Мой взгляд находит глаза Гарри. Выражение его лица немного кривое, глаза чуть припухшие. И он явно тяжело дышит. Это первое, за что я цепляюсь. И только потом отмечаю для себя, что он стоит босиком на слегка влажном полу, потому что капли воды, которые он не успевает поймать полотенцем, быстро стекают вниз на плитку по его красивым длинным ногам.
— Ты в порядке? — вопрос, который бы следовало задать за закрытой дверью. Предварительно постучав.
— Да… — его выдает бледное лицо, которое постепенно наливается особенно заметным на заснеженных щеках румянцем. — Ты можешь оставить меня на минуту?
Мой разум очень интеллигентен и вежлив, как всегда безумно тактичен. Советует мне дать Гарри несколько минут наедине с самим собой. Но когда бы я его слушал? Мои пальцы ловят второе полотенце на крючке, и я накидываю его Гарри на плечи, чуть сжимая, словно один этот жест способен согреть его и унять неконтролируемую дрожь, что снова решила поизводить его тело.
— Ты дрожишь… — шепчу, а руки без разрешения хотят зайти дальше. И заходят, прижимая ближе тело Гарри, растирая ладонями его предплечья. — Кошмары?
Он чуть дергается. Не прочь от меня. А просто. Уколотый тонкой меткой иглой.
— Не надо… Просто, оставь меня, пожалуйста…
Но мои руки не слышат этих просьб. А мозг все еще слишком неактивен, чтобы подать какой-то сигнал. Либо он обманывает меня. Что тоже очень вероятно.
— Почему ты не позвал меня? — опускаю подбородок на угловатое плечо. — Я не слышал, как ты кричишь…
— Я не кричал, — шепчет Гарри. И меня сражает мысль о том, что о половине его ночных истерик я даже не догадываюсь. О тех, что проходят беззвучно. Под одеялом. В слезах и ломке. Или здесь, под ледяным душем. И мои руки стискивают Гарри сильнее. Поверх его холодных рук, прижимая те к бокам.
— Ты должен был позвать меня.
Венка на его шее снова пускается в пляс. Как всегда выразительно. Выстукивает, лишенная какого-либо чувства ритма. Дрожь под кожей все еще такая же сильная. И в какой-то момент я начинаю ощущать, как Гарри чуть сползает по моей груди вниз, но я крепче сжимаю его. Заставляя перехватить равновесие на полусогнутых.
— Луи, пожалуйста… Боже, не трогай меня… Я чувствую, себя таким грязным после этих снов, — хрипит Гарри, словно его горло перетянули удавкой. И выпутывается из моих рук, очень старается. Как из тугих веревок. Кнутов. — Грязнее некуда…
Мое тело подвержено изохорному процессу*. Давление за пределами нормы. Я чувствую это. Сосуды вот-вот надорвутся и лопнут. И все закончится кровоизлиянием в мозг. Руки упираются в чужую спину и толкают вперед. Немного грубо. Но мягко. Несдержанно. И отчаянно влюбленно.
Указательный палец крючком находит переключатель, когда оба наших тела оказываются в тесном ограниченном пространстве душевой за отъезжающей дверью. А длинные пальцы, противясь, цепляются за выступ.
— Что… Перестань! Ты больной?
Тихий визг в следующую же секунду заглушается потоком воды. А тело пытается развернуться ко мне лицом, но я чуть наваливаюсь, прижимая его, удерживаемое на дрожащих конечностях к прохладной стене.
— Разве, если чувствуешь себя грязным, не стоит принять душ еще раз? — а голос и не сладкий. И не грубый. Выдержанный настолько насколько возможно. Но переломанный пополам. — Я помогу тебе.
— Боже мой…
И все же разум дает один настоятельный совет. Не заходить далеко без разрешения Гарри. Хотя казалось бы дальше невозможно. Нереально. После стольких месяцев сжигания времени. И я спрашиваю.
Настороженно и мягко.
— Тебе страшно?
