-напросто боится чужих ему людей. Ребенок в нем тоже напуган, и яро против похождений своего папочки по не обещающим на первый взгляд радушного приема медицинским учреждениям.       — Мы пойдем вместе?       Кивает. Три раза и быстро. Зажмуривает глаза.       — Луи?       Протягиваю вопросительное «ммм», потому что у меня почти не осталось слов. Они на исходе.       — Обещай мне, что мы попробуем…       Звучит так отчаянно. Мои кишки умоляют Гарри одуматься, сбежать, пока еще не слишком поздно. Пока у нас еще есть шанс на раздельное существование. Другая же часть знает, что я привязан к Гарри крепче некуда. До конца дней буду лежать в его ногах, зашвыренный туда не только своей крышелишающей любовью, но и настигнувшим чувством вины, пожизненно неискупаемой. От заочного предательства. Так что у меня есть только один возможный ответ. Никаких других.       — Обещаю…       …что больше никогда не предам тебя.