— Что происходит с твоей жизнью? — Ничего стоящего, поверь мне. — Хочешь знать мое мнение со стороны? Я честно не знаю, из-за чего вы живете как кошка с собакой в одной коробке, но абсолютно точно знаю, что проблема в тебе. Потому что я знаю тебя. Можешь спорить со мной, сколько захочешь, Гарри, но я обещаю тебе, что, если ты не успокоишься и не совладаешь со своим проблемным эго, Луи бросит тебя. Ты достанешь его, и он бросит тебя. Ты этого хочешь? ~~~
Мы в который раз делаем вид, что ничего не произошло. Первое время Гарри ходит немного контуженый. Не улыбается, не раздражается. То и дело забывает что-то вовремя снять с плиты, рассыпает, ломает, путает. И дважды остается ночевать вместе с Бэттани у сестры. И это просто до абсурда смешно, ведь мы и так спим в разных кроватях. В середине весны у Гарри на работе проводят большую вечеринку, на которую он не может не пойти, потому что там должны быть все-все-все. И, Боже, он же имеет на это право, верно? Он долго прощается с Бэттани, которая не хочет куда-то отпускать своего папочку на ночь глядя. Я тоже не хочу. Но просто не могу и слова произнести поперек. Не могу же я заставить Гарри провести еще один вечер взаперти со мной. Он выглядит идеально. Мягкие вьющиеся волосы собраны в небольшой пучок на затылке. Зауженные джинсы, хоть и потерты, но безупречно сидят на ногах, как и новая черная рубашка, которую Джемма вынудила купить его к этой вечеринке. Чтоб её. Хотя о чем, я… Гарри во всем выглядит идеально. За ним по договоренности заезжает коллега по работе. И как минимум это меня уже напрягает. Мне даже на секундочку кажется, что Гарри делает это все специально. Что это все часть какого-то изощренного плана мести. Немного запоздалого, но бьющего прямо под дых. — Буду поздно, не волнуйся, я буду не один. Целует Бэтт, что зевает у меня на руках, недовольно бубня «Паппи куда?», она повторила это уже не меньше десятка раз. А меня грызет, когда Гарри садится в чужую машину так спокойно и свободно. Хотя, не исключено, что у его коллеги есть жена, дети, внуки. Я не ревную Гарри, я ревную ситуацию. То, насколько беспрепятственно Гарри устраивается на сиденье подле водителя. Как легко он себя ведет. И напрягается лишь на секунду, в поисках нашего окна, когда я задергиваю шторы. До самого сна Бэттани не унимается, потому что Гарри нет рядом. Постоянно спрашивает и хнычет. Мне с трудом удается уложить ее спать. Потому что чаще это делает Гарри. И он почти всегда целует ее перед сном. Но не сегодня. Поэтому малышка капризничает, выпячивая вишневые пухлые губки. Когда она засыпает, я долго шляюсь от гостиной до кухни. В баре открытая бутылка сладкого ирландского ликера. То, что нужно, когда внутри горьковатый привкус желчи. В какой-то момент под рукой вовремя оказывается смартфон, да и старшая из моих младших сестер тоже не собирается спать. И мы просто проводим ночь за душевными разговорами. А мое тело полностью во вражде расслабления, которое мне пытается подарить сладкий алкоголь, и напряжения, когда я уже третий час рассказываю о том, как до невозможности тяжело быть рядом с Гарри. Признаюсь в этом. Описывая, не в самых ярких, но в достаточных красках весь холод, которым наполнена наша квартира. Через угрызения вымученной совести упоминая измену с сотрудницей из другого отдела. Выслушивая в ответ ожидаемый упрек. Лотти далеко не мудрый и не лучший советчик на свете, но она замечательный слушатель. А то, что она понимает в жизни еще далеко не все, мне только на руку. Моим внутренностям хочется всего лишь высказаться. Воспринимать критику они не особо способны прямо сейчас. Они и так вытравлены самокритикой напрочь. Не хватало только чужого вмешательства. Единственное вмешательство, которое бы мне действительно не помешало, — хирургическое. Удалите, пожалуйста, этот ужасно надоедливый, гниющий орган наверху слева. Спасибо. Наш разговор плавно переключается на Бэттани. На то, что если дело дойдет до того, что мы с Гарри разбежимся в противоположенные стороны, нам придется как-то корректировать ситуацию ради Бэттани. Нашей последней связи. Если Гарри вообще позволит ее корректировать, «как всегда». И в какой-то определенный момент, мой грязный язык