Губы Гарри сначала давятся на вдохе. А затем, когда его голова подается назад, откидываясь на мое плечо, испускают тихий легкий хриплый стон. И просят:
— Только нежно…
И мы срываемся.
Я рукой дотягиваюсь до небольшой полки, чтобы взять гель для душа, и как попало давлю его на руки, роняя банку на пол. А мои руки находят руки Гарри, когда он разворачивается, оперевшись спиной о стену. Его взгляд сначала нерешительно мечется, а затем тает и плавится от прикосновения моих намыленных рук к его ладоням. Потому что мои пальцы быстро растирают душистую пену на его руках. От кистей до самых плеч. Вымывая с этих идеальных, созданных Богом под властью экстаза рук порочную грязь. Желая вымыть всю дрянь раз и навсегда. Настолько нежно, невесомо, но усердно. Что у меня спирает дыхание.
Пальцы возвращаются к кистям и впиваются в бедра. Втирая пену в кожу для большего эффекта. А затем требуют, чтобы я не обделял вниманием не менее идеальные ноги. И я опускаюсь на одно колено, проскальзывая пальцами до икр и останавливая их под коленями. Вырывая сверху тихий смешок (видимо, Гарри щекотно) сквозь череду полу-сдержанных вдохов. Подбираю скользкую банку, чтобы снова навести больше пены, омывая ею ноги, массируя дрожащие икры. Полностью игнорируя то, что душевая вода торопливо смывает мягкую пену в сток. Полностью игнорирую тяжелую ткань домашних брюк, что обвисли на моих ногах. Полностью игнорирую свое возбуждение, завязанное тугим углом поперек паха, и возбуждение Гарри напротив. Концентрируя все свое внимание на том, как эта незримая мерзость счищается мною с любимой кожи под моими пальцами.
Губы требуют контакта. И прижимаются по очереди к каждой коленочке. А Гарри, судя по звукам, тихо плачет и подергивается под моими руками. И губами.
— Луи… — зовет тихий голос. И я поднимаю глаза. Подбородок Гарри вздернут наверх. А его шея — само совершенство.
Я встаю рывком. Обхватывая руками это творение природы. Обвожу большими пальцами выпирающие ключицы. Гарри опускает лицо и разлепляет свои глаза. Пока я вывожу ладонями изгибы его шеи и закрадываюсь назад. Впиваясь подушечками в кожу головы.
Мы смотрим друг другу в глаза. Замираем без движения. Зелень в глазах Гарри необъятная. Безумная. Ненормальная. Я понимаю, что начинаю задыхаться в ней, но я более чем не против. Моя сладкая смерть. Все это время у меня как будто не бьется сердце. Наверное, так и есть. Эти моменты — маленькая вечная Вселенная. Так же бесконечны. Часть меня останется в них навсегда. Никогда не сможет найти в себе силы вырваться из этого временного парадокса.
Глаза Гарри моргают первыми. Сначала лишь моргают. А после скрываются под веками. Когда его лицо оказывается ближе. Настолько, что его дыхание перекрывает мое поверх губ. Трепещет на выдохе столь невинно и трепетно. Удерживая миллиметры между желанным прикосновением. Его губы мягко сминаются под моими.
Мягко лишь на мгновение. Далее вгрызаются. Я не знаю: чьи в чьи. И стонут. Между укусами втягивая воздух. Снова утягивая друг друга. Уничтожающе исцеловывая. Изморенные лютым голодом.
Руки обхватывают мою шею. Скользят по коже вниз на грудь. Чуть царапая кожу ногтями. Тело напротив бьется, задыхаясь, как одержимое бесом. Нас расщепляет. Сначала на атомы. Дальше, видимо, обратившись в фотоны, мы догорим на скорости света.
Мы целуемся уже совсем не нежно. До разодранных, опухших, искусанных губ. О которых, наверное, завтра будем жалеть. Или не будем? До изнеможения. До бездыхания. До самоуничтожения. Тотального.
