Хризолит

      Мы оба знаем правильный ответ.       Гарри медленно приподнимает брови. Этот жест говорит лишь о том, что я в некотором переносном смысле прижат к стене. Хотя и в прямом тоже. Весьма. Прижат.       — Я скажу тебе, что происходит, — его чуть вздернутый вверх подборок напоминает мне о том Гарри, который отказывался говорить со мной под проливным дождем. Я знаю, что этот Гарри способен зайти достаточно далеко, если ситуация того потребует. Я знаю, что он умеет полностью контролировать ситуацию.       — Я… — язык бьется о нёбо и замирает, а большой палец правой руки сам опускается на губы Гарри, пока другие перехватывают подбородок. — Молчи, — зелёные глаза возмущены, но горят от одного прикосновения. — Ты принципиально хочешь создать проблему, словно тебе это нравится. Лучше молчи.       — Нет же… Я пытаюсь помочь, — нет, Гарри, ты все портишь. Прижимаюсь, заклеивая его рот, не позволяя говорить эти всё отвратительно меняющие слова. Хотя бы на минуту. Минуты, возможно, было бы достаточно, чтобы собраться с мыслями. Раскиданными по моей пустой голове. Но Гарри не настолько великодушный. Потому что не позволяет поцелую продлиться дольше обратного отсчета в десять секунд. — Я знаю, о чем ты думаешь.       Кончик языка находит уголок губ, что непроизвольно дергается. Под пристальным взглядом граненных зеленых камней.       — О том, что теперь ты весишь на шесть кило больше и я больше не нахожу твою полноту привлекательной?       — Как банально, по твоему мнению я похож на истеричку, которую ты больше не хочешь? — усмешка Гарри настолько очаровательна, что я не могу не улыбнуться в ответ, пусть и внутри все кишки начинает потрясывать. — Я бы просто купил тебе силденафил*.       Теплые пальцы Гарри обманом закрадываются под мою пижамную футболку и обводят кожу вдоль пояса спортивных брюк, ластятся.       — Может быть, тогда я думаю о том, что нужно быть осторожнее, пока ты ждешь ребенка?       Мы словно играем в вопросы-ответы на выживание. Громко стучащее прямо у горла сердце говорит мне именно об этом.       — Нет, ты думаешь не об этом, — упругие кудряшки чуть дрожат, когда Гарри легко качает головой, еще пристальнее высматривая что-то в моем лице. И от его взгляда не уклониться. Как и от навязчиво-ненавязчивых ласк. Как и от поджидающего нас ответа. — Ты думаешь о… О, нет! — восторженно произносит он, одной рукой оставляя в покое линии моего живота, чтобы перехватить мой затылок. Хотя нужды в этом нет, я ведь не трусливый ребенок, чтобы прятать взгляд. — Ты не думаешь, ты боишься…       … сделать тебе больно.       Эти картинки ни на секунду не перестают мелькать перед моими глазами. И я боюсь, что никогда не перестанут. Они проскальзывают беспрерывным фоном в моем подсознании. Как двадцать пятый кадр. Мельтешат. Забиваются между другими цельными мыслями. Паразитируют, словно кариес на зубах. Захватывают любое свободное пространство в моей памяти. И плодятся. Парализуют, вытравливают здоровые воспоминания. Разрезают их на кусочки. Вклиниваются между. Искажая, опошляя, разрушая.       Я перехватываю руку Гарри, отцепляю ее от своего затылка, лишь бы найти его пальцы. Только мое предательское воображение рисует на его запястьях несуществующие фиолетовые узоры из гематом. Разодранную кожу. Изуродованные, стертые под ноль ногти.       Я смотрю на его лицо. И его губы кажутся мне не желанными, а измученными, воспаленными, изнывающими от боли.       