Хризолит

      Видеть Гарри каждый день в пижаме уже привычно. Я негромко прикрываю за собой дверь и произношу:       — Привет.       Он оборачивается. Кудряшки на затылке чуть влажные, видимо, Гарри недавно вышел из душа. А светодиодные лампы в потолке освещают его лицо, подчеркивая яркие пухлые губы. И я вспоминаю о том, как давно они не целовали мои. Каждый день последних двух недель ощущается длиннее года. Каждый день похож на карикатуру. Распланирован от и до. Обычно я сплю с одиннадцати вечера до четырех часов утра. Затем Гарри снятся кошмары, а его вопли приводят меня в состояние боевой готовности, как сирена. Если же он не кричит, я просто сонно слоняюсь рядом, наблюдая за тем, насколько же несчастно его лицо, когда он ворочается с боку на бок в неспокойном сне. Я еще раз засыпаю под утро, почти в шесть, чтобы отрубиться на час или два в неудобном кресле, прежде чем отправиться на учебу.       Дальше распорядок примитивен. Вечером же я либо возвращаюсь в больницу, если часы показывают мне, что моих сил хватит лишь на то, чтобы справиться с управлением машины, поиграться с маленькими ручками Бэттани (именно так Гарри решил назвать нашу дочь) и рухнуть в раскладное кресло. Либо заезжаю домой, чтобы переодеться, поесть, между тем выгребая из холодильника стухшие запасы, и принять контрастный душ. Пять раз Гарри выпроваживает меня вон, отправляя домой, чтобы я лучше выспался. Хотя мне кажется, что лично Гарри преследует совсем другие мотивы, отгораживаясь, желая побыть в одиночестве, без моего общества. Но я послушно плетусь домой, чтобы продрыхнуть в удобной кровати до тринадцати часов за раз, иногда сквозь сон слыша, как слоняется Джемма в соседней комнате, вернувшись от Гарри.       Я не знаю, что происходит с Гарри. И именно это меня пугает. Всё в нем говорит о том, что что-то не так. Начиная с поведения, заканчивая грустным, загнанным взглядом.       Каждый раз, когда он скулит по ночам, я кусаю костяшки пальцев, погружаясь в яркий хаос урывочных воспоминаний, в каждом из которых ему снова больно. И мне кажется, что мы тонем в них вместе. Только он во сне, а я — наяву.       Возможно, нам просто надо подождать, когда мы снова вернемся домой. В привычную обстановку. Все медленно вернется в обыденные рамки. Нужно дать Гарри время, нужно быть рядом, чтобы всегда помочь ему и поддержать. Возможно, у него сложный послеродовой период, по крайней мере, именно так мне говорят врачи, каждый раз, когда я слоняюсь по коридорам. Просто нужно дать ему немного времени, окружить его заботой. И, как только он вернется к привычной жизни, домой, в мои объятья, все наладится. Обязательно.       Только вот что-то не сходится.       — Привет, — чуть улыбается. Но так дежурно, что у меня зубы сводит. — Хорошо, что ты пришел.       Часть меня все еще надеется увидеть в зеленых глазах тоску из-за моего отсутствия, но находит в них лишь смятение. Гарри растерянно поправляет влажные кудри.       — Завтра сможем забрать Бэттани домой, — старательно заполняю паузу, но просчитываюсь.       — Да, и… я хотел поговорить с тобой об этом…       Хорошо, видимо, придется поговорить. Я прохожу в палату, желая присесть рядом на край кровати, но Гарри торопливо поднимается, чтобы обойти её. Ему нужна дистанция, и он нервничает.       — В общем… Я бы хотел взять перерыв и уехать ненадолго, — выдыхает он, не поднимая взгляда. — Чтобы разобраться в себе и разобраться… во всем. Понять чего я хочу, вернуться домой к своей семье, а потом, наверное, вернуться обратно…       Всё же поднимает лицо. А глаза блестят слишком уязвимо. Чернота зрачка пожирает радужку, расползаясь пятном. Нижняя губа чуть прикушена. Я уже знаю для чего. В прочем, прямо в эту самую секунду я всё уже знаю. По этому взгляду, по этой сдержанной позе, по выражению его лица.       — Хорошо, — это всё, что мне остается ответить.       — Хорошо? — ресницы чуть хлопают, а губы испускают напряженный выдох.       — Только скажи мне честно, Гарри, — медленно прохожу за ним следом, огибая кровать. — Что я сделал не так?       — Ох…       Мои ладони ловят лицо Гарри осторожно и нежно, когда я настигаю его. А его взгляд в смятении очерчивает мое лицо.       — Пожалуйста, скажи мне, что не так?       Нижняя губа все же срывается и ударяется в мелкую дрожь, голос чуть хрипит на выдохе надломленным шепотом:       — Всё с самого начала было не так.       Воздух откачивают из легких одним беспощадным нажатием на поршень. Заготовив для меня участь кислородного-голодания. Кончики пальцев немеют на нежных щеках. А затем скользят по ним вниз. Оставляя прощальный след. Нет ни вкуса горечи во рту, ни холода внутри. Ровным счетом в этот момент нет ничего.       — Ты сейчас расстаешься со мной?       Гарри сначала ведет голову чуть в бок, и я молюсь, чтобы он покачал головой, тогда, наверное, мне снова откроют доступ к дыхательной системе, потому что мой голос звучит паршивее некуда. Но у надежды дерьмовый обманчивый вкус. Потому что парень медленно кивает.       — Да, наверное… Я не знаю…       — Честно, Гарри.       Его губы сжимаются в тонкую напряженную линию, прежде чем он отвечает тверже.       — Да.       Мы стоим напротив друг друга. Глаза в глаза. Его зеленые камни такие неописуемо красивые. Заставляют моё сердце замедлять свое биение в груди. Или же это делает его ответ.       — Ты ведь не захочешь вернуться, — мои губы чуть кривятся в бок. Наверное, только это остаточное напряжение все еще держит меня целым. Единым куском, а не кучей мусора на полу перед его ногами.       — Ты хочешь услышать честный ответ?       Возможно, этот честный ответ «да, я не вернусь» или же «я не знаю, мне нужно время». Но разве у Гарри было недостаточно времени, чтобы сделать выбор и остаться со мной? Что я сделал не так? Если только, испоганил все в самом начале. Но разве у меня не должно быть сотни лет на искупление этого греха рядом с Гарри? Хотя бы шанса. После всего, что между нами было, разве я не заслужил хотя бы шанса?       — А как же Бэттани? — единственная соломинка, за которую я цепляюсь. Заранее зная насколько бессмысленно.       — Она будет со мной, но… ты сможешь увидеться с ней, когда хочешь, — губы дергаются, когда Гарри пытается улыбнуться. А его ямочки не появляются на щеках даже на долю секунды.       — Я не хочу так, — язык обсох. Ощущение, что меня заставили есть сухой хрустящий на зубах песок.       — Я знаю, — отвечает Гарри, а его плечи опускаются, словно под давлением. — Знаю…, но многие родители живут не вместе, как мои, например… Так что, просто скажем остальным, что нам нужно было время, чтобы отдохнуть друг от друга, потому что оно нужно мне сейчас. Придумаем, что-нибудь… Ты сможешь быть с Бэтт, когда захочешь.       — Я хочу быть с ней всегда, — слетают слова с моих губ, а руки тянутся вверх, чтобы пальцы могли сжать плечи Гарри в безумном, необдуманном, отчаянном жесте. — И я хочу, чтобы ты был. Потому что она мой ребенок, а ты…       Я не успеваю договорить. Хризолиты разбиваются. Прямо у меня на глазах.       — А может и не твой!       И, если ранее этот Гарри был лишь напоминанием прежнего себя, то теперь абсолютно и точно передо мой стоит Гарри, которого я встретил впервые. А его голос такой колючий, что меня иглами протыкают под каждым позвонком.       — Может быть, это даже не твой ребенок! — повторяет Гарри, еще чуть повысив тон, стремясь вырвать плечи из моих рук. — Ты ведь теперь помнишь все замечательные особенности его зачатия, — не слова, а отрава. Ладони прижимаются к моей груди, когда он добавляет озлобленным рыком. — Это мой ребенок! — и толкает меня.       