Пальцы Гарри хуже спичек. Чертят по мокрой коже. Искрят. Клеймя мое тело везде, где могут. Тянут пояс домашних брюк. Безуспешно оттягивая в сторону, и, отчаявшись, ныряют под мокрую ткань. Перекрывая мне кислород. Мои губы на стоне выдыхают в его рот, выхрипывая. Пока пальцы продавливают на его нежных бедрах дырки. Как дыроколы.
Эта приставучая ткань громко вылетает из тесной, заполненной паром кабинки. Жестоко и бесцеремонно. Хотя бы за то, что из-за нее мне пришлось отодрать свое тело от тела Гарри. Они уже сплавились между собой.
Кожа Гарри нежно розовая. Уже распарилась под теплой водой. Скукоживая мягкие подушечки пальцев. И я припадаю губами к изгибу его плеча. Царапая божественный ранимый кожный покров островатой щетиной. Его мокрые, прямые от влаги кудри, прилипают к его щекам, облепляют шею. Встречаются на пути, когда кончик моего языка рисует дорожку наверх. И мой рот выдыхает в трепетное ушко, под сводящие мою психику с ума, похуже любого ультразвука, низкие разорванные вдохами стоны.
— Спина…
— Что? — неразборчиво мямлят его губы.
Хочу очистить тебя. Раз и навсегда. Чтобы мысль о том, что твое тело снова разлагается в воняющей гнилью грязи больше никогда не смогла родиться в твоем надорванном сознании.
— Мы еще не закончили, — тяну его неуравновешенное тело на себя, и мы меняемся местами, а мои ладони скользят по спине Гарри от бедер к лопаткам. Под пленительный вдох напротив моего лица.
— Не могу поверить, что ты серьезно сейчас, — тихо хнычет хрипотца. Ягодные губы почти цвета дорогого темного вина. И без всякой помады. Их близость пьянит так же. — Потом, умоляю тебя…
Шепчут. Раскрываясь в немом стоне, когда мои пальцы скользят по позвонкам вниз. Отсчитывая. И дрожащие срываются на скулеж. Пока мои вспоминают, как нужно целовать нежную шею, что полностью открыта для любой ласки. Немного подзабыли.
Дрожащие ноги разъезжаются по влажному полу, от одного прикосновения ниже копчика. А жестокие пальцы впиваются в мои бока. Цепляются за меня как только могут. Прижимаясь теснее, не оставляя между нами и миллиметра на мокрый воздух. Заставляя меня нетерпеливо скулить вместе с собой от полного соприкосновения наших тел. Проталкивая дрожащие пальцы глубже. Неимоверной силой воли удерживая себя от срыва.
Гарри поступает проще. И впивается зубами в мое ухо, которое оказывает в зоне риска. До посинения. Лишь бы остаться где-то в действительности. И стискивает настолько сильно, что через пару минут я вовсе перестаю его чувствовать как часть своего тела. Зато отрезвляющая в первые секунды боль вынуждает меня сосредоточиться на каждом движение в тесном, теперь почти девственном теле.
Все еще тесно и недостаточно. Но и выдержки тоже уже не осталось. Потому что измученные стонами губы все еще изводят мое ухо теперь нелепыми жалобными стенаниями. Слова в которых почти не связаны. Больше напоминают лишь звуки, нежели попытки произнести что-то внятное. Тело Гарри — давно заброшенный музыкальный инструмент, который приходится перенастраивать по новой. Проверяя звучание каждой струны.
— Ну же… хватит… — по тому, как поддергивается его тело, и так понятно, что оно почти на грани уже сейчас.
Так что приходится сдаться.
Гарри сам отрывается с горем пополам, отклонившись, чтобы развернуться и откинуться на меня назад, упав головой на плечо, склонив голову к моей шее. Мне остается разве что умереть. От ощущения его пальцев, что короткими ногтями впиваются в мои бедра.
Я беру его прямо так. Очень медленно. Сдержанно. Одной рукой крепко удерживая поперек живота. Другой поглаживая дрожащее бедро. Его спина гнется, а голова не желает покидать изгиб моей шеи. Поэтому Гарри требовательно тянется обратно, а я прижимаюсь носом к его виску, выдыхая боль из легких. Через судороги. Разлагаясь от ощущения чистого контакта. Гладкости, мягкости. Без лишних резинок. Растворяясь в горячем плену.