поворачивается не тем боком, а мой мозг устал, чтобы контролировать все, что позволяет себе эта гнида у меня во рту. Я ляпаю то, за что сам себя готов сжечь дотла. Не всерьез, не по тому, что думаю так на самом деле. Просто под давлением этих двух лет. На протяжении которых Гарри столько раз не позволял этой идее забыться, столько раз давал мне понять, что, может быть, так то все и есть на самом деле, продолжал потрошить этот вопрос, когда хотел сделать мне побольнее в ответ. — Может, это и не мой ребенок. Ляпаю и тут же закусываю губу. Потому что в висках начинает трещать. Особенно, когда Лотти возмущается в стиле «что за бред ты вообще говоришь». На меня сразу обрушивается мерзкий холод, когда я снова позволяю себе задуматься о той ночи. — Забудь… — бросаю, язык присобачился к небу. И подобные оговорочки намекают на то, что мне нужно скорее лечь спать, чтобы не допустить еще пару подобных. Именно в этот момент я поднимаю глаза, и мой взгляд останавливается на фигуре Гарри в дверном проеме. Который поправляет распущенные, немного взлохмаченные волосы и как-то неловко отвечает: — Я задержался… я дома. — Я не слышал, как ты пришел, — бросаю, наспех прощаясь с сестрой. И прослеживаю за тем, как Гарри немного растерянно и криво плетется в свою комнату, чтобы запереться в ней поскорее. — Все прошло нормально? — настороженно спрашиваю. Потому что мой мозг встревоженно гадает, сколько успел услышать Гарри, стоя в полумраке коридора. Почему он вошел столь тихо, и даже не включил свет в прихожей, лишая меня всякой возможности вовремя прикусить язык. — Да? … Да. Он исчезает за скупой дверью. Что ж, мой мозг оказывается прав. Чертовски прав. Вечером следующего дня я возвращаюсь с работы, желая лишь поскорее рухнуть на кровать. У меня болит голова. Недостаток сна прошлой ночью сказывается во всей красе. Чайник на кухне горячий, как и моя порция ужина, которую Гарри оставляет каждый раз к моему приходу. Я слышу, как он разговаривает с Бэттани в другой комнате, пока достаю из аптечки обезболивающее и наливаю себе стакан воды. Но, когда оборачиваюсь, чтобы свалиться на какой-нибудь из стульев, все из которых полностью в моем распоряжение, мои единственные компаньоны за ужином, Гарри стоит, прислонившись к стене, скрестив руки на груди. Так, словно эта поза помогает ему не развалиться. А в его руках подрагивает белый лист. — Привет, — произношу немного сбито. А Гарри смотрит куда-то вниз, то ли на мои ноги, то ли на линолеум, что застилает пол на нашей кухне. Я никак не могу прочесть по его лицу, о чем он думает. Мне не хватает его выразительного взгляда. Наконец, его рука вздрагивает и протягивает бумагу вперед, которую я беру за другой край. — Вот. А я пытаюсь разглядеть мелкие черные буквы на белом фоне, недоверчиво спрашивая: — Что это? Гарри выдает его нижняя губа, которая столь отчаянно дергается, когда он открывает рот, чтобы ответить, выдыхая через тихий сдавленный писк, сглатывая ком. — Это… З-заявление на… генетическую экспертизу. Гарри поднимает лицо. Ресницы мельтешат, прежде чем я могу заглянуть в его большие зеленые глаза, которые смотрят на меня. Они такие… другие. Такие искренне несчастные, беззащитные, печальные. Блестят, словно граненные камни, переливающиеся в лучах света. А после эти блики срываются вниз и один за другим стекают по щекам. Когда Гарри давится с трудом сдерживаемым всхлипом. И торопливо пытается стереть их костяшкой большого пальца правой руки. — Зачем? — выдавливаю почти невнятный хрип. Тело Гарри поддается слабости, и парень медленно опускается, сползает на близстоящий стул, чуть качнувшись. Мне кажется, ему дурно. Что Гарри вот-вот побледнеет под стать этому белоснежному листу и упадет в обморок. Но он шмыгает, давится накатившими слезами. И произносит, стараясь соблюдать все ударения в словах: — Чтобы установит-ть о-отцовство… — а его голова падает вниз, поникает, пальцы одной руки зарываются в волосы и, отбрасывая их назад, сильно тянут. Слишком отчаянно. — Тогда… если Бэттани… — и задыхается на первом же слоге. — …не т-твоя… — выскуливает с вшивой ровностью. — …ты- мы… мы сможем, аммппффф, — давится, сглатывая, стискивая самые кончики волос, медля долю секунды, чтобы