Хризолит

      Ничего не меняется. Ни на следующее утро, ни после него. Формально ничего не меняется. Внешне. А вот все мои внутренние усилия, пожалуй, не счесть. Хотя мне порой кажется, чем больше я стараюсь делать вид, что ничего не произошло, тем хуже это получается. Как я ни стараюсь повторять себе раз за разом, что это ради Гарри. Ради меня и Гарри. Но эмоции не слушаются. Так и вылезают на поверхность. Каждый раз, когда я стараюсь как можно нежнее приобнять Гарри со спины, или поцеловать его лицо, коснуться его пальцев. Каждый раз, когда я говорю ему что-то согревающе-нежное, мне кажется, что я на границе живой неестественности. И больше всего во вселенной я боюсь, что Гарри это почувствует.       А он без сомнений это чувствует.       Мы больше не возвращаемся к пережитому эпизоду. Хотя в наших с ним сознаниях запущены длиносрочные процессы анализа ситуации, которые мы никак не можем аппаратно прервать. Но это лучше, чем если бы нас разделяли километры, это лучше, чем если бы Гарри убивался, заперевшись в спальне, в ванной комнате со вскрытыми венами, если бы мы избегали друг друга, отдаляясь. Преград между нами жизнь и так втихаря выстроила достаточно. И повылезали они без нашего разрешения, разламывая напрочь то хрупкое «мы», что нам удалось создать. Только одна истина осталась неизменной, все столь же яркой и свежеощутимой: Гарри — человек, которого я люблю. Человек, с которым бы я хотел провести рядом всю свою жизнь, даже в тоскливой рутине. Человек, с которым я сам все заочно разрушил. И которого я ни на грамм не стою.       Мы самообманщики. Мы несомненно поплатимся за это в будущем. Возможно, выгребем сполна. Главное, что не сейчас. Сейчас мы в собственно созданном лицемерном спокойствии. Не знаю, на долго ли нас хватит. На долго ли хватит меня. Сколько мы сможем продолжать ходить по раскалённым углям. На грани невозможного. Мазохизма.       Я записываю Гарри на прием к врачу. Потому что сам он сделать это оказывается не в состоянии. Одна мысль о том, что ему придется совершить телефонный звонок, доводит его до дрожи. Так что я сам нахожу врача и договариваюсь о приеме.       Гарри нервничает. А утром больше обычного просиживает в ванной комнате. И перепугано дергается, когда я, постучавшись, заглядываю в дверной проем.       — Гарри?       Его глаза слишком яркие, когда он оборачивается и смотрит на меня. Сочно зеленые. Нижняя губа искусанная. Вишневая. И он все еще в пижаме. Хотя нам следовало бы поторопиться со сборами.       — Что мы…? Мы опаздываем? — искажается его голос.       — Пока не особо, но ты так долго не выходил из ванной, я заволновался. — прикрываю за собой дверь.       — Да? Я… не заметил, прости, я не уследил за временем, — его голос какой-то предельно виноватый, когда он начинает торопливо распихивать расческу, зубную щетку и тюбик с зубной пастой по полочкам.       — Малыш?.. — медленно обнимаю его со спины, оглаживая через футболку животик. — Что с тобой такое? Ты волнуешься?       Гарри в моих руках чуть дергается, прижимается ближе инстинктивно, сплетая наши руки. Его губы давятся в улыбку. А сам он протяжно выдыхает. Мои губы находят его ушко, мягко целуют. Заставляя кожу запылать от прикосновений к такой чувствительно ушной раковине. Пальцы Гарри очерчивают тыльные стороны моих ладоней. Пока я медленно переползаю губами на его висок, следуя дальше по немного пухлым щекам.       — Уверен, малыш в полном порядке, и ему или ей очень хочется познакомиться с тобой. — шепчу, а Гарри чуть ахает. И его выражение лица становится еще более неуверенным. Растерянным.       — Я тоже… уверен. Так что…       — Ммм? — провожу носом вдоль линии его щеки. Пока мои пальцы вырисовывают ровные круги вокруг его пупка.       — Мы могли бы никуда не ехать… с малышом все хорошо, я уверен, — чуть поворачивает голову ко мне, но видимо совсем не для того, чтобы заглянуть мне в глаза, его губы больше интересуют мой подбородок и левый уголок губ, к которому он крадется своими губами. — Ему хорошо…       — Хорошо?       — Ему хорошо, когда мне хорошо… — вышептанные слова поцелуем заползают в мой рот. Мои веки превращают меня в покорного подкаблучника, опускаются вниз.       «Тебе было плохо со мной?»       