Тюрьма. Весенняя боль

Стук колес отстал от прежнего ритма на очевидный такт. Поезд лязгнул, заскрипел, перетирая мелкую гальку в песок. Ни живые, ни мертвые, заключенные переглянулись. Одинокая ладонь тревожно коснулась непрозрачного окна. Идущий от сердца зов свободы. Угнетающее смятение пробралось через кожу и опутало лихорадочные мысли. Скрежет тормозов. Вагон по инерции дернулся вперед, но Примавера уже прижала его к материнской груди. Не допуская возражений, она остановила состав. Даже ад имел свой счастливый конец. Так решил для себя Май и выдохнул фальшивое облегчение. Между ребрами заныло волнение, такое нежное и жалобное. Он зажмурился и улыбнулся, лаская губы всеми забытой газетой. Сводящий жилы аромат, нежность бархатистой бумаги, её порочная серость. Уголок коснулся губ и прилип. Май сплюнул раздражение. — Заключенный. Номер. Двести двадцать четыре. Медленным шагом пройдите в коридор и приложите обе ладони к сенсорам. Началось. Ветер ударил вихрем песка по обшивке. Новичок настороженным движением сполз с полки, пошатнулся, схватился за край осиротевшего металлического столика. У жизни не нашлось кнопки паузы, а ему была нужна лишь одна возможность. Возможность вернуться и подарить предателям смерть. Тем, кто сослал его в чистилище, где здешний дьявол неумолимо дорожил своим местом. Май уселся на полку Микки. — Заключенный. Номер. Двести двадцать пять. Медленным шагом пройдите в коридор и приложите обе ладони к сенсорам. Вынужденное покаяние. Фатальная исповедь. Предсмертные хрипы — самое честное, что извергало прогнившее сознание человечков. Шнурок, изящно обернутый вокруг шеи, невинно соскользнул бы на пол. Быстро, аккуратно и, главное, без крови. Восхитительный финал. Но Май не мог никого убить. Не сейчас. Он встал на ноги. — Заключенный. Номер. Двести двадцать шесть. Медленным шагом пройдите в коридор и приложите обе ладони к сенсорам. Матовый слой за бронированным стеклом просвечивал огни полицейских машин. Лампы нервно сверкали. Заблокированная дверь отъехала в последний раз, пустынный коридор встретил ожидаемой свежестью, и Май глубоко вдохнул чужой трепет. Он провел враждебным взглядом по напряженным лицам полицейских. Ребята брали нешуточное превосходство численностью и вооружением. — Руки за голову! Выйти из вагона! — рявкнул тот, что был однозначно смелее. Или выше по званию. Человеческая иерархия жаждала посмертных подвигов. Без нелепых смертей они бы перестали называться людьми. Они сопротивлялись. Сопротивлялись тем, кто родился, чтобы жить и уничтожать. — Целься! До рассвета оставалось всего два шага. Щелчки затворов. Красные точки прицелов по всему телу. Ровная местность без единого шанса укрытия. Мышцы скрипели при каждом движении, глаза не фокусировались, в голове плавился металл и стекал по спине. Это была его Примавера. Его весенняя боль. Упавшие на лицо волосы не скрыли мстительную улыбку. Сладкую и некалорийную. Даже ад имел свой счастливый конец. — Сынок, не делай этого, — голос командира военной полиции переполнился сочувствием. Заключенный шел на безвыходное самоубийство. Поднявшийся ветер всколыхнул мешковатый плащ мужчины и стих. Третьесортное мировоззрение. Человечество отправляло солдат на бойню, а затем захлебывалось лицемерной жалостью к обеим сторонам. Май выполнил приказ и сдался, глядя конвоиру в глаза, словно одержал грандиозную победу. Победу над собой. У него осталось одно незаконченное дело, и он принял тяжелое для себя решение. Решение, возродившее дьявольское пламя преисподней. — Возвращайся ко мне покорным. Это была нерушимая связь. — Руки за голову! Со стороны спины ударили прикладом. Новичок согнулся, зашипев от боли. Его голые стопы