произнести, наконец, отчеканивая. — Ты сможешь уйти. Говорит и хнычет. Как подстреленный зверь, который уже прочитал свою судьбу во взгляде своего охотника. Позволяет каплям одной за другой срываться из глаз прямо вниз на колени. У меня же кружится голова. А мерзкие черные буквы на этой проклятой бумажке прожигают глаза, пока я растерянно обвожу взглядом строчку за строчкой. Чувствуя, как внутри растягивается леденящая дыра. От которой хочется лишь умереть. Прямо здесь. И прямо сейчас. И Гарри срывается на первое рыдание. Звук которого просто оглушает меня в этой мерзлотной пустоте. И порождает во всех нервных окончаниях победный стремительный импульс. Когда моя рука ныряет в карман, выуживая металлическую зажигалку, попутно роняя на пол смятую пачку сигарет. Пламя вспыхивает у левого угла и хаотично, узорчато бежит вверх, обращая эту убийственную бесчувственную белизну в приземленный серо-черный пепел. Который обрывается и клочьями или же мелкими крошками отрывается и летит вниз. В то время пока я прокручиваю бумагу в руках, желая испепелить ее со всех сторон. Полностью. И только прежде чем отпустить на пол ничтожный объятый огнем клочок, перевожу взгляд на сидящего напротив Гарри. Глядя в его глаза сквозь полыхающее, жадное пламя. Читая в его взгляде опустошение, смятение и чистый восторг. А ладонь ловит судорожное неразборчивое дыхание, что рвется из приоткрытого рта. — Это мой ребенок, — скрипит мой голос, как пьяная виолончель. Гарри отвержено зажмуривает глаза, зубами впиваясь в нижнюю губу. И чуть качает головой из стороны в сторону. Его тело раскачивается следом. Я же рывком оказываюсь перед ним на коленях, впиваясь пальцами в плечи, стараясь удержать их неподвижными. Глаза Гарри, приоткрываясь щелками, находят мои. Соленая отрава все еще льется и льется. Вниз и вниз. Только сейчас замечаю, насколько же выжжены уголки его глаз. Выдают его. Заставляя гадать, сколько же он терзал свои глаза солью, прежде чем вручить мне теперь уже прогоревшую безжалостную бумагу. — Но если… — эти слова почти слипаются, почти не различимы, когда отрываются от перекусанных вдоль и поперек губ. — Это мой ребенок, — отрезаю повторно, как лезвием по венам. Смело, быстро и одним движением. Ресницы вздрагивают. Губы что-то выдыхают, все еще пытаются, а глаза уже сдались. Это не те глаза, что каждый раз зло напоминали о том, как унизительно была зачата наша малышка. Напоминали о том, на скольких из нас она сейчас могла быть похожа. Бог явно пожалел меня, сделав ее маленькой копией Гарри, но и не смиловался надо мной, не подарил ей мои глаза, или же волосы, или же губки. Никакого резкого отличия. Словно все, что только возможно было перенять от обоих родителей, она переняла от Гарри. Это не те глаза. Эти глаза больше не хотят быть правыми. Они устали. А для его губ я повторяю еще раз, отдельно. — Мой. Мой ребенок, — кажется, в моем теле секунду назад начался радиактивный распад. Потому что еще пара мгновений и оно разорвется. Перенапичканное Ураном-235*. Разлетится, порождая после себя ядерный взрыв. — Понятно? Гарри вновь опускает веки, а следом я чувствую прикосновение холодного носа к своей шее, когда парень наклоняется вперед, чтобы упасть в мои руки. Накрываемый волновой дрожью, что кривит его позвоночник. Капризно желая вымучать его тело, как бы мои ладони, не гнали её, проскользив по такой давно забытой спине. Длинные пальцы впиваются в мои бока. Как рыболовные крючки. Словно поддевают прямо с кожей. — Бэтт наш ребенок, — повторяю еще раз в розовое пылающее от волнения ухо, выдыхая. И еще раз. — Наш. Ребенок. Наши тела впервые так близко. Цепляются друг за друга. Сплетаются друг с другом руками. А теплое дыхание Гарри выжигает дыру в моей шее. Как и капли, что стекают под ворот моей рубашки. Минуты уходят. И затихают. Вместе с Гарри, который сначала замирает, а затем подается назад, и, отлепив свои руки, ладонями обводит влажные щеки. Глаза, что так близко-близко, находят мои и снова блестят. Хоть Гарри и пытается быстро заморгать, желая отпугнуть новый позыв рыданий. — Ну, хватит… — моя ладонь последний раз обводит спину Гарри. — Ненавижу, когда ты плачешь. — Ага, — соглашается Гарри и отворачивается, чтобы