Я прикрываю глаза, чтобы сглотнуть ком и прогнать эти картинки. Вот только под опущенными веками они еще ярче.       — Луи? Тебе не нужно думать об этом, — пальцы оставляют мягкие прикосновения у левого виска. — Ты не сделаешь мне больно.       — Я больше не могу быть в этом так уверен, — отвечаю, — Картинки перед глазами такие яркие.       — Так открой их, — чувствую следующее прикосновение к моей нижней губе, оно вынуждает меня открыть глаза. — Помнишь? Ты за всё это время ни разу не сделал мне больно.       — Но теперь я точно знаю, что способен сделать это, и я знаю, КАК это, я вижу это.       И теперь я боюсь, что снова как-нибудь не так сдавлю его руки, оставлю непростительный синяк на его бедре. Идеальной нежной коже. Это нормально — бояться. Жертва ведь всегда боится повтора. Даже когда этот повтор лишь в твоем продажном воображении. И я знаю, в большинстве таких историй принято бояться жертве. Заведено предписанием. Потому что необъяснимо страшно быть жертвой насилия. Для них каждый шаг навстречу новым отношениям — это шаг через себя.       Но принято ли задумываться о том, что чувствуют такие, как я? Заботит ли это хоть кого-то? Или мы не имеем права даже на чувство? На что мы имеем право после того, что сделали?       Потому что для меня теперь каждое прикосновение к Гарри — это тот же шаг через себя. Через все, что я помню и не помню. Через все, что пририсовывает мне моя фантазия. Я не знаю, как смогу теперь ласкать его изящное тело, не испытывая отравляющего сожаления. А от понимания того, что у нас все снова шиворот навыворот мне гадко вдвойне. Но разве я не могу тоже бояться? Разве это не нормально, бояться сделать больно близкому человеку?       — Всё будет хорошо, — обещает голос Гарри. — Нам ведь было хорошо вместе, и каждый раз был идеальным…       Это звучит наивно-глупо. Подростково.       Уголки моих губ изгибаются в усмешке, а кожа щеки наслаждается невесомыми касаниями.       — Звучит так, словно ты собираешься утешать меня, — произношу через силу. Непринуждённости в моем голосе нет и в помине. Горечь.       Гарри же чуть качает головой, отрывая руки от моего лица и соскальзывая ими вниз. Его пальцы находят мои ладони, обворачиваясь вокруг моих кистей.       — Я собираюсь показать тебе, — чуть тянет меня следом, отступая. А мои ноги немеют. Не могу сдвинуться. Словно я парализован от коленей и ниже.       — Гарри…       Последняя попытка сбежать. Терпит неудачу. Когда глаза Гарри загораются таким ясным решительным блеском. Я сдаюсь. Чувствую, как ноги сами ступают следом. Поддаваясь на уговоры.       — Я покажу, что ты никогда не сделаешь мне больно…       Как самонадеянно. Словно этот жест способен перебить в нас все воспоминания одним ударом. Но я иду, ведомый его рукой. И слышу, как мое сердце барабанит прямо у кадыка. А вслед за ногами, уже не чувствую всего тела. Только мой мозг ведет бессмысленный обратный отсчет.       Мы замираем в спальне у кровати. Точнее замирает Гарри, а я влетаю в его спину и ловлю руками за бедра, извиняясь за свою неосторожность. Но Гарри пропускает мои извинения. Просто обвивает мою шею руками и тянется за поцелуем. Слепо и интуитивно. Просто этот момент требует какого-то обоснованного начала. Которое закладывает легкое прикосновение губ. Скользящих по коже.       