Тюрьма. Весенняя боль

Ноги свело бесконечной судорогой. Затем эта боль спазмом прошла по брюшному прессу, ударом тока задела локтевой нерв и стихла где-то в районе шейных позвонков. Опьяняющие воспоминания об унижении сплелись в какой-то ущербный узел. Воспалённые глаза болотного оттенка распахнулись, вытекший из них гной паутиной растянулся на ресницах. Новичок почувствовал себя не в своей тарелке с первой секунды пробуждения. Наверное, потому что редко просыпался в собственных испражнениях. Он с упоением улыбнулся, натянув засохшую корочку губ до предела, и вновь прикрыл глаза. Как и предполагалось, он ещё дышал. Колёса размеренно стучали по рельсам. Монотонный голос из микрофона оповестил об отбое. Новичок мечтал о необъятном поле, пропитанном упоительным ароматом свежескошенной пшеницы. Он бы шёл по нему босиком, наслаждаясь каждым уколом жёстких стебельков, каждым порезом на стоптанной подошве и каждым осколком пронзающей боли. Ветер бы охлаждал его потную спину, солнце бы выжигало саднящие веки. Но того мира больше не существовало. Он распахнул жестокие глаза. Присел в смердящей луже. Между ног щипало, моча разъедала нежную кожу промежности. Стоун всё подстроил. Подставил его. Первый коллективный урок был с успехом усвоен: наглость не вела к власти. Новичок медленно поднялся, стараясь не прикасаться к моче. Усмехнулся так едко, как только мог. Отброс, проигравший свой самый первый бой. Он шатался в такт мотающемуся из стороны в сторону вагону. Духота. Чья-то светлая голова пролезла меж разъехавшихся дверей. Незнакомец, словно проворная крыса, проскользнул в щель. Была в нём какая-то угнетающая грация, но выглядел он слишком тщедушным. Новичок постарался не обращать на него внимания. Насколько это было возможно. — Приведи себя в порядок, — едва слышно прошептал незнакомец и в качестве заключительного аккорда с состраданием поморщил нос. — И больше не давай им повода себя бить. Новичок вздохнул, но всё-таки удостоил незнакомца ироничным цепким взглядом. Он выглядел до неприличия хорошо. Его маленькое худое лицо не украшали синяки, а вот безропотная покорность и кроткая обречённость могли быть его постояльцами. Говорил он очень тихо, словно за лишнее слово ему могли отрезать язык. А ведь действительно могли. Ржавое ведро забренчало от тряски поезда. Незнакомец поскорее поставил его в дальний угол комнаты и промокнул в него обветшалую тряпку. Была в нем какая-то лишняя суетливость, отталкивающая спешность, боязнь чего-то не успеть. Он крадущимся шагом подполз ближе и протёр пропитанные мочой ладони новичка. — Зря ты их разозлил, — с некоторым пониманием вздохнул незнакомец. Он выразительно похлопал свободной ладонью по левому уху. — Своими ушами слышал. Сам Туз точит на тебя зуб. — Пусть только подойдёт, я вырву его с корнем, — со всей своей надменностью выдал новичок, на секунду доверившись безобидному виду незнакомца. Упоминание о Тузе лишило его привычного хладнокровия. Лицо запылало негодованием. — Тебе нимб на голову не давит? Он просто на дух не выносил этих породистых идиотов, считавших свои дурные затеи целесообразными. А этот в особенности верил в свою правоту, он даже не отреагировал на его варварский цинизм. Он ещё раз ополоснул тряпку, затем с большим остервенением принялся стирать затвердевшую корочку на горящем лице новичка. Грязный комок с убийственной силой мазнул по коже. И только сейчас новичок осознал, насколько жалко выглядел на недавнем шоу. С засохшей блевотиной на лице. — Как тебя зовут? — вздохнул незнакомец. Его сочувствующий взгляд выводил из себя. — Хотя бы придумай. — Май, — мгновенно ответил новичок, усмехнулся собственной фантазии и стянул грязные тряпки с тела. — Май, — с обречённой улыбкой повторил незнакомец, явно прочувствовав ложь в этом имени. Его испуганный шёпот завораживал — Какой у тебя талант? — Исчезни, — Май впился взглядом в лицо лживого незнакомца с мрачной торжественностью. Тот вздрогнул и опустил голову. — Я не оправдаю твои подозрения. Я просто хотел помочь, — грустно вздохнул незнакомец, так и не подняв глаз на ощетинившегося Мая. Он присел на корточки и аккуратно положил тряпку