найти на столе салфетки. Потому что, ну сколько можно шмыгать носом? Я же поднимаюсь на ноги и наклоняюсь, чтобы немного дерганными руками поднять с пола пачку и вытащить из нее одну сигарету. Организм требует. Как можно скорее. После подобного взвода. А босая нога недовольно пинает хлопья пепла на полу, но в итоге лишь больше размазывает по полу грязь. Огонек поджигает самый кончик. И горький успокаивающий дым быстро пробирается по горлу в легкие. — Эй, не кури на кухне! — слабый и все еще дрожащий голос пытается звучать строго. А я думаю о том, что один гребаный раз можно. И послушные сегодня глаза Гарри соглашаются. — Ладно… не важно… только открой окно, — просит последний раз, промокая влажные глаза, и отбрасывает салфетку на стол. — Боже… — морщит нос, — Мерзкий запах. А я дергаю ручку на оконной раме, впуская прохладный, немного зябковатый предночной ветерок. — Знаю, — соглашаюсь, выдыхая дымный клубок. И снова заполняя легкие новой порцией. Пытаясь унять дробный марш сердца. А губы цвета вишни дергаются и выпускают тихий смешок. Легкий, но сопровождаемый одним из заключительных шмыгов. Больше мы никогда в жизни не возвращаемся к этой гнилой теме. Зарывая ее. А вместе с ней несколько истин. Оставляя только одну. Ту, которой собираемся жить. Принимая ее на веру. Раз и навсегда. В конце концов, что важнее: быть правым или счастливым?~~~ — Чего ты хочешь? — Не знаю, Джем. — Мой тебе совет — реши для себя: ты хочешь ненавидеть его, или ты хочешь любить его. ~~~
Я возвращаюсь домой, когда Гарри возится вместе с Бэттани на кухне. Одной рукой удерживая девочку под бедрами, а другой переставляя сковородку. — Ты вовремя, — бросает он, обернувшись назад через плечо на мои шаги. — Подержи её, пожалуйста. — Ты в порядке? — интересуюсь, подхватывая Бэттани на руки, уворачиваясь от маленьких ручек, которые принимаются тянуть меня за волосы. Слишком непривычно видеть Гарри в такое время на кухне. — Прости, после работы я должен был закончить свое долбанное эссе для занятий, и теперь я ничего не успеваю… — отворачивается обратно. — Подожди пару минут, я закончу ужин… или десять! Подожди десять, через минут тридцать… — Не истери так, я не голоден, — Бэттани требует, чтобы я поставил ее на пол, мне приходится исполнять желания этого мелкого очаровательного карапуза. — Нужна моя помощь? — На кухне? Только если твои руки перерастут в нужное место, — огрызается, что меня морозит напряжением, которое пробегает по низу живота. А Гарри чуть вздергивает плечи и глубоко вдыхает, замирая. — В смысле… дай мне просто пару минут… — отвечает, принуждая свой голос звучать в допустимых тональностях. — Ладно, я буду с Бэтт… Я почти переступаю порог, когда голос Гарри, что окликает меня по имени, вынуждает мое тело замереть. — Ты… можешь покупать Бэтт сегодня? — уголки губ натянуты в легкую улыбку. А я торможу с ответом. Потому что Гарри никогда и ни о чем меня не просит. Разве, что составляет список требуемых продуктов, и то, это больше напоминает совокупность фактов. Мое молчание сбивает его с толку, поэтому ему приходится быстрее добавить. — Забудь… я сделаю это, как только закончу с ужином… — Нет! Нет, то есть… да. Гарри легко кивает, поспешно отворачиваясь к плите, потому что содержимое раскаленной сковороды начинает довольно-недовольно пыхтеть. Бэттани обожает купаться. Особенно в моей компании за бортом, потому что для нее это те самые редкие моменты, когда плескаться в воде можно как угодно. Ведь я не Гарри, который постоянно уговаривает ее постоять спокойно. Не то, чтобы он строг с ней, но ему кажется необходимо важным научить её всему и сразу, в то время как маленькой Бэттани интереснее не то, почему сладко пахнущая жидкость предательски щиплет глаза, а резиновый осьминожка, который постоянно тонет, стоит ей выпустить из его живота все пузырьки под водой. — О нет, милая… — морщусь, когда новая порция воды, перемешанной с пеной, прилетает мне в лицо. Бэттани не может не брызгаться, не скакать из стороны в сторону, плюхаясь и поднимаясь и так раз за разом. Я же отчаянно пытаюсь намылить ее мягкие волосики детским шампунем, чтобы Гарри ругался меньше, когда застанет наше безобразие. Тихий скрип двери прерывает