Эхом отдает в голове. Бьет сразу во все точки моего мозга. Вынуждая мягко ответить на поцелуй, но отстраниться назад. Испытывая необъяснимую тяжесть в животе. Словно туда затолкали горсти камней.       А перед глазами мелькают картинки, содержащие красный шелк, что сполз вниз. Открывая зеленые камни.       Я прокашливаюсь. Буквально заставляю себя удержать руки на замечательном кругленьком животике, не дернуться от парня в сторону.       — Пойдем, горячий чай стынет на кухне.       Боже. Осознание того, что мы рыдали с ним в этой самой комнате, окатывает неприятной дрожью. Самое ужасное, это немного растерянный взгляд Гарри. И его обещание собраться поскорее. Которое он выполнить не в состоянии. Его сборы все равно занимают несколько больше, чем обычно. Горячий чай уже совсем не горячий. Впрочем как и тосты. Но Гарри все равно выпивает лишь чай. Ссылаясь на утреннее отсутствие аппетита.       В машине он ненадолго засыпает. Или делает вид. Чтобы не показывать лишний раз свое волнение. Так что мы едем в молчании, я даже не включаю никакую тихую музыку. Просто звуки города за стеклом и наше дыхание. Моя ладонь заботливо, успокаивающе поглаживает острую коленку. Дорога отнимает свое законное время в пределах предполагаемого.       Наконец, въезжаю на небольшую наземную парковку прямо за зданием клиники и торможу.       — Мы приехали, — информирую, чуть сжимая пальцами коленную чашечку Гарри. Его ресницы трепещут, глаза приоткрываются и обращают на меня взгляд.       — Уже нужно идти? — тихо отзывается его голос. Полный волнения, ощутимого страха и весьма уловимого предвкушения.       — До твоего приема примерно минут двадцать.       — Ох…       Поджимает губы, замирая на мгновение. И тянется к ручке двери. Нужно идти. Стоит подождать внутри. Глушу мотор и вылезаю через водительскую дверь. Оказавшись рядом с Гарри, позволяю ему подхватить меня под локоть. Его пальцы такие цепкие. Сжимают сильнее ткань моей осенней куртки.       Внутри воздух пахнет больницей. Но на удивление в хорошем смысле. В клиническом центре нас встречает медсестра за стойкой регистрации, которая без сомнений умиляется Гарри и его уже заметному животику, как только тот снимает свое пальто.       — Вам назначено? — приветливо интересуется, открывая бумаги.       Подтверждаю, пока Гарри неохотно вытаскивает свои документы. И нас настигает следующий вопрос.       — Вы впервые у нас, где обследовались ранее?       И судя по нашему немому замешательству, удивленно изгибает бровь.       — Пока еще нигде, — наконец, выдавливает из себя Гарри. А на лице медсестры бегущей строкой читается удивление, граничащее с легким добрым негодованием «ох, уж эти молодые родители», когда она смотрит сначала на меня, затем на Гарри.       Мы все трое молчим, пока женщина заполняет бумаги. Мои пальцы гладят ладонь парня, рисуя плавные круги, когда женщина откладывает бумаги в сторону, обращаясь к Гарри.       — Тогда сначала общий осмотр, пойдемте, — и останавливает меня, замечая наши сцепленные руки, — будет лучше, если Вы дождетесь нас у кабинета ультра-звукового исследования, он чуть дальше по коридору, — ее рука указывает мне какого именно коридора.       — Что? Нет, — пальцы Гарри сильнее вцепляются в мои, когда я предпринимаю попытку освободить руку. — Не надо.       Его глаза буквально орут о том, чтобы я пошел вместе с ним, игнорируя просьбу женщины. Такие жалобные. И в тоже время имеющие надо мной необъяснимую власть исполнить любую их прихоть. Но я лишь приближаюсь к его уху:       — Все хорошо, — мои губы мажут по чувствительной мочке, — успокойся, не больше пары минут…       Его лицо все еще говорит о том, что он не верит мне. Даже когда я оставляю мягкий поцелуй-клевок на его поджатых губах.       — Молодой человек, не волнуйтесь, я позабочусь о Вас, — прерывает нас медсестра, и я только сейчас обращаю внимание на её зеленые глаза. Она протягивает руку, жестом приглашая Гарри пройти за ней. И только сейчас я чувствую, как цепкие пальцы выпускают мою кисть. А сам Гарри чуть кивает мне, прежде чем последовать за женщиной.       