В следующее мгновение ладони Гарри толкают меня на кровать, заставляя сесть на ее край. Сам же он наклоняется к моему лицу, оставляя на нем поцелуи, легкое дуновение его дыхания. И я, чёрт возьми, буду последним ебланом, если прямо сейчас не утяну его за собой на кровать, отползая глубже. В этот раз его руки расшвыривают в разные стороны мешающие нам преграды. Моя домашняя футболка отправляется куда-то мне за спину исследовать таинства полумрака. За ней же следует кофта Гарри. И пальцы парят в миллиметре от чувствительной кожи. Тогда как пальцы Гарри уже нашли самую отзывчивую точку под седьмым шейным позвонком и давят, посылая до безумия приятные искры по всему телу.       Мои пальцы тоже немного бесчестны. Тянут мягкую ткань его домашних бридж вниз по бедру. А затем оставляют невидимые полосы по коже, очерчивая перегиб от бедер к ягодицам, переходят выше на пояс. И вздрагивают, когда этот идеальный изгиб искажается придуманными царапинами, оставленными после, казалось бы, нескончаемых надругательств. Замираю. Пока пальцы Гарри не приподнимают мое лицо.       — Всё нормально…       А я киваю, отрывая руку. И пробираюсь на постель глубже, утягивая Гарри следом.       — Включи хотя бы лампу на столе… — шепчу, между поцелуями, что оставляют мои губы на молочном плече. Гарри на мгновение замирает, но все же наклоняется чуть-чуть в сторону, чтобы дотянуться до шнурка лампы. А мои губы уходят по наклону его предплечья.       Медовый свет заливает простыни. Окунает тела в карамельные тона.       — Так лучше? — улыбка Гарри мягкая, теплая, прижимается к моей шее, когда парень подается вперед.       А я отвечаю поцелуями. Более смелыми. Которые тают на его плечах. Сбивают его дыхание в прерывистые вдохи. В особенности, когда зубы чуть кусают его кожу у ложбинки между ключицами. Я медлю, мои мысли медлят, а вот мои руки входят в раж и перехватывают Гарри под коленями, заставляя согнуть их, усаживаясь мне на ноги. Мои руки вышагивают по внутренней стороне бедер, порождая под кожей у Гарри волны примитивной сладострастной дрожи. Мои руки тянутся к прикроватной полке…       — Я быстрее…- выдыхает Гарри у моего рта, выуживая из-под подушки искомое. — И хитрее, — добавляет самодовольно.       Скользкие пальцы просят разрешение и толкаются внутрь. Вырывают из Гарри первый скулеж. Он хрипит и чуть подается назад, качнувшись. Чтобы испытать желаемый жар как можно скорее. Я знаю: он торопится. Его тело послушное и открытое. Полностью раскованное. Готовое к очередному откровению. Мое же бьет током. Сопротивляется мыслям. Требует животных инстинктов. Я, кажется, только в этот момент чувствую, что у меня стоит жесть как. Только в этот момент думаю о том, что с минуты на минуту сдохну от недотраха, а не о том, как переступить через свою каверзную память. Особенно, когда Гарри продолжает тихо поскуливать, глубже насаживаясь на мои пальцы.       Теплая ладонь от прикосновения с плотью заставляет все мои нервные окончания дернуться разом. А меня потянуться навстречу Гарри, оторвавшись от спинки кровати. Сомкнуть наши губы еще раз. Давиться в мокром поцелуе через стон, который вырывается от каждого скольжения его руки от края и вниз до самого лобка.       Губы. Мягкие, малиновые. Кажутся нереальными, но через секунду смазываются перед глазами. Обращаются в разбитые, уставшие. И я испуганно хриплю. Сквозь овладевший мною озноб. А пальцы Гарри ловят мой затылок, не позволяя отстраниться, а сам Гарри выдыхает в мой рот:       — Мне хорошо… — а его глаза блестят почти одержимо. Ошалело. Но все равно где-то в глубине, на самом дне зрачка, я замечаю его волнение. Его тонус. Его силу, с которой он контролирует ситуацию, не позволяя ей ускользнуть прочь. — Очень хорошо…       Губы снова алые. Нежные. Игривые. Целуют мои с жертвенной самоотдачей. Наваждение уходит. Но все еще бродит где-то рядом. Я чувствую его.       