нас вовремя. Я смываю легкую пену с темных, распрямившихся волос, пока Бэттани уворачивается от струй воды, руками обрызгивая их обратно. Уверен, что Гарри уже готовится сказать какое-нибудь строгое замечание. Но, когда я оборачиваюсь, он стоит, прислонившись плечом к косяку, наблюдая за тем, как мне за шиворот затекает мыльная вода. — Паппи! Паппи! Легкие искры озаряют зеленые глаза, и Гарри оказывается рядом с детской ванной, опускаясь на колени и перехватывая Бэттани руками за пояс. — Кто это тут балуется, а? — его пальцы чуть щекочут нежную кожу под стать его игривому замечанию. — Кто это тут балуется? — ПаЛу и я ныряп, — объявляет девочка очень гордо, демонстрируя свои навыки плюхания в воду с предварительно зажатым носом. То есть полное отсутствие каких-либо навыков, сопровождаемое детским непобедимым очарованием. — НыряТЬ, Бэтти, ны-ря-ть, — поправляет Гарри, проговаривая по слогам. Черт возьми, иногда он такой безумно милый зануда. — Да! — удивительно с каким невозмутимым видом Бэттани всегда удается игнорировать его очередное занудство. Ей объективно все равно «ныряп» или «нырять». Потому что все, что прямо сейчас важно — осьминожка! Его срочно надо спасать из пучины морской. — ПаЛу? ПаЛу! Осьминожка! — Ох… быстрее спасай своего друга, Бэтт! — ПаЛу… — выдыхает Гарри, и я замечаю краем глаза, как он критично морщит нос. — Что за глупое имя… — Эй, — возмущаюсь немного оскорбленно. — Ну, знаешь ли, лучше уж быть «ПаЛу», чем щенком**! В следующую секунду нижняя челюсть Гарри отваливается вниз, и он смотрит на меня с приоткрытым ртом пару секунд, торопливо сужая глаза, чтобы пропилить меня взглядом по намеченной траектории. Длинные пальцы ныряют в пенящуюся воду и скользят по ней вдоль, отвечая мне потоком брызг. — А ну молчать! Бэттани смеется. Ей нравятся летающие капли. Ей нравится видеть нас обоих рядом. И она только что успешно завершила операцию по спасению своего осминожка.~~~ — Не знаю… Любить, наверное… — Тогда начни, наконец, это делать. Если ты не хочешь остаться один с ребенком. ~~~
Я чувствую, как постепенно спадает напряжение между нами. Вольт за вольтом. И не то чтобы Гарри стал мягким и ласковым, подобно нежному шелку. Нет. Но теперь абсолютно очевидно, что он тоже пытается. Пытается как-то сохранить «нас». И с этим уже можно что-то делать. За поворотом оказалась не финишная, а медленная изнуряющая, но я уверен, что стоящая того, дорога в гору. Потому что примирение никогда не дается просто. Нужно лишь проявить еще немного терпения. Наше сближение начинается с нахождения в одной комнате. И ужинов втроем, за которыми Гарри кормит Бэтт. Никаких объятий, долгих нежных прикосновений, но мы прогрессируем. Мы раз-го-ва-ри-ва-ем. Перестраиваем наши жизненные циклы по-новому. Теперь уже с учетом друг друга. И я согласен разговаривать с ним ещё несколько вечностей. Лишь бы он позволил мне это делать. Разумеется, резкие моменты то и дело вылезают то тут, то там. Без них никуда. Но теперь они воспринимаются иначе. С некой оправданной надеждой на то, что однажды их не будет вовсе. Правда все вновь ненадолго ухудшается, когда Бэттани впервые заболевает ангиной. Потому Гарри почти не спит, то и дело проверяя ее лоб на наличие температуры и запшикивая на детские воспаленные гланды обезболивающий спрей. Я пытаюсь сменять Гарри, как могу, но мы оба измотанные и раздраженные несколько дней-ночей. Пока у Бэтт не спадает температура. И всю следующую неделю, что она плачет от боли в горле. Но в общем и целом нам удается пережить эту катастрофу без фатальных последствий. Мы оба этого очень хотим. Гарри произносит это вслух лишь единожды. И я клянусь ему, что все наладится. За это лето мы уходим намного дальше наших двухлетних попыток. Однажды в свой короткий рабочий день я заезжаю за Гарри на его работу. Останавливаю машину напротив входа и выхожу из салона, чтобы перекурить. Гарри задерживается и с опозданием выскакивает из двери с кем-то из своих знакомых по работе. Когда я через открытое окно ударяю по гудку. Хотя в любом случае это оказывается лишним, потому что Гарри замечает меня еще с порога. Неряшливо поправляя сумку на плече, сутулясь и оглядываясь по сторонам, торопливо спускаясь к