В моей голове мерцает мысль, что следовало бы соглашаться на все условия Гарри, если я не хочу потерять его с концами, нарубив дров сгоряча. Но она лишь мерцает. И гаснет, как только я решаю играть по-крупному. Мне не первый раз играть в ва-банк. Я ставлю на кон даже себя.       — Ты хочешь быть её отцом?! Тогда просто подыграй мне, и мы забудем обо всем этом бреде, пожалуйста! — требует от меня его голос.       — Я не хочу подыгрывать, — отбиваюсь.       — Давай просто сделаем это ради Бэттани!       Ему не удается вырваться, потому что я лишь сильнее подтягиваю Гарри ближе к себе, пальцы одной моей руки крепко сжимают его предплечье, пальцы другой ловят кудрявый затылок.       — Не смей говорить мне, что всё, через что мы прошли, было зря. Что каждое наше слово было зря, каждое наше обещание было зря, пожалуйста, — я не могу, я не хочу, я не буду побочным эффектом твоего хризолитского желания, Гарри. — Я не знаю, что мне сделать и как сказать тебе, что мне жаль, что я подонок, что я люблю тебя, что я не дам тебе уйти. Я не знаю, как сказать, чтобы в этом был смысл. Что мне сделать, чтобы ты оставил нам еще один шанс, а не съебал, оставив после себя сплошные иллюзии. Как мне просить у тебя этот шанс?       Плечи дрожат крупно и неровно.       — Отпусти меня… — это «отпусти» значит всё. Оно намного сильнее требования отпустить пережатое предплечье. И оно как спусковой механизм.       — Скажи, что ты не помнишь, как всё это время мы были вместе, скажи, что это ничего не значило для тебя, и что ты ничего не чувствуешь, что тебе не страшно это потерять, — наклоняюсь так, что шепотом буквально ору это в пылающее ухо Гарри, слыша его ответный всхлип. — Потому что ты чувствовал всё это. Это ведь не фальшивая ложь!       Судорожный вздох малиновых губ пробирает меня ответной дрожью. Звеня в каждом сухожилье моего тела. Пока Гарри медлит несколько секунд, прежде чем ответить ровно-ломанным голосом:       — Я помню, что я чувствовал, и я помню всё, но что ты хочешь от меня сейчас? Хочешь запереть меня и заставить снова это почувствовать? — говорит, а крупные слезы забиваются в краешки глаз и рушатся вниз, сопровождая его речь. — Потому что я не чувствую больше того, что чувствовал. Я помню, но я не чувствую, понимаешь? Мне противно, что часть меня обманом чувствовала это, понимаешь? — а затем его глаза оказываются прямо перед моими, когда он чуть приподнимается на полупальцы и подается вперед, что я вижу каждую мельчайшую черточку на оставшейся радужке его глаз. Губы же озвучивают мне приговор, после которого я не боюсь проиграть, потому что смысла в ставках больше нет. — Я не люблю тебя.       Я вижу слабого Гарри, который рыдает в туалете боулинг-центра. Я вижу слабого Гарри, которого прибили гвоздями к шкафчикам в раздевалке. Я вижу слабого Гарри, в своей постели, который боится и лихорадочно кусает губы, не решаясь рассказать мне о том, как же ему не посчастливилось так рано забеременеть. Я вижу слабого Гарри в своей ванной, а выпавшее объявление дрожит в его пальцах. Я вижу слабого Гарри, который кричит на меня на кухне. Я вижу слабого Гарри, который сидит рядом со мной в кафе напротив моей матери. Я вижу слабого Гарри, который согласен подавиться нашей ложью. Я вижу слабого Гарри, когда мы пересказываем подобие этой истории его сестре. Я вижу слабого, беспомощного, беззащитного, почти убитого Гарри в комнате на цокольном этаже клуба «Night Hall», прижатого к кровавому дивану.       Я вижу слабого Гарри, которому даю обещание, которое не нарушу никогда в своей жизни.       И я понимаю, сейчас передо мной все тот же слабый Гарри, который боится правды. А я… я больше не боюсь проиграть, я не боюсь правды, я не боюсь рискнуть еще раз. Блеф.       