Следующие медленные движения доводят до инфаркта нас обоих. Знаю, завтра на моих ногах будут красоваться мертвецкие синяки. Но Гарри даже уцепиться не за что. Пару раз он пытается упереться в полупрозрачную дверцу, но его руки беспомощно соскальзывают вниз. Поэтому все, что у него сейчас есть, это я.
Знаю, мы оба не продержимся долго. Без каких-либо шансов. Давление, сила трения слишком велики. Каждый следующий глубокий толчок и ответное движение бедер Гарри грозятся стать последними. Гарри на грани от одного ощущения предельной наполненности, я — его немыслимого жара.
Все заканчивается громким всплачем Гарри, у которого передёргивается вся спина. Он отправляется в нирвану первым, а его огонь обращается в безразмерную пульсацию, которая добивает меня следом. И его тело обмякает так, словно из него повытаскивали кости.
— Черт, Гарри, не падай!.. — успеваю задержать нас в стоячем положении еще ненадолго. — Ты же мне член сломаешь…- высвобождаюсь, понятия не имея, как мое сознание еще способно функционировать должным образом.
Мое тело отдается приятной слабости вслед за телом Гарри, которое уже не может стоять на ногах даже с моей помощью и тянет нас обоих вниз. Мы съезжаем по мокрой стене под моросящие струи.
Его дыхание уничтожено. А глаза переливаются под чуть приоткрытыми веками. Лениво моргают и ищут мой взгляд. Отдавая волшебно мерцающей зеленцой. Мы сплетаемся, усаживаясь ближе друг к другу. Продолжая наслаждаться этой тесной близостью. Никто не спешит ее лишаться. Мы больше не можем позволить себе такую роскошь. Или глупость.
Теплая вода ударяется прямо о плечи, заставляет чуть жмуриться от разлетающихся в разные стороны капель. Под кожей туда-обратно бегают мурашки. Пока мои пальцы обводят кончики плеч. А Гарри успокаивает свой пульс.
— Давай, пора подниматься… — чуть поддеваю его за локоть, и парень неохотно пытается привстать с согретого пола. Теперь его ноги куда послушнее. По крайней мере, не препятствуют. Когда мы поднимаемся, не отлипая, цепляясь. Чуть спотыкаясь, путаясь друг в друге ногами и руками.
— Мы можем найти место поудобнее? — интересуется совсем чуть капризно, поспешно кутаясь в махровое полотенце, как только мы выпускаем пар из теплой кабинки, шлепая ногами по сухому полу.
— Может быть, можем, — хочу взять полотенце, но Гарри протягивает мне свое, а когда я беру за другой край, резко тянет на себя, вынуждая нас снова оказаться рядом. Туман в его глазах уже рассеялся, и теперь они поблескивают чуть задорно и до опьянения очаровательно.
Губы Гарри накрывают мои, пока я заботливо вытираю полотенцем его мокрые волосы. Ероша длинные прядки. Гарри медленно выдыхает в мой рот, распаляя не до конца потухшие угольки. Пока его сморщенные подушечки пальцев заглаживают назад мои волосы. И смыкаются за моей шеей.
— Как себя чувствуешь сейчас? — спрашиваю. А он нерешительно пожимает плечами, его щеки выдают его легким румянцем. — Достаточно совершенно?
Наши глаза встречаются. И я наблюдаю. За тем, как холодная неуверенность в себе медленно тает. Испаряясь. Полотенце выскальзывает из моих рук, падает на пол, а большие пальцы ловят сбежавший трепет вдоль линии тазовых косточек, которые я обвожу большими пальцами. И крадусь наверх по животу. Немного дразня, порождая каждым прикосновением новый очаг возгорания. Умирая от совершенства каждого кусочка кожи. Впрочем, Гарри всегда будет моим идеальным совершенством, спустя десятки и десятки лет. Ничто и никогда не будет способно это изменить.