машине. — Что ты здесь делаешь? — спрашивает как-то скомкано, торопливо дергая переднюю дверь. Я же лениво делаю последнюю затяжку, прежде чем усесться в салон. — Короткий день, у меня было время, чтобы встретить тебя, — пальцы прокручивают ключи в замке зажигания. — А где Бэтт? — Я оставил ее с Джеммой на четыре часа. И можно было хоть как-то предупредить меня? Теперь все видели твою машину… — отвечает парень, пристегивая ремень со второго раза. Первый — безуспешно промахивается. — Я ведь несколько раз забирал тебя, — невозмутимо выворачиваю на дорогу. — За поворотом на остановке, а не здесь… и в этот раз это не было запланированным, — откидывается глубже в сиденье и прикусывает ноготь большого пальца. — Что мне теперь сказать об этом? — Скажи им, что тебя забрал отец твоего ребенка, вроде бы даже особо не соврешь, — говорю, на что Гарри выдает тихое «пф». — Придумаю что-нибудь, — отмахивается, набирая пальцами что-то на экране своего телефона. Видимо, чтобы позвонить Джемме. — Да-да, ты ведь у нас мастер придумывать, — подшучиваю, чуть поворачивая голову к своему собеседнику. И, словив оскорбленный взгляд, добавляю. — Просто фантазер. — Вот только не надо подъебывать меня, — бросает Гарри, закатывая глаза, а в эту же секунду трубку берет его сестра. Я слышу ее недовольный голос, который не рад такому грубоватому приветствию. — Я не тебе. С Бэтт все в порядке? Она поела? И только один раз недовольно комментирует, отрываясь от разговора. — Смотри на дорогу. А мне кажется, что это кощунство смотреть на дорогу, когда рядом со мной на соседнем сиденье сидит Гарри. И его коленка так близко, стоит увести левую руку чуть в бок. Чем-то напоминает наш первый просмотр фильма в кинотеатре. И чувства внутри, все ощущения такие же как в тот день. Снова трепетные, а не загнанно-болезненно-обреченные. Это прекрасная тенденция. Этим летом мы, наконец, начинаем все сначала.~~~ — Я не знаю, это так сложно, чтобы объяснить. Я просто не могу заставить себя остановиться. И я так сильно злюсь из-за этого. На себя. Из-за того, что никак не могу что-то изменить в себе. И все только становится хуже с каждым разом. Иногда одна мысль о чувствах к Луи кажется мне такой дешевой и гадкой, но затем я представляю себе, какого будет забыть о нем, и мне правда хочется умереть. Это словно выбор: остаться чистым графином, но пустым или же позволить залить в себя мутную воду. ~~~
Лето заканчивается. А я все так же встречаю Гарри с работы по коротким рабочим дням. Раз в неделю. В этот раз у него на коленях сидит Бэттани, прижав ладошки к запотевающему под ними стеклу. Разглядывая быстро сменяющиеся картинки, то и дело, желая приподняться и вскакивая, вынуждая Гарри снова и снова усаживать ее обратно на пятую точку. Умоляя посидеть спокойно. — Заедем в супермаркет? У нас совсем не осталось муки, — роняет Гарри между делом. — Конечно, если нужно. — Думаю что-нибудь приготовить, — продолжает мягкий голос, а я краем глаза слежу за длинными пальцами, которые переплетают маленькие косички. — Может быть, оладьи. И добавляет: — Сегодня три года, как мы познакомились, я подумал, что стоило бы приготовить что-нибудь. Я же моргаю, дважды и долго. И только потом уголки губ чуть тянутся наверх. Когда я отворачиваюсь, устремляя взгляд на дорогу. А Бэттани радуется мелькающим разноцветным машинам за окном. Середина сентября встречает нас противоречивым теплом. В середине сентября начинается наш четвертый год. В середине сентября я понимаю, что мы оба хотим быть вместе.~~~ — Я правда хочу, но я не могу. Я хочу положить всему этому конец. И начать по-другому. Но я не могу. Я знаю, что он бросит меня. Знаю, всё идет именно к этому. Знаю, даже если я этого не хочу. Я не заслуживаю Луи. Но я не хочу остаться один. Я не хочу быть один. — Ты не хочешь быть один или ты не хочешь быть без Луи? ~~~