Ладони Гарри упираются мне в грудь. И на секунду мне кажется, что вот сейчас он оттолкнет меня, и мы вернемся в начало. Но нет, я просто падаю на подушки. Удивленно наблюдая за тем, как он удобнее усаживается на мой пояс, уперевшись коленями в матрас по обе стороны от моего тела.       И медленно отклоняется назад, насаживаясь.       — Что.х-хх.ах, — выдыхаю, прервавшись. С трудом выдерживая начальное давление.       — Так будет безопаснее, — кто-то из нас еще способен говорить. Но не особо дольше. Потому что секундой позже Гарри достигает хризолитской черты и со стоном закидывает голову назад. А мои руки стремительно находят его бедра и рывком помогают преодолеть эту черту, опуская его вниз.       Гарри кричит. А я смотрю на свои руки, на свои пальцы, что впиваются в гладкий контур бедра. И у меня снова перекрывается клапан в легких. Я дрожу нездоровой дрожью от самых пяток.       — Боже… пожалуйста…       «Хватит. Пожалуйста, хватит… ненавижу…» Но фантазия обманчива. Губы Гарри шепчут иное:       — Пожалуйста, сделай так еще раз…       Я смотрю туда, где мои пальцы намертво сжимают бедра Гарри. И синяков нет. Я поднимаю взгляд на его лицо и вижу его пылающие щеки, дрожащие ресницы. А его губы приоткрываются, чтобы еще раз попросить меня о большем. Ему не больно. Не больно.       И я подталкиваю его бедра еще раз. Чувствую, как он сам двигается навстречу. Выстанывая громче. Упираясь руками мне в грудь. Дергаясь, извиваясь. Охваченный новыми глубокими ощущениями. Сраженный возможностями, которыми он не стыдится пользоваться, двигая бедрами.       Каждое движение вымывает из моих воспоминаний паразитирующую дрянь. Каждое движение лечит мои мысли. Каждое движение заполняет память новыми картинками. Новыми образами. В каждом из них Гарри хорошо. До одержимости. В каждом из них нет боли. Ни капли. В каждом из них сладко. Последнее же отправляет нас за черту цвета весенней зелени. А вспыхнувшие сиянием глаза Гарри единственное, что я вижу.       Возможно, я был не прав. Время — не надежный помощник. Мое лучшее лекарство — это Гарри.

~~~

      И все же, когда мы лежим под одеялом, обнявшись, вымотанные и уставшие, а волосы Гарри чуть щекочут мой нос, в то время как мое дыхание согревает его плечо, а пальцы выводят круги на внутренней стороне его ладони, в моей голове всплывает еще один вопрос, который почему-то время от времени не дает мне покоя.       И я озвучиваю его:       — Помнишь, в самом начале, ты не позволял мне подойти к тебе ближе, чем на пятьдесят метров?       Гарри чуть поворачивает голову и косит на меня взгляд.       — Ммм?       Его взгляд немного мутный. И выражение лица сонное.       — Когда это изменилось?       Вопрос повисает. Сначала потому что Гарри морщит нос, пытаясь понять его суть, а затем, потому что, судя по всему, решает, что он не так важен.       — Не знаю, — пожимает плечами и отворачивается обратно, чтобы снова удобнее устроиться на подушке.       — Ты не помнишь, когда это поменялось?       Чувствую, как он чуть качает головой.       — Не особо, а что такое? Это важно? — отзывается Гарри, прислонив затылок к моему плечу.       И я понимаю, что добиться ответа на этот вопрос не получится. Поэтому следующий даже не задаю, просто выдыхаю в спутанные кудри. Верно, в конце концов это ведь не так уж и важно. Главное, что теперь Гарри здесь, совсем рядом.