— Чисто… — шепчет, замирая, а взгляд чуть рябит.
Глаза жмурятся, собирая складочки в уголках. Выталкивая на них сентиментальность, что поблескивает, и соленая на вкус, когда я ловлю ее губами. Внутри меня дребезжат удары сердца. Все недостойные существования мысли я душу. Я уже научился это делать. Бархатный диван, красная повязка, перетянутые до синяков руки, — все это должно сдохнуть в нас обоих. Надоедливый прыщ. Но мне ничего не стоит выдавливать его раз за разом. Желая лишь одного, чтобы Гарри продолжал видеть и чувствовать себя неописуемо красивым, безупречным и любимым.
— А я думал, все еще неудовлетворенно, — подшучиваю, умирая от того, как мягко щекочет его тихий смешок кожу на моем подбородке.
— Не смешно, — губы покидают мое лицо. Тела позволяют воздуху ненадолго заполнить буфер между нами. Хотя смысла обманывать себя нет: скоро его вновь не будет. Под давлением вытолкнется прочь.
В гостиной темно. Но мы не включаем свет. Идем на ощупь, по памяти, пока не утыкаемся в мягкий удобный диван с тихим грохотом. Из-за чего Гарри шепотом ворчит, что в соседней комнате за дверью спит Бэттани, поэтому нам стоит вести себя тише. Обещаю постараться, но не уверен, что прямо сейчас это реально выполнимо. Потому что нас магнитит, как только я падаю на мягкую обивку, а Гарри забирается ко мне на колени.
Губы болят, перемятые и вспухшие. Но все настолько же жадные. Неупиваемые. Под властью двух грехов сразу: алчности и сладострастия. Ловят мелкие капли, что все еще орошают тело Гарри или срываются вниз с завившихся кончиков прямо на линию ключиц. Дразнят, скользя.
Мне нужно так много вспомнить. Так много восполнить. Я как наркоман, снова залезший на иглу. Только я лезу на нее с обезумленной радостью. Мы потеряли так много времени. Сжигали его. Потрошили. Кромсали на тонкие полоски. На дни. Пропуская их сквозь пальцы. Выбрасывали на свалку год за годом. Протратили несколько лет. Таких ценных, таких нужных нам. Таких важных. Мы никогда не восполним их, я думаю, мы оба отлично это знаем. Но нам больше не нужны потери. Хватит.
И да, я безумно соскучился по распаляющемуся теплу Гарри. Я был мертвым без него.
Зеленые глаза яркими бликами полыхают в полумраке. Не раз.
~~~
Мы лежим на чистых, перестеленных простынях. Не способные думать, шевелиться, дышать. Но наши губы все равно ищут друг друга. Только теперь совсем неторопливо. Очень нежно и невесомо. Дарят легкие поцелуи. Ласковые.
Пальцы то сплетены, сжимая друг друга чуть отчаянно. То поглаживают мурашки на коже. Мои любят путаться во вьющихся волосах, наслаждаясь их шелковистостью. Большой палец Гарри чуть нерешительно то и дело возвращается к немного колючей линии моего подбородка.
Снова губы. Они тихо шепчутся. Обмениваются тихими любезностями. Одалживают друг другу дыхание. Делятся вдохами.
Ноги срослись. Спутались. А моя стопа ненавязчиво поглаживает ногу Гарри чуть повыше щиколотки.
Наши глаза ненасытнее всех. Ловят каждое движение утомленного изнурительной гонкой тела.
— Луи?.. — чуть напряженно вздрагивает почти беззвучным шепотом.
— Ммм? — отвечаю в тон, боюсь спугнуть этот нереально прекрасный момент нашей близости.
Пальцы Гарри сжимают мои сильнее, а глаза прямо напротив моих. Такие умиротворённые и счастливые. И немного жалобно раскаивающиеся. А я и не смею просить Гарри о раскаянии. Кто я такой, чтобы заслужить хоть малую его долю, после нашей переломанной жизни в блевотно-мерзком затакте.