на пол. В его облике не было лжи или дерзости, лишь прежняя кроткая обречённость. — Дорога до Примаверы займёт ещё несколько дней, морга здесь нет. Тела выбрасывают на рельсы. Через месяц полусгнивший труп переедет следующий состав. Состав, в котором обязательно найдётся новый упрямец. Я Микки, ранг — дама. В Примавере провёл четыре года. Сопровождаю третий бронированный состав. С этими странными словами Микки выпорхнул из комнаты. Возле ведра осталось валяться старое тряпьё. Май с трудом узнал чью-то поношенную пижаму. От неё разило дешёвеньким мылом. Выхода не было, он брезгливо натянул её на голое тело и вышел в коридор. Началось вечернее построение. Помятые морды наводили бесконечное уныние. Во взгляде желчь, на сердце гниль, в кулаках правда. Все заключённые были на одно лицо. По потолку медленно проползал сканер, заглядывая красным оком в их мутные глаза. Опознан. Опознан. Опознан. Май нахмурился, когда автомат подполз ближе. Сканирование заняло чуть больше времени, чем у остальных. Наверное, потому что его правый глаз помутнел. Опознан. Купе, на котором был написан его номер, было достаточно чистым и светлым, четырёхместным. Судя по непрозрачному стеклу окон, толстым стенам и широким прутьям решётки, это был специально сконструированный поезд. Вагон ещё раз качнулся на резком повороте, и новичка откинуло на нижнюю полку. — Какого дьявола? — прошипело взлохмаченное создание. Лупоглазый салажонок с недоумением всплеснул руками. Он стоял на пороге купе в розовой пижаме с кукольным принтом. С вымазанными помадой губами и тотальной глупостью в глазах. — С дьяволом в аду встретишься, — прорычал Май, резко вскочив на ноги. Тело отдало дикой болью. Он с презрением сморщился и оглядел своего нечаянного врага. — Сейчас посмотрим. Амбал! — мгновенно пропищало чёртово отродье. Это чёртово извращенское отродье визгом неудовлетворённой самки вызвало чудовищную боль. На пороге застыл огромный мужик, носивший такое же бессмысленное выражение лица. Новичок перевёл свой взгляд с сопливого парня на тупую морду его самца. Он мог бы забеспокоиться. Возможно, его ладони могли даже вспотеть. Но он дал себе зарок не отступать. Они не убили его в первую встречу. И это была их самая большая ошибка. — Амбал, Ханни? — заинтересованный шумом, Стоун вошёл в купе. Он взглянул на Мая и с пониманием вздохнул. Какое-то напряжение искрами пробило воздух. Даже его голос показался мрачным. — Оставьте нас на пару минут. — Микки, Ханни, Амбал, Стоун. Где эта грёбаная фабрика, что штампует кретинов? Стоун дождался, пока оба заключённых удалятся на приличное расстояние, и вплотную подошёл к Маю. Он мог бы врезать в позеленевшее от побоев лицо ещё раз, но что-то его сдержало. Он прищурился и от этого стал выглядеть ещё более сердитым. — Хочешь, чтобы весь мир тебя возненавидел? — голос Стоуна не дрогнул. Он имел идеальный контроль над собой. — Доживи до Примаверы, и я сам тебя вздёрну. — Ещё будут указания? — Май тоже взял себя в руки. Медленно облизнул губы, убедившись в отсутствии металлического привкуса во рту. Он оценил сдержанное поведение своего оппонента. Он понял, что упустил самое главное. Перед ним стоял не просто тюремный авторитет. Перед ним стоял талант. Неизвестный талант. Опасный. Он хотел отвесить низкий поклон, но пожалел уже шатающийся зуб. Зубов, кстати, у него было всего двадцать восемь. Стоун ничего не ответил, лишь мрачно покачал головой, окончательно убедившись в безнадёжности новичка. Тяжёлая рука медленно ощупала зеленеющие синяки на его шее. — Могу я сменить купе? — Май вздрогнул от этого задумчивого прикосновения. Он и не представлял, что вот так просто можно кого-то коснуться. Но его волчье чутьё безошибочно подсказывало, что дышать одним воздухом с Ханни равнялось самоубийству. — Я предпочитаю одиночное времяпровождение. — Твоё место здесь, — даже не раздумывая, проговорил Стоун. Он не насмехался. Чёрт, он был серьёзен. Этот блеф камнем лёг на плечи новичка, но Май имел слишком большой запас прочности. Камень распался на мельчайшие частицы. Май сдержал бессмысленный гнев. Он должен был поставить их на колени другим способом. — Кстати, туалет