Осенью Гарри успокаивается окончательно. Я абсолютно точно это знаю. Потому что отлично знаю того Гарри, который пытался быть мягче как бы тяжело это не было, и знаю этого Гарри. Он больше не пытается. Ему это больше не нужно. Мы полностью налаживаем наши отношения. Разумеется, далеко не в романтическом плане. В полностью доверительном. Платоническом. Мы уважаем пространство друг друга, время друг друга, внимание друг друга, старания друг друга. И проводим много времени как одна семья. Вместе с Бэтт. Мы говорим. Стремимся сделать так, чтобы другой всегда чувствовал себя максимально комфортно. И это работает. Мы доверяем друг другу. Доверяем, как должны доверять друг другу два человека, которые хотят создать семью и воспитывать общего ребенка. Которые хотят пойти дальше, до конца. Нам не нужна ущербная семья. Хватит в нашей жизни ущербности. За октябрь Гарри дважды настигают кошмары. Все с той же ломающей силой, дрожью, ночными воплями. И я дважды приношу ему воду и успокоительное, сначала утешая перепуганную Бэтт, а затем укладывая спать Гарри. Поглаживая рукой по одеялу, присев на край кровати. Наблюдая за тем, как истерика медленно опускает его тело. Отгоняю ее прочь. Он позволяет мне это, остаться, придерживая его холодные пальцы. И медленно погружается в сон под мои уговоры. Впервые он выбирает не рыдания в холодном одиночестве комнаты. А я отдаю ему все, что только могу отдать. Я дважды засыпаю полулежа, упав головой поверх одеяла на его бедре. Мы стараемся любить друг друга так, как в первую очередь любят друг друга люди, сделанные из одного мяса, из одной плоти и крови. Без самоотверженной романтики. Без надрывов. Мы любим духовно. Гарри вовсю пытается научить Бэттани говорить больше разных слов, настойчиво учит ее считать хотя бы до десяти. Потому что через полгода она пойдет в детский сад, ей уже будет три. И она должна уметь показывать это хотя бы на пальцах. А Бэтт никогда и не была против много говорить. Так что теперь в нашей квартире громко. Много детского смеха. Ну и капризного плача все так же много. Много разговоров. Много слов. С гнетущим молчанием, разбитым холодной стеной на две жалкие комнаты, покончено. Гарри учит ее рисовать. И пытается заучивать с ней короткие стишки, которые больше напоминают стеснительные наборы звуков, когда он просит ее рассказать их для меня. И мы уже почти похожи на семью. Или хотя бы на друзей, связанных общим ребенком, как бы комично это не звучало. Осень пропитана спокойным теплом. Этой осенью мы по настоящему счастливы тому, что у нас есть. В ноябре у меня начинаются завалы на работе. Да и я умудряюсь подхватить простуду и проваляться дома пару дней с температурой, от чего лучше не становится. Никто ведь не будет разгребать мои поручения вместо меня. Гарри появляется в дверях нашего отдела в обеденный перерыв, как раз когда я с трудом могу проглотить режущий горло ком. Двери лифта разъезжаются, и он ступает на дорогущий ламинат, которым застелен холл нашего офиса. А Бэттани рядом кривит свои ножки. Только рядом с ним быстро проскальзывает моя сотрудница с кипой нужных бумаг. А ее короткая юбка говорит лишь о том, что она в который раз пытается подцепить в нашем отделе кого-нибудь из парней. — Луи? Я принесла все, что должна была доделать, — вручает мне нужную порцию отчетов. — Скажи мне, если вдруг будет нужно что-то переделать. Ох, выглядишь ужасно… у тебя нет жара? — ее рука оказывается рядом с моей и без того горящей щекой. Она прикасается тыльной стороной. А ее сладкий парфюм почему-то на почве болезни вызывает лишь отторжение. И тошноту. — Нет, я замечательно… — хмурюсь и перевожу взгляд на Гарри. Испытывая безумную неловкость за эту ситуацию. За прошлую… ситуацию? Все это спасает Бэттани. Маленький наивный ребенок. Который высвобождает свою ладошку из руки Гарри и, стремительно шлепая ногами по полу, провозглашает: — Папочка Лу! ПаЛу! И первое, что она делает, это обнимает мои колени, дергая за штанины, как делает каждый раз, когда просится на ручки. — Ох, Бэтт, тебе нельзя, а то я заражу тебя, и ты заболеешь. Ты ведь не можешь снова болеть, милая, — хриплю в ответ, перехватывая маленькие ручки, и смотрю на Гарри, бросая доброе. — Привет. — Привет, — отзывается парень. Чувствуя на себе сразу несколько дискомфортных взглядов. Которые оценивают его от и до. Здесь все ходят в деловых костюмах кто-то в дорогих, кто-то подешевле. А на Гарри свитер ручной вязки и потертые джинсы. И волосы собраны на макушке в небрежное подобие легкого пучка, только чтобы надоедливо не лезли вперед. Его оценивают