— Спасибо, — это слово отпечатывается на моих губах трепетным поцелуем. Мое сердце решает пропустить две секунды, чтобы удержать меня в реальности. Не умрешь, говорит. — Спасибо, что… сдержал обещание.
Какое?
Мои глаза устало моргают, внимательно вглядываясь в лицо Гарри, освещенное только бедными лучами уличного фонаря из-за окна, читают лишь его очертания. Мои пальцы спешат на помощь, и я ловлю руками его лицо. Мне сейчас так важно знать ответ. Без него жизнь дальше невозможна.
И Гарри без лишних колебаний дает мне его.
— Надеюсь, это последняя попытка.
— Надеюсь, успешная? — мой голос все же дергается на полутон выше.
— Ну… если нет, — Гарри осторожно выдыхает, его дыхание бежит вдоль по моей скуле. — Ты обещал мне, что…
— Я помню, — прижимаюсь губами к горячему лбу.
Мы снова почти замираем. Только наши руки бродят. Живут сами по себе. Пока мы молчим, дышим, считаем секунды.
А у меня снова тянет внутри. Вечной тоской. От которой мне никогда не излечиться. К сожалению, такую тоску счастьем не лечат. Это все равно, что остаться без одного пальца на руке. Уже не болит, но пальца больше никогда не будет. И никакое отсутствие боли Вам его не вернет, не вырастит такой же новый. Я избавился от боли. Но я никогда не перестану помнить о том, как сильно болело.
— Прости меня… — выдыхаю в сладко пахнувшие клубничным шампунем волосы. И у меня лихорадит натянутые нити внизу живота. Но рука Гарри проскальзывает по нему плавно и нежно.
— Я простил тебя уже очень давно, — нос Гарри тыкается мне в щеку. Он как большой котенок. — Я не мог простить себя.
Я сдавленно мычу. Впервые слыша то, что мечтал услышать все эти годы. Чего, возможно, не стою вовсе. И не буду.
— Мне жаль, что я так долго… — не нужно этих слов. Целую вздрогнувшие губы. Каждое их движение говорит «мне жаль». Каждое мое — вымаливает уже давно дарованное прощение. Слова? Они ни к чему. Все, что было нужно, уже сказано. Лишнее не в нашем контексте.
Мы снова целуемся. Излишне медленно, сдержанно. Выцеловывая, согревая дыханием каждый кусочек губ. Отдавая себя полностью каждому ненастойчивому касанию. Настойчиво мы больше не можем.
И прямо сейчас, сжимая Гарри в своих руках, я познаю одну истину. Немного ужасную. Не ту, которая обычно звучит в конце фильмов с приторным хэппи эндом. В жизни нет сохранений. Нельзя откатить назад на точку бэкапа и переиграть сюжет по-новому. Каждый выбор сделан лишь однажды. Как и каждая совершенная ошибка.
Я нашел свое счастье в неисправимых жестоких ошибках.
Ничто и никогда не оправдает меня и то, что я сделал. Я никогда не смогу оправдать себя. Но, если бы в тот вечер меня не было в том злополучном клубе, возможно ли, что я бы никогда не возжелал Гарри с нашей первой встречи? Если бы той ночи вовсе не было в наших жизнях, встретились бы мы однажды? Я знаю ответ: никогда. Если бы я тогда в больнице отпустил его? Отпустил, а не заставил нас сжиться с ненавистью под одной крышей, вернулся бы он когда-нибудь ко мне? Почему я чувствую, что ответ — нет? Если бы тогда между нами не залегла легкомысленная, одноразовая, как пластиковая посуда измена, если бы между нами никогда не было того выжигающего все живое момента на кухне, остановился бы наш двухлетний бред хоть когда-нибудь? Нашли бы мы кнопку «стоп»? Нет. Наверное, мы крутились бы дальше.
Я никогда не прощу себе эти вещи: предательство, принуждение, измену. Я никогда не прощу себе слова, в которых назвал Бэтт не своей дочерью. Но все эти ошибки привели меня к Гарри. К этому самому рубежу, этому новому старту. Этой самой секунде, растянувшейся в несколько вечностей. К Гарри, что прямо сейчас полностью отдается каждому нашему поцелую.