работает по часам, — как ни в чём не бывало сообщил Стоун. Его мрачное лицо едва затронула столь же мрачная улыбка. — В следующий раз не обделайся. Ханни подслушивал за дверью. Он виновато пожал плечами, когда уходящий Стоун напоролся на него возле входа, и проскользнул на свою полку. Парень выглядел достаточно молодым, не старше восемнадцати лет. Блондин с короткими ресницами и ровным полукругом бровей. Гибкий. Наверное, на воле занимался лёгкой атлетикой. В его левом соске поблёскивало аккуратное серебряное колечко, а может, и вовсе какое-нибудь дешёвое. Он в гробовом молчании поправил дырявую простыню и развалился на ней. Затем достал салфетку, сплюнул на неё и стёр размазанную по лицу губную помаду. На новичка он больше не обращал своего королевского внимания. — За что ты здесь? — неожиданно для самого себя спросил Май. — А ты за что? — безразлично пожал плечами Ханни. В небрежном броске сопляка слышалась гордость за свою сущность. Или за свою грёбаную сучность. Тонкие губы сложились в одну истеричную линию. Душевный разговор закончился безупречным ответом. — Отсюда есть выход? — Май действовал открыто, а тех, кому не нравился этот путь, ждала серьёзная расплата. Ханни не ответил, лишь свалился набок, подтянул колени к груди и в позе эмбриона натянул на голову подушку. Разговор был действительно окончен. Май с раздражением выдохнул. За спиной послышался ещё один вздох облегчения. Он бы зубами выгрыз глотку человека, нарушившего его мнимый покой, если бы вкус крови и мяса не вызывал у него отвращения. — Какого чёрта тебе не дорога собственная жизнь? — с возмущением проговорил Микки, усаживаясь на нижнюю полку. Наверное, он страдал завышенной самооценкой, раз беспокоился о чужих задницах вместо своей. — Ты опять нагрубил Стоуну. Май едва сдержал смешок, глядя в грустные глаза местной Терезы. Он долго пытался подобрать слова, пока не понял, что именно его привлекало в этом сером человеке. Скромность. Микки не позволял себе лишнего ни во внешнем виде, ни в голосе, ни во взгляде. — Они не сломают меня, — зачем-то произнёс Май. — А я слышал, что весь твой адреналин вытек в ботинки при первой встрече с Тузом, — приглушённый голос Ханни вырвался из-под подушки. Май чуть не подавился собственной слюной и сгруппировался. Микки поймал его и со всей силой прижал к пустующей стенке. Он приятно пах шампунем, его волосы ещё не высохли. Три мелких вдоха, один резкий выдох. Самообладание вернулось. Май с завистью отметил, что в этом поезде был душ. Микки с томным вздохом отпустил его напряжённое тело и повалился на свою полку. Какая-то притягательная естественность отразилась на его лице. Он оторвал свои пятки от пола, сгорбился, упёрся локтями в колени и задумчиво уставился на притворяющегося спящим Ханни. — Извинись перед Стоуном, — попросил Микки, закусив в зубах собственную ладонь. — Иначе тебя добьют и пустят в расход. Единственный шанс выжить – быть покорным. Неконтролируемый талант — мёртвый талант. Туз рьяно бережёт порядок. Ошибка одного стоит жизни всех, такой уговор с властями. Май заметил рваные язвы под расстёгнутой горловиной футболки Микки. — Это сделал Туз? Как мне его найти? Как мне свергнуть его? — Май вздрогнул от собственной ярости в голосе. Теперь к мести за себя добавилось едкое желание отомстить и за этого заморыша. В конце концов, он не хотел оставаться в должниках. — Май, — Микки склонился поближе к уху своего нового соседа, — если не можешь контролировать свой язык, лучше отрежь его. Затем он коротко зевнул и с удовольствием растянулся на полке. Май с раздражением вскочил на ноги, дёрнул за ручку двери и выругался. Громко выругался. Двери заблокировали на ночь. Он протёр испарину со лба и залез на свободную верхнюю полку. Сон казался непозволительной роскошью, но он задремал. Через некоторое время двери тихонько разъехались. Несколько человек бесшумно, словно тени, скользнули в комнату и, зажав его рот какой-то тряпкой, стащили с полки. Он больно ударился спиной и зашипел, вырываясь из плена. Толстый шнурок обвил шею, сдавил горло и перекрыл дыхание. Май почувствовал прилив крови к голове, но не мог