Я первый раз заставляю Гарри заскулить от боли. Настолько сильно давлю его руку, толкая в другую сторону, вынуждая его удивленно вскрикнуть, ударяясь ногой о кресло, запинаясь и падая в него. На предплечье останется синяк, но я, надеюсь, однажды мы оба простим мне его существование. Сейчас главное перехватить его телефон на тумбочке.       — Что ты…       — Ты сказал, «просто подыграй мне»? Это так важно для тебя? — мой голос звенит так, будто я под дозой чего-то психотропного. Как маньяк, готовый рубить жертву, которая лежит перед ним, топором. Или хотя бы ожидающий ее истеричного визга. — Да?       — Луи… — голос Гарри расшатывается.       — Я не буду тебе подыгрывать, — отрезаю настолько же жестко, насколько пару секунд назад он отрезал во мне последнее чувство. Глупый Гарри не поставил блокировку на свой телефон, потому что тому Гарри, который жил со мной, это было не нужно. — Боишься, что кто-то узнает правду?       — Ты не сделаешь этого…       — Твоя мать захочет привлечь каждого из нас к суду, и тебе придется подать заявление под ее давлением, или ты думаешь, я боюсь?       — Ты блефуешь… — отвечает Гарри, но я все равно чувствую напряжение в его голосе.       — Ты боишься, что она узнает об этом.       — Прекрати блефовать и отдай мне телефон, — злится, поднимаясь на ноги. Еще минута, и мы вцепимся друг в друга. Гарри сорвется первым. По крайней мере, он планирует. Думает, я не зайду дальше.       Пальцем нажимаю кнопку вызова. И он срывается, но сталкивается лишь с моей грубой рукой.       — Алло? О Джемма, ты ведь сейчас со своей мамой, верно? — Гарри бьет меня сначала в плечо, затем в бок, пытается зарядить по голове, но я толкаю его назад. Я сильнее из нас двоих. А Гарри глупый и слабый. — Мне надо поговорить с вами. Мы с Гарри во многом вас обманули, и все сов…       — Ты чёртов дебил! — визжит Гарри, а я позволяю ему отнять у меня телефон, чувствуя, как уровень его паники скакнул за возможный максимум. — Джемс, не важно, забудь, все в порядке. Я вообще не понимаю, что он несет, — девичий голос возмущается. — Не знаю! Он не в себе, больной, пьяный, и мы поругались! Не важно сейчас!..       Сбрасывает и швыряет мобильный куда-то на пол.       — Ты нормальный?! Ты вообще понимаешь, что после этого будет с моей семьей?! Подумай хотя бы о СВОЕЙ, если моя тебя не волнует!       Но я то знаю: с моей семьей ничего не будет. Потому что в покер выигрывает лучший лжец.       — Ты хочешь, чтобы я играл в твою идеальную историю.       Зеленые глаза злые. Ненавидят меня всеми бликами.       — Чего ты хочешь от меня?       Я сам на пределе. Последний шанс над бездной до моего триумфа. Как бы не сорваться.       — Тебе нужен честный ответ? — мой голос под стать голосу Гарри. Иначе не выиграть. — Я уже сказал, что я хочу.       Нам предназначено стать соучастниками идеального преступления.       — Это шантаж… — шепчет парень перепугано, свержено, искусственно.       А вот теперь становится горько. Словно меня заставили давиться горчицей и рыдать. Только глаза, как на зло, сухие, выжженные.       — Я делаю это ради нас, — потому что обещал тебе.       — Бред…       Вероятно, он хочет сказать: «Ты не можешь», но не произносит и слова. Только кусает губу и обходит меня, чтобы собрать разлетевшийся на части телефон. Это значит: наш разговор окончен.       Я покидаю палату Гарри, чувствуя себя полным ублюдком. Отверженным ублюдком. Но теперь я знаю, что чудес не бывает. Что я там говорил о благосклонности мира к моей персоне? Пиздеж. Я был приговорен к самой жестокой мере наказания ещё в самом начале. С той самой секунды, когда мое сердце екнуло под взглядом Гарри.

~~~

      «— А если у нас не получится?       — Мы попробуем еще раз. Будем пробовать каждый раз, пока не получится.       — Мы попробуем, даже если ты передумаешь?       — Я не передумаю.»