И я готов совершить еще миллиард непростительных, жалких ошибок, превратиться в ебаного ублюдка, если придется, только бы каждая из них всегда приводила меня к Гарри.
Нас прерывает тихий плач. Испуганная Бэттани проснулась и не может дозваться до Гарри.
Его тело отрывается от моего в считанные секунды.
— Я сейчас, — отвечает, лихорадочно выпутываясь из наших сплетений под покрывалом.
— Эй? Принеси ее сюда… — осторожно провожу по напрягшемуся плечу, приподнявшись следом. Гарри чуть бьет меня по бедру.
— Оденься тогда!
Я же закатываю глаза и падаю обратно на мягкую подушку. Когда Гарри исчезает за дверью моей комнаты, поднимаюсь, отползая к шкафу и наощупь вытягивая первую вещь, что придется. Кажется, это те самые уродски смешные домашние шорты, но черт с ними. Гарри возвращается в халатике, с Бэттани на руках, которая обнимает его руками за шею, склонив головку на плечо. И замечает меня только после того, как Гарри вместе с ней приземляется на кровать.
— ПаЛу, — довольно и сонно бормочет она, переползая ко мне ближе, пока Гарри укладывается рядом. — Папа…
— Привет, Бэтт, — целую маленькую, кучерявую макушку. — Будем спать, малышка?
— Спать с ПаЛу… — тихо хихикает, мои пальцы сами лезут чуть пощекотать это сонное, очаровательное создание. Которое смешно повизгивает, но все равно ластится ближе, подставляясь под родительскую ласку.
Ладонь Гарри медленно убаюкивает девочку, которая дремлет на грани сознания, выводит круги на её спине. Мои пальцы гладят маленькую принцессу за ушком. И лежать вот так — втроем — чудо.
Молчание разрывает Гарри, а его губы улыбаются, когда он произносит:
— Она любит тебя.
Я смотрю на его лицо. Сердце требовательно поскуливает. Так немного нагло. Но все же просит меня решиться. И я задаю этот смелый вопрос ровным голосом:
— А ты? Любишь меня?
Глаза Гарри сначала немного округляются. Испуганные и… разоблаченные. Не готовые. Но нам нужно это прямо сейчас. Последние важные по скрипту слова. Дальше можно будет рвать. И его взгляд меняется. Смягчается. Затем он зажмуривается на пару мгновений, прежде чем снова открыть зеленые глаза, испуская на выдохе:
— Я тоже люблю тебя.
Это говорят его губы. Это говорят его глаза. Это говорят черты его лица. Его пальцы, что сплетаются с моими в волосах у Бэтт.
И это всё, что мне было нужно.
Он рвется еще что-то добавить и объяснить. Может быть, дополнить, посчитав повисшую паузу моим смятением. Хочет досказать. Но я уже говорил, все это лишнее нам не нужно. И никогда не будет. Мы есть друг у друга. Теперь окончательно. И это единственное, что имеет смысл произносить.
Так что я опускаю палец поверх его губ, а затем завороженно обвожу нижнюю, перехватывая подбородок, рассчитывая притянуть лицо Гарри к себе. Но он чуть отворачивается в сторону и опускает взгляд на Бэтт, что дремлет между нами.
— Что если она смотрит?
Тихо смеюсь ему в висок.
— Тогда целомудренно, — шепчу.
И чувствую, как мой кончик носа сталкивается с кончиком носа Гарри. На долю секунды прижимается. Этого эскимосского поцелуя вполне достаточно, чтобы скрепить наши слова.
— И я люблю тебя.
Мы засыпаем втроем. Сплетенные. Как одна сильная, настоящая, любящая друг друга семья.
И мы счастливы.
All I ever wanted,
All I ever needed,
Is here in my arms.
Words are very unnecessary,
They can only do harm.
Enjoy, enjoy the silence…
Depeche Mode — Enjoy The Silence