~~~

      На Рождество я знакомлю Гарри со своей семьей. Мы проводим два дня у меня дома. И я переживаю сразу несколько мероприятий: разговор с родителями в повторном варианте, третирование от младшей сестры и свой день рождения, перемешанный с рождественской суетой. Но главное это удачно сложившийся исход всего. Гарри счастлив рядом со мной.       Мы переживаем мерзкий, ветреный январь, за который снег выпадает четыре раза. Гарри проходит еще несколько обследований, а девочка внутри него растет и требует к себе все больше и больше внимания. Пока я разбираюсь с экзаменами, Гарри помогает мне разгрести два долга и написать реферат по какому-то занудному предмету, название и общую идею которого я полностью пропустил, но зато теперь всегда могу уточнить у Гарри.       Теперь Гарри дольше спит. И его постоянно ломает в спине. Или мучает слабость в ногах. Только сколько бы я не просил его жаловаться мне, признание в мучениях из него приходится выбивать так же, как и прежде.       Каждое утро Гарри устраивает себе небольшую прогулку в сквере рядом, а меня четыре раза в неделю гоняют по полю. По ночам Гарри все так же лопает помидорки с шоколадной пастой, а по вечерам мы вместе выбираем детскую кроватку в интернет-магазине и прочие сопутствующие рождению ребенка мелочи. Хотя в последнем — правом на монополию обладает моя мама. Именно поэтому за январь она приезжает дважды. Только чтобы превратить наши выходные в суетливые шатания по детским магазинам.       О семье Гарри тема так и не поднимается. И о том, что, возможно, следовало бы поставить их в известность о том, что он жив, тоже. Я заикаюсь об этом один раз. И очень даже зря. После чего понимаю, что во избежание лишних стрессов для Гарри, лучше этого не делать. И не искушать его психику срывными реакциями.       День рождения Гарри мы проводим на небольшом концерте инди-группы, название которой я не слышал никогда в жизни, кажется, даже когда покупал билеты. Найл же ждал этого небольшого концерта полгода, да и «нельзя же запереться в такой день с именинником дома! Это единолично, Луи» — весьма веский аргумент. Но Гарри нравится эта затея с концертом, так что я даже не пытаюсь сопротивляться. Он просит меня ничего не дарить ему на день рождения. Потому что поход на небольшой концерт в клуб он считает достаточным. Да и наши отношения еще не имеют целой части. Я же вопреки его просьбе ограничиваюсь корзинкой разноцветных ромашек** и обещаю себе, что в следующем году подарю ему нечто особенное. То, что будет иметь нерушимый смысл. Я впервые задумываюсь о том, что хочу сделать Гарри предложение. Но не сейчас.       Мы достаем билеты на балкончик за небольшой столик. Здесь не так шумно, и нет шатающейся толпы.       — Ну как там маленькая фея? — интересуется Найл, когда Гарри в очедной раз за вечер поглаживает низ живота.       — Я думаю, ей нравится музыка, она оживилась, — посмеивается Гарри, но его смех звучит уже немного устало и сонно. И я понимаю, что нужно вести Гарри домой.       — Я привью ей отличный музыкальный вкус, — тем временем храбрится Найл.       — Оооо, избавь Бог, — бормочу я, за что получаю укоризненный взгляд Найла и задорный взгляд Гарри.       Наш крашеный блондин исчезает в толпе и обещает вернуться через пару минут, как только получит автограф на свою гитару, пробравшись за сцену. А я целую Гарри в лоб, интересуясь о том, как он себя чувствует. Потому что глубокая морщинка, что залегла на его лбу, начинает меня настораживать.       — Она такая громкая… — шепчет он, наконец.       — Громкая? — удивленно переспрашиваю. Потому что никак не могу понять, говорит ли он о музыке, что звучала на концерте или о дочери.       — Громкая… — подтверждает Гарри, — все громче и громче. Она в моей голове. И… ох…       Выдыхает, поглаживая живот немного отчаянным движением. Которым обычно принято поглаживать запуганных животных в попытке успокоить.       И меня начинает воротить внутри.       — Тебе не душно? Все нормально? — обеспокоено спрашиваю, пробегаясь пальцами по лицу Гарри.       — Да… только не могу понять, что… о Боже… — хоть он и сидит, но его еще сильнее наклоняет в сторону, что он откидывается мне на плечо, когда я пытаюсь удержать его в ровном положении.       — Гарри? — отвечает мне лишь не разборчивым вдохом. И я паникую. — Гарри! Посмотри на меня… — не реагирует, лишь трепещут его ресницы. И я понимаю, что он на грани обморока. Если уже не за гранью.       — Гарри! Не отключайся! — с силой встряхиваю его плечи, он распахивает глаза на секунду, и снова проваливается за черту сознания. Нахожу в сумке бутылку с водой и, разливая под ноги содержимое, смачиваю ладонь. Мокрыми пальцами провожу по побледневшим щекам. И Гарри вздрагивает. И делает вдох. Глубокий. Неровный. Но осознанный. А затем его глаза встречаются с моими. А я перепуган до смерти.       — Ты… как? — на большее я не способен. Мозг не генерирует нужные вопросы. Потому что паника продолжает расти. Быстро и стремительно.       — Она так громко говорила со мной… и я, почти ничего не чувствовал… — выдыхает парень. — Словно это не мое тело, не мог даже вдохнуть… — нервно смеется, а мне страшно, а не смешно.       — Мы едем к врачу.       — Что? Когда? — растерянно спрашивает Гарри и тянется к бутылке, чтобы, по-видимому, выпить то, что в ней осталось.       — Сейчас.       Нас принимают в клинике, не смотря на поздний визит и отсутствие предварительной записи. Врач Гарри к удивительному везению оказывается на дежурстве. Она проводит небольшой осмотр и ультразвуковое исследование, задает некоторые вопросы, после чего недолго хмурится.       — Возможно, придется понаблюдаться чаще, чтобы отконтролировать преждевременные роды, ты ведь понимаешь, — обращается она к Гарри, на что он не особо убедительно кивает.       Чтож, весьма рад за них двоих и их взаимопонимание. Только вот я не понимаю ни черта.       — Это опасно? — то, что волнует меня сейчас больше всего.       Женщина медлит, но улыбается в ответ спустя заторможенную паузу:       — Нет, скорее просто ваша девочка уж больно хочет увидеться с вами поскорее, — и почему я сейчас ни капли не удивлен этому шаблону, предназначенному для успокоения молодых родителей? — Гарри, постарайся больше отдыхать, и я буду ждать тебя на неделе.       Наш визит длится недолго. Еще несколько вопросов и советов от врача, и мы свободны. Только вот дикий страх не дает мне покоя. Гарри ожидает меня в коридоре, когда напоследок перехватываю на минуту врача в кабине, вернувшись за якобы забытыми ключами от машины.       — И все же это, правда, не опасно? — интересуюсь я, сжимая пальцами ключи, что всё это время были в моем кармане.       — Нет, это… странно, — отвечает женщина и поясняет, развивая мысль, — В моей практике таких случаев не было, у хризолитов роды раньше срока случаются редко.       Я ничего не отвечаю, потому что все еще понимаю совсем малую часть. Так что женщине приходится продолжить, потому что мой выразительный взгляд, очевидно, требует этого.       — Хризолиты отличаются очень крепкой связью с ребенком во время беременности. Подсознательной связью. Они чувствуют момент зарождения жизни, ее развитие и финальную точку. Во время беременности их подсознания почти слиты в одно, почти до самого конца.       — И перед рождением они разъединяются, — подытоживаю ее мысль.       — Да, и судя по всему, ребенок подсознательно хочет как можно скорее отделить свои мысли от мыслей Гарри. Теоретически это происходит в конфликтной ситуации.       Морщусь.       — Но у нас с Гарри они не возникали, — последнее время.       — Между Гарри и ребенком, — посмеивается женщина, но, вздохнув, продолжает более серьезно. — Возможно, внутри Гарри назрело какое-то глубокое противоречие, которое они никак не могут разрешить.       Противоречие. Наши отношения сплошное противоречие. Куда не плюнь, как оказалось. Так что я всё еще ничуть не удивлен, но до боли в костях напуган.       — Но в этом честно нет ничего страшного, Луи, — заверяет меня женщина, — возможно, вы просто встретитесь с девочкой чуть раньше, чем планировали.