Мне же остается только ожидать у назначенного кабинета. Что я собственно и делаю. Оставленный в распоряжении самого себя. А шкала моего внутреннего волнения подскакивает. Столь неожидаемо. Хотя моя голова отлично функционирует и отдает себе отчет в том, что ничего плохого не должно случиться. Все в полном порядке. И, возможно, Гарри сейчас осматривает врач-терапевт. Задает ряд нужных вопросов. Просто время в этом безлюдном коридоре растягивается в липкую тягучую жвачку. Ползет похуже улитки. Предоставляя мне все поводы и возможности понакручивать себя.       Я не знаю, сколько проходит злосчастных минут. Но, когда Гарри и сопровождающая его женщина показываются в другом конце коридора, я испытываю колоссальное облегчение, в особенности заметив спокойствие на лице Гарри.       Нас провожают в кабинет, где нас встречает не менее приветливая женщина врач. Которая подобно всем обращает на Гарри свой изумленный, умиляющийся взгляд. Женщина предлагает Гарри расположиться на кушетке, и я провожаю его, перехватив за руку. Он укладывается, ерзает, забираясь чуть выше и ищет мою руку. Его пальцы холодные. А один из них слегка ужален. Скорее всего иглой.       — Взяли кровь на анализ, — тихо хихикает он, когда я целую воспаленное место. Отмечаю для себя, что приступ волнения уже отпустил его. Он дышит ровно, а глаза не бегают затравленно из стороны в сторону.       — Итак, приступим? — интересуется уже врач, подкатываясь на кресле ближе. На что Гарри кивает, принимаясь сначала искать, а затем стаскивать наверх края своего свитера и надетой под низ футболки. Пока он снова старается улечься поудобнее, женщина интересуется, поднимая на меня взгляд. — Вы оба родители?       В первую секунду мой язык словно под анестезией. Почти не ворочается. Словно мой мозг ждет какого-то сигнала. Подсказки на правильный ответ. Которую никто ему предоставлять не собирается. Во вторую секунду я паникую. Потому что этот вопрос напрочь выбивает из меня весь здравый смысл. В третью я понимаю, что ответ может быть только один.       — Да, — выдыхаю, пока улыбка ползет на губы. Перевожу взгляд на Гарри, желая понять совпал ли мой ответ с его ответом, и он чуть кивает, снова показывая пальцами свое желание, чтобы я опять взял его за руку.       — Двадцатая неделя это приличный срок, вы еще ни разу не видели своего малыша?       Отвечает ей Гарри. Его голос мягкий. А пальцы в поиске поддержки сжимают мои.       — Я немного боюсь врачей и…       — Я долго не мог заставить его сюда прийти, — заканчиваю за него, позволяя себе маленькую (или не очень) ложь. Холодные подушечки благодарно поглаживают мою ладонь.       Женщина улыбается, уверяет, что это совершенно нормальное явление. Но все же советует более не пропускать обследования. Ради нашего же спокойствия.       Гарри дергается от прикосновения холодного геля к чувствительной коже. И снова покрывается легкими мурашками. Но теперь уже от предвкушения. Мои колени тоже дрожат от одной мысли, что в следующее мгновение на экране покажется маленький сморщенный комочек. Ребенок. И когда это происходит. Когда монитор покрывается серой рябью. Когда картинка фокусируется. Когда я вижу, как маленький сгусток ворочается. Внутри меня что-то щиплет. Когда картинка меняется, и на мониторе проявляется отчетливо различимый контур кукольной головки. Тянет за желудок вниз. Дергает за сосуды, что приливают к сердцу. Пока я давлюсь жутким приторным осознанием, коктейльно перемешанным с нежностью, вспыхнувшей мягким теплым огнем. Жизнь этого маленького комочка медленно, грамм за граммом, вбирает в себя ценность всего мира. Заставляя меня самого чувствовать себя ничтожным мусором. Рядом с его счастьем, мое собственное ничтожно стирается. Неприметно. Не важно. Особенно когда безопасность этого маленького клубочка вложена в мои руки. Разве я имею право выкинуть это, опустив ладони вниз.       — Кто это? — шепот Гарри. Дрогнувший в середине каждого из слов.       Женщина немного медлит.       — Я напишу пол вашего ребенка и вложу в закрытый конверт. На случай если Вы вдруг захотите устроить небольшую вечеринку по этому поводу*.       Мы оба киваем. Немного завороженно и через силу. Хотя я почти близок к черте, чтобы наплевать на эти новшества и просто узнать мальчик это или девочка. Но Гарри улыбается, значит, эта затея с тортом ему нравится.       