дышать. Чужие ботинки наступили на руку, с силой надавили на растопыренные пальцы. До боли, до хруста. Но он терпел. Микки спал и, если бы проснулся от шума, мог тоже попасть под раздачу. Глаза ничего не видели, но Май чувствовал присутствие Туза. Он стал наваждением, недостижимой целью. Прекрасной скульптурой с вывернутыми наизнанку органами. Впервые он испытывал кровожадность. Микки сонно заворочался на кровати. Две пары рук выволокли Мая из купе. Похоже, никому не были нужны лишние свидетели. Его ткнули лицом в решётку окна коридора. К беззащитной заднице прижались ширинкой, сделали несколько пошлых движений. Кто-то содрал с поясницы резинку домашних брюк. Впервые за годы подвальной жизни в голове Мая возникло желание. Непреодолимое, неоспоримое, невозможное. Жалкое, несчастное, обречённое. Желание сбежать. Но крепкий удар в область почек выбил его из колеи, заставил подпрыгнуть на месте и замычать. Кто-то очень внимательный скрутил кисти его рук над головой и вдавил ушибленные пальцы в холодное стекло. Ноги держали на весу, словно пытались сделать из него чёртового гимнаста. — Катись к чертям, Туз, — зашипел Май, скривившись от странных ощущений в разрываемой пальцами заднице. Он знал, что его враг здесь, что тот не мог упустить этого унизительного зрелища. — Давай, Май, свергни меня, — резкий шёпот Туза заставил замереть. Увесистая рука ладонью похлопала по половинкам задницы, затем кулаком протаранила рёбра. Новичок, висевший на чужих руках, затрясся от боли, но сумел сдержать стон. — Удар целки, — прошипел Май, сплюнув собственную кровь из прокушенных губ. Туз схватил его за волосы, оттянул голову назад и с силой впечатал между железных прутьев. Из разбитого носа закапала кровь, вспышка гнева болью отозвалась ото лба к вискам и затылку. В него вошли. Вот так быстро. Того, чьим именем пугали весь верхний свет, взяли силой. Унизили. Растоптали. Май был готов вопить от собственной желчи, но сдерживал любое слово, любое чертыхание и дьявольское восклицание. Он в полуобмороке бормотал о своей страшной мести, слова кровавой рекой вылетали из его дрожащих губ. — Май, — протянул Туз, ласково взъерошив макушку парня. Отчего-то этот шёпот заставлял холодеть даже разгорячённую борьбой кровь. Заставлял замереть и вслушаться в произносимые слова, забыть о наслаждающемся чужаке, долбающем его несчастный зад. — Я слежу за тобой, Май. Возвращайся ко мне покорным. Май интуитивно почувствовал чужую улыбку. Какую-то неестественную, отеческую улыбку, хотя и был уверен, что Туз не старше его. Его врагом был его ровесник. Он был уверен. Уверен. Человек позади него зарычал, его член задёргался, извергая скудные капли семени. На очереди появился второй, он с тем же размахом вошёл в тело и замер. И в этот момент волоски на руках Мая задрожали от особого напряжения. Интуиция отлично работала в этих стенах. — У вас у всех борзометр зашкалил? — мрачный Стоун казался ещё мрачнее, несмотря на кромешную тьму коридора. Он с недовольством оглядел корчащегося в чужих руках новичка и его пропотевших насильников. — Это приказ Туза, — выдавил один из преступников, оправдываясь перед валетом. — Он лично присутствовал. Громовая мысль пронеслась в голове Мая. Эти уроды знали главного в лицо. Они знали, кто из заключённых занимал верхний ранг. Значит, их можно было разговорить. Любого можно было разговорить. Май, словно куль тряпок, свалился на пол и потёр ушибленные пальцы. Он даже не вспомнил о своей сверкающей заднице, лишь о возможности поймать Туза. Но трое насильников уже корчились вдоль стен, держась за глотки. Они хрипели, булькали, скулили, даже пытались что-то сказать. Но продолжали лишь задыхаться. Май ещё никогда не был сторонним наблюдателем и вдруг осознал, что убивать гораздо проще, чем мириться с чужой смертью. Глаза Стоуна горели тёмным огнём. Невозможным огнём. Они горели неиссякаемым талантом. Талантом убивать. Он заметал следы. Разумеется, верный валет не позволил разоблачить хозяина. Последний раз задёргавшись, троица стихла. Непривычная тишина зазвенела в ушах. Стоун обдал новичка холодным взглядом, но прошёл мимо. Больше Май старался не спать.