~~~

      — Луи? — вопросительная интонация звучит в голосе Гарри, а я опускаюсь на кровать рядом. — Хочу поговорить.       Осторожно беру его руку в свою. Поглаживая мягкую кожу его ладошек. Взгляд Гарри немного встревоженный, немного опечаленный и немного усталый.       — Плохо себя чувствуешь? — наклоняюсь чуть ближе под властью желания сгинуть в его переливающихся глазах.       Его губы дарят мне легкую улыбку.       — Сейчас хорошо, правда, — отвечает, — Но… это меня беспокоит. То есть, не то, что я хорошо себя чувствую! А… этот вопрос в целом.       Замолкает. Я тоже не тороплюсь говорить. Мое молчание говорит о готовности выслушать дальше то, что Гарри должен озвучить. Пока отзвучало лишь краткое вступление.       — На прошлой неделе я еще раз проходил осмотр, и я решил, что… Я хочу лечь на сохранение, — произносит он чуть тише, словно чувствует вину за свои слова, за свое решение, на которое ему нужно мое разрешение. А его ладони вздрагивают. Я чувствую, как по ним пробегает ток. Магнитная волна. — Я боюсь, — сознается он. И я стискиваю его кисти.       — Хорошо, тебе виднее, — ответ дается мне легко. Он очевиден. Примитивно очевиден. — Я волнуюсь за тебя, и если так будет лучше…       — Спокойнее, — поправляет Гарри.       — Спокойнее… — киваю, продолжая, — и если ты хочешь этого, я поддержу тебя.       Теплый нос утыкается мне в щеку, пока губы полушепотом благодарят.       — Но каждую минуту без тебя я буду сходить с ума.       Через день Гарри ложится на сохранение, чтобы уберечь нашего ребенка. А я же буду вынужден тосковать по нему почти сорок ночей.

~~~

      — Ты как? — Брайан рядом переводит дух.       — Пусть в жопу себе засунет свою желтую карточку, — тихо огрызаюсь.       Шесть минут дополнительного времени истекли. А наши командные выпады в сторону ворот друг друга никак не разрешили напрягающую ничью. Впрочем, такой исход игры теоретически не то чтобы катастрофичен. Но… ебали мы эту ничью.       — Пойду вспорю себе живот, — хмуро обещаю.       Мое общее физическое состояние намекает мне, что я скоро умру. По крайней мере, желудок сводит так, что я даже удивлен, что меня еще живописно не вырвало где-нибудь в углу поля на покрытый инеем газон. Брайан убегает вперед. А я плетусь следом. Да и торопиться уже особо некуда.       Ноги изнывают от слабости. В груди горит так, что я тошнотворно кашляю до боли, и мне кажется, что у меня дымятся альвеолы. Серьезное лицо Найла, что возникает передо мной откуда-то из толпы у трибун, сбивает меня с толку. Потому что он встревожен именно в той самой степени, когда невозможно определить, всё хорошо или же что-то случилось.       — Лу, тебе нужно поехать к Гарри, — извещает парень, а я туплю взгляд.       — Знаю, только приму душ и вещи заберу, — отвечаю как-то автоматически. Найл же показывает мне знакомый рюкзак, что держит в своих руках, и я узнаю в нем свой.       — Твои вещи у меня, и нужно ехать прямо сейчас… — Найл кидается в меня чем-то, и я перехватываю в воздухе ничто иное, как свой смартфон. — У тебя четырнадцать пропущенных от Гарри и из больницы. Я ответил, мне сказали, что Гарри стало хуже, поэтому…       Стало хуже.       Жестокая фраза. Вколачивается в мое сознание. И звенит, скорее даже свистит, прямо под висками. Оставляя мое тело без возможности пошевелиться на следующие мгновения. Пока мое воображение пытается хоть как-то обрисовать образ Гарри, которому стало плохо. И фейлится, посылая меня нахер. Потому что никто в здравом уме не захочет по доброй воле это представлять! Защищается, основываясь на инстинктах самосохранения. Борется, сопротивляется, пока моя память напоминает мне раз за разом, что каждый день Гарри жаловался на легкую слабость и головную боль, к которой он постепенно привыкает. Его глаза были безумно взволнованными. И он рассказывал, что девочка стала слишком активной. И изматывать его ей теперь явно в удовольствие. Слишком рано обзавелась вредительским хобби. Но он всегда улыбался при этом. И его пальцы в моей ладони были такими теплыми. И врачи говорили, что ничего страшного не происходит. Все поправимо и под контролем. И прошло лишь восемнадцать дней. У нас должно было быть в запасе еще двадцать два. Но тогда, что происходит сейчас?       — Луи, — прикосновение к плечу. Нет, не прикосновение, а толчок. Прямо по предплечью. — Нужно ехать, Гарри уже в операционной.