Осмотр заканчивается слишком быстро. Гарри выслушивает все рекомендации врача, а также получает направление на ряд анализов и осмотров. И хорошо. Потому что я все еще в состоянии нереальности. Необъяснимо дрожу, наверное, в каждой фаланге пальца. Все еще пребываю в невесомости. Легкой прострации. Удивительной, топящей меня радости. Настолько остро кольнувшего чувства, что это наш маленький малыш? Это ведь может быть наш маленький малыш? Это ведь и есть наш маленький малыш.       Конверт убран подальше к документам в сумку. Во избежании слишком сильного искушения. Мы оба, наконец, спокойны и уверены, что ребенок в полном порядке и его здоровью ничего не угрожает. Поэтому спокойные и счастливые возвращаемся домой. Где Гарри оккупирует кухню, чтобы приготовить что-нибудь вкусное, например, сладкие блинчики, под натиском хорошего настроения.       Мы проводим день вместе, я заканчиваю требуемый от меня на учебе отчет по ряду проделанной на кафедре работы; Гарри, устроившись рядом, читает какую-то книгу. А завершаем его еще ближе, пока по экрану монитора в прямой трансляции показывают какую-то премию. Часть моего мозга все еще находится где-то не с нами. А Гарри жалуется, что у него ноет спина, и кряхтит, когда я растираю его позвонки один за другим.       — Что думаешь о торте?       — Может быть, скинуть на Найла это ответственное занятие, уверен, что он будет только рад своему активному участию.       — Или Брайану?       Выдыхаю. И слышу, короткое «оу». И да, мы все еще не помирились. И почти не разговариваем. Возможно, между хорошими друзьями все должно быть по-другому. Но мы знакомы немного больше года, нас сложно назвать близкими друзьями, потерю которых восполнить невозможно. Хотя, наверное, все же я уже близок к тому, чтобы вернуться назад.       — Моя мама научила меня, так что я бы попробовал сам, если бы это был не мой ребенок, — щека Гарри прижимается к моему плечу, когда он откидывается назад, заставляя нас обоих завалиться на спинку дивана. А меня прошибает мысль о наших родителях. Причем в том самом масштабе, в котором она должна была шибануть уже давно, но сделала это только сейчас. Кусаю губу. — Но думаю, Найл отлично справится с этой ролью. Да.       Тихо выдыхает, прежде чем закрыть глаза, и обвить руками мой пояс. Заставляя мои внутренности поежиться. Хорошо, что лишь внутренности. Потому что меньшее, чего я хочу, чтобы Гарри чувствовал, как меня все еще колбасит от осознания нашей скупой реальности. Особенно когда он недопустимо близко. Наклоняю голову в бок, чтобы уткнуться носом в спутанные кудри. И выдыхаю.

~~~

      Итак, сегодня мы с Гарри договорились поужинать вместе. Для начала, хотя бы просто по причине того, что все наше «мы» сосредоточилось в повседневности. Которая заперта в нашей квартире, а то и дело расширяется до близлежащего сквера (потому что Гарри рекомендуется проводить время на свежем воздухе) и супермаркета, в который мы иногда ходим вместе, потому что на кухне распоряжается преимущественно Гарри.       Мы никуда не выбирались вдвоем. Так, чтобы просто посидеть в кафе и выпить чай или кофе. И это замечательный предлог, чтобы вытащить Гарри из дома. Как оказалось.       Когда я возвращаюсь с учебы, Гарри разглядывает свои кудри в зеркальце, что висит на стене в прихожей, старательно укладывая их так, чтобы они не выглядели сильно спутанными. На нем очаровательный светло-желтый свитер с декоративным узором и пара черных джинсов, которые мы приобрели на прошлой неделе, учитывающие его текущую комплекцию. Как всегда безупречно красивый. Живой. И очаровательный.       — Я уже почти готов, — отрывается от зеркала, чтобы посмотреть на меня. — Как я выгляжу?       Всегда именно так, что мое дыхание словно сдавленно поршнем.       — Самый красивый, — раскручиваю себя на пару слов, немереными усилиями. Потому что в словах никогда не бываю силен. Гарри, видимо, это уже знает. Так что подобного ответа ему более чем просто достаточно.       Мягко целую его висок, и мое волнение, кажется, остается незамеченным.       Гарри рассказывает мне о своем дне, когда мы спускаемся к машине. Делится впечатлениями от новых ощущений, что происходят внутри его чудесного организма. Малыш иногда толкается и двигается, хотя с виду это никак не заметно для меня. И как бы старательно я не прикладывал ладонь к его животу, ничего не менялось. Но Гарри уверяет меня, что однажды малыш толкнется, когда я буду рядом.       