жадно и холодно. Особенно девушка рядом со мной. И я готов поклясться, что прямо сейчас он чувствует себя дешевой безделушкой. Я читаю это на его лице. Мы моргаем. И Гарри приходит в себя. Быстро выуживая из сумки пару пластинок спасительных таблеток для рассасывания и небольшую упаковку, видимо, со спреем, который у меня еще остался. — Принес тебе лекарства, — наши пальцы осторожно встречаются. — И вот… — последняя пара таблеток. — Прими после обеда, обязательно. — Ладно, спасибо, — губы трогает легкая улыбка. — Тебе не хуже? — неловко спрашивает, а за ним подхватывает и Бэттани, интересуясь настолько жалобно насколько вообще способно все её существо. С оттопыренной нижней губой и взмоченными глазами. — ПаЛу хуже? Хуже? Почему тебе хуже!.. Девушка рядом приглушенно фыркает, оторвав взгляд от моей семьи и поправив волосы, произносит: — Скажи мне, как только проверишь все результаты. Оставлю тебя с… …«этим». Мне на секунду кажется, что она закончит именно так. Но нет. Окончанием служит только вздох. Гарри же хмурится, перехватывая Бэттани, усаживая на руки, прежде чем она освоится на местности и понесется залезать куда-нибудь. — Вот сучка, — тихо срывается с его губ, когда он сверлит взглядом длинные ноги, идеально вышагивающие на высоком каблуке. Я же приподнимаю брови, наблюдая сначала за тем, как он недовольно морщится, а после меняется в лице, когда Бэтт пытается за ним повторить, быстро чмокая её в губки. — Нет! Не повторяй за мной. Бэттани, кто у нас хорошая девочка? Расскажи Лу, как ты скучала, — тут же отвлекает её на меня. А мы с ним встречаемся взглядами. Бэтт разводит руками, стараясь нарисовать в воздухе для меня большое-большое сердце. И Гарри бросает ей, что теперь нужно уходить. Потому что мне нужно вернуться к работе. — Скажи «пока», — нашептывает Гарри девочке, и та сбивчиво повторяет. А затем он еще раз поднимает на меня глаза. И медлит пару секунд, прежде чем приблизиться, наклоняясь вперед, касаясь дрогнувшими губами уголок моих губ. Выдыхая в щекочущую щетину. — Увидимся вечером. У меня же дает сбой глотательный рефлекс. Потому что пульс от одного прикосновения улетает под сто двадцать ударов в минуту. А зеленые глаза совсем другие. Когда Гарри оборачивается у кнопки вызова лифта, уговаривая Бэттани еще раз помахать мне рукой. Эти глаза знают себе цену.~~~ — Без Луи. ~~~
Этот поцелуй запускает во мне необратимые процессы. Он настолько внезапный, внеплановый, выпадающий из действительности. Что меня сносит от подобного близкого, давно забытого контакта. А мои глаза предают меня при каждом удобном случае. Ищут столь желанные открытые участки молочной кожи глубже обычной линии ворота. Хотят узреть линию ключиц. Или же задерживаются на вишневых губах дольше положенного. Мои губы предают меня. Все помнят тактильно. Каждую миллисекунду этой сдержанной нежности. Предают меня, когда под шумом воды чужим именем требуют от меня дойти до крайности. Моя кровеносная система предает меня. Каждый раз принимается быстрее и быстрее качать кровь своими насосами. Пульсируя на запястье в неровном ритме. Опаляя кожу, вынуждая лицо пылать. А пальцы коротить током. Мои легкие прокурились в конец, потому что ну вот от них подобной подставы я уж точно не ожидал. Они не просто предают меня. Сдают с потрохами. Оставляя меня без дыхания каждый раз, когда образ Гарри врывается в мое сознание. И напротив набирая полную грудь нежного аромата его шампуня, когда Гарри оказывается рядом. Это несправедливо. В этом мире не может не быть милосердия. С этой мыслью я устало стягиваю футболку, откидывая ее на кровать. Прислушиваясь к ночной тишине в квартире, и беззвучно ступаю ногами по прохладному полу. Эта мысль все еще жива в моей голове, когда я прохожу в ванную комнату, отгоняя пережитки липкого сна, который все мое тело желает смыть с себя. Вместе со скользким потом, что бежит по спине, размазанный по коже толстым слоем. Она умирает, когда я, пребывая в сонном трансе, отрываю взгляд от пола. Нет. В этом мире абсолютно точно нет милосердия. Люди врали, когда придумывали это слово.~~~ — Тогда просто позволь ему любить тебя. Ты заслуживаешь этого. Больше всех в этом мире. Ты заслуживаешь, чтобы тебя любили.