~~~

      Моя машина остается на парковке, потому что цитирую: «в таком состоянии садиться за руль очень опасно». В «таком» — подразумевается в стрессово-эмоциональном. Когда я абсолютно ничего не знаю о том, что происходит прямо сейчас с человеком, которого я люблю, разве что он уже под ножом на операционном столе. А я на другом конце города.       Да и дороги дрянь, как всегда. Лишают меня времени, что я мог бы быть рядом с Гарри, хотя бы за стеной, а не в салоне желтой коробки. Такси едет в объезд, а я кусаю костяшки.       И больничные, одинаковые коридоры, тоже дерьмо. Даже не смотря на то, что на регистрационной стойке мне сказали, что нужно просто подняться на третий этаж и пройти до поворота налево. Видимо, я в том самом состоянии, когда не могу корректно выполнить даже подобную примитивную инструкцию.       — Мистер Томлинсон? — из-за ближайшей двери, наконец, появляется знакомое мне лицо. Мужчина протягивает мне руку, чтобы поприветствовать, а его зеленые глаза улыбаются. Я же вцепляюсь в него намертво и вышпариваю обжигающее горло:       — Где Гарри?       Хризолит быстро моргает, застигнутый врасплох моей паникой, что бьет через край моего существа. А затем чуть сжимает мою руку в ответ.       — Все началось внезапно и волнительно, но прошло очень хорошо, — светлые нотки в голосе мужчины заставляют меня задрожать под коленями. — Ребенок сейчас подключен к аппарату и находится в инкубаторе. И весит тысяча девятьсот два. Можете попросить медсестру проводить Вас и посмотреть со стороны. Гарри должны были перевести в палату, в ближайшее время он придет в себя после общего наркоза.       — С ним… точно все хорошо? — шипение в гортани. Я как сломанный радиоприемник. С трудом издаю какие-то звуки.       — Да, Луи, — медленно и убедительно подтверждает врач. — Ваша девочка и Гарри в полном порядке. Идите к ним.       Чужие пальцы выпутываются из моих, и я только сейчас задумываюсь о том, как мужчина вообще вытерпел силу моей стальной хватки, и не понаставил ли я ему синяков на запястьях? Только сейчас понимаю, как взвинченно и растрепано, должно быть, выгляжу со стороны. Только сейчас чувствую кислород в легких, то, как он наполняет мою кровь.       Мне нужно увидеть Гарри.       Эта мысль приводит меня к знакомой палате. Которую освещает лишь небольшой ночник, привинченный над кроватью. Гарри спит. А я опускаюсь рядом на стул и выдыхаю. Взгляд скользит по знакомым расслабленным чертам лица. Пока в моей голове синтезируется мысль за мыслью. Тратят последние ресурсы работоспособности моего мозга на сегодня. Гарри размеренно дышит, его волосы спутаны, а лицо немного бледное, но спокойное. Где-то этажом ниже в небольшой прозрачной коробке, в сети из тоненьких трубочек, окруженная аппаратами, лежит наша девочка, с которой мы еще не знакомы. Ни я, ни Гарри. И я не хочу увидеть ее раньше Гарри, словно, мы должны разделить этот момент вместе. Я чуть перебираю его пальцы. Совсем легко, стараясь не разбудить и не потревожить. Дать ему время прийти в себя и набраться сил.       И в какой-то момент он делает глубокий вдох. И жмурится. Чуть-чуть морщит нос, ворочая голову на подушке. Его пальцы сжимают мои в ответ. А губы что-то шепчут. Зовут. Такие сладкие.       — Хэээй… — тихо, шепчу, наклоняясь к его лицу. А вторая рука прикасается к щеке. И Гарри чуть прижимается к моей ладони в ответ, интуитивно. И старательно разлепляет заспанные глаза.       Хризолиты смотрят прямо мне в глаза. Сначала такие затуманенные и беззаботные. Такие родные и знакомые. Но не дольше секунды. Темнеют, зрачки сужаются.       Пальцы покидают мою ладонь. Бьют мою руку, отталкивают прочь. И меня оглушает тихий вскрик.