Единственное, что нарушает наш покой, бренчание моего мобильного. Заставляет пульс подскочить под 140. Словно я резко срываюсь на короткую дистанцию. Вытрачивая сразу все возможности своих надутых легких.       Телефон выуживается из бардачка. А взгляд Гарри с интересом отслеживает его перемещение к моему уху. Мы стоим на красном. А перекресток перегружен машинами, так что я спокойно нажимаю «принять». Чувствуя, как совесть бьет меня по поджелудочной железе. На мол, огреби за свои авантюры.       — Привет, — бодрость моего голоса — это блеф. Моя душа сейчас обустраивается в пятках. Видимо, планирует разместиться там на весьма продолжительное ближайшее будущее.       — Ну и где Вы, мистер? — упрек, с которым обращается ко мне женщина, заставляет меня перевести дыхание, почувствовать нашкодившим подростком. Чтож, пора готовиться чувствовать себя так весь вечер. — Сколько еще Вы заставите Вашу мать Вас ждать?       — Не прошло еще даже минуты, — жалобно отмазываюсь, бросая взгляд на часы. Ровно шесть. — Мы уже на перекрестке.       Искоса смотрю на Гарри, брови которого заинтересованно ползут вверх.       — Ровно одна, — жалуется моя мать. — И ты знаешь, я вся в ожидании, после твоих уговоров встретиться с тобой.       — Не говори так, словно этого хотел только я.       Все же скрипеть друг на друга это не совсем Томлинсовская черта, как любит сетовать моя мама. Гены моего отца тут определенно ни в чем не виноваты.       — Ты, засранец, умеешь интриговать, только поэтому я вышла замуж за твоего отца. Я согласна ждать еще пять минут, прежде чем умру от любопытства. И я все еще в смятении, от того, что ты собираешься познакомить меня со своими друзьями.       — Почти, — уточняю.       — Ох, полигамия запрещенная в нашей стране, — это же замечание я уже слышал пару дней назад, когда мы договаривались о встрече.       — О ней и речи не идет.       — Две минуты, — обещаю, прежде чем положить трубку. И кинуть телефон обратно в бардачок. В который тут же закрадываются пальцы Гарри.       Он дает мне ровно четыре секунды на передышку, прежде чем выпалить.       — Куда мы едем?       — Увидеться с моей мамой? — разве ее голос из динамиков звучал недостаточно разборчиво?       Вишневые губы отчаянно сжевываются.       — Почему я узнаю об этом только сейчас?! — шлепок ладоней о колени, сопровождает возмущенный шепот. Который перерастает в требование. — Нет, останови машину!       — Она и так стоит, — в настоящий момент.       Красный свет, в конце концов, сменяется зеленым. Извещая меня о возможности свернуть направо, продолжая свой маршрут. Что я и делаю, исключая сценарий, в котором Гарри выскакивает через пассажирскую дверь прямо на проезжую часть.       Парень притягивает ладонь к губам, а ноготь большого пальца оказывается в плену его настойчивых зубов. Моя душа правильно сделала, что свалила куда по глубже. Потому что иначе ее сегодня вытрясут с позорным для меня успехом.       — Поверить не могу, что ты говоришь мне это вот так, — фактически, когда нас разделяет десять метров до поворота на парковку. — Я никуда не пойду.       Лоб рассечен глубокой морщинкой. Гарри хмурится. Глаза экспрессивно злятся на меня. Даже поза, в которой он скрещивает руки перед собой, колется.       — Гарри…       — Я выгляжу ужасно, я морально не готов. Я не понравлюсь ей. Пожалуйста, отвези меня домой. Или я пойду сам. Она будет в ужасе. Что она подумает обо мне? О тебе? Поверить не могу. Я больше никогда с тобой никуда не поеду.       Изрекает фразу за фразой. Слово за словом. Звук за звуком. Дергает ручку, когда мотор затихает. Я же ловлю его локоть, утягиваю к себе, носом утыкаясь в очаровательную кудрявую макушку.       — Ты понравишься ей.       — Я не понравлюсь ей.       Упрямится.       — Понравишься.       — Нет.       Пока мы молчим, а Гарри внутренне бесится, время тикает.       — Ты должен был сказать мне.       — Ты бы не согласился, — а сейчас нас разделяют ничтожные метры. И бежать почти поздно. Почти невозможно. — Обещаю, что с твоими родителями мы будем знакомиться так, как ты пожелаешь.       Парень собирается что-то ответить. Возможно, не самое приятное. Ворчливое. Колкое. Пропитанное вредностью. Предвещающие уговоры пойти со мной на ужин на еще минут десять. Но нет. Нас прерывает очередной звонок. Нетерпеливая женщина.       — Две минуты истекли, мистер Томлинсон.