шаркнули по неровной бетонной площадке. Полицейские сделали шаг назад, когда он поднял лицо от земли. Сгорбленный, исхудавший, обессиленный парень едва держался в сознании. На них смотрел трижды покойник, всё еще жаждавший жизнь. Уже не свою. Его взгляд клялся, что однажды он вернется и уничтожит их души. — Не двигаться! Щелкнули наручниками, зацепив кисти заключенного за головой. Вокруг щиколоток натянулась цепь, что уже выходило за рамки привычного юмора. Кто-то рывком поставил его тело на ноги и без церемоний толкнул вперед. Ствол надавил на затылок, чей-то палец развязно заиграл спусковым крючком. Отвратительное удовольствие. В спину опять толкнули. Полуразрушенная хижина, покосившийся деревянный забор, покрытый растрескавшейся краской, затененные окна. Неподражаемая маскировка. На глаза наложили тугую непрозрачную повязку. Тихий гул сработавших механизмов. Сквозняк. Яркий свет, пробивший кожу сомкнутых век. Лестница. Триста шагов — прямо, на триста первом — дважды свернули влево. Ровно через пятьдесят вдохов — крутой спуск: сорок пять высоких ступеней. Или сорок шесть. Двери. Пароли. Пищащие сенсоры. Сканеры. Снова свет. Еще ярче, чем в подземном тоннеле. Однажды это должно было закончиться. — Лицом к стене! Живо! Это закончилось внезапным ударом по почкам. Повязка слетела до шеи, глаза ослепило, лоб уперся в каменную плитку. Он стиснул зубы, справляясь с рвущимся наружу рычанием. Грозное эхо прокатилось по стенам: помещение за спиной было объемным и пустым. Руки растянули в разные стороны до ломоты в суставах и зафиксировали зажимами. На шею надели хомут и закрепили в опоры, торчащие на стенах. Май сглотнул то, что простые люди называли страхом. Но это чувство было сильнее, больнее и уродливее. Это было смущение перед собственной совестью. Он запутался настолько, что лживый мир чужой игры стал казаться симпатичным. И во что бы то ни встало он должен был победить. Горло оцарапало когтями голода. Он восхищался голодом. За неумолимость, беспощадность и требовательность. Таланты и люди стали рабами и пожирали всё ради возможности проснуться завтра и начать пожирать снова. Грандиозный плевок в лицо от самой жизни. Кто-то вошел, разрядив воздух небрежными шаркающими шагами. Вокруг этого человека сияла особая аура тотального уничтожения. Стоун нажал на кнопку, и бессильные руки новичка упали вдоль вытянутого тела. — В моих мечтах ты прикован к этой стене навечно, — с должной выдержкой напомнил Стоун, открутив хомут с чужой шеи. Это была занятная перспектива. Искушение избавиться от беспардонного паразита стремительно пронеслось перед глазами. Перед глазами Мая, когда его схватили за волосы и впечатали лбом в холодную стену. Стоун склонился над самым ухом. — Я буду помнить тебя стонущим от боли и истекающим кровью. Акт передачи заключенного считать выполненным. Последние слова он произнес громко и четко. — Да ты без ума от меня, — прошипел Май, почти облизнув стенку, и тут же прикусил язык от жгучей боли под ребрами. Впечатавший по почкам кулак вжался в кожу, усилив и без того омерзительные ощущения. — Жаль, романтик из меня паршивый, — Стоун отпустил напрягшегося новичка, позволил ему повернуться и расправил его скомканную у воротника футболку. Удрученно улыбнулся. Оказалось, Стоун умел быть скользким и лицемерным. — Еще одно слово – мы расстанемся врагами. Я очень плохой враг. И вновь пустые угрозы. Пустые, но вполне убедительные. — Стоун весь в работе, — подтвердил чей-то торжественный голос. Голос взрослого мужчины. Грубый, хриплый, низкий. Ослепленные глаза разглядели лишь очертания внушительного человеческого тела. Тело остановилось, чтобы пожать руку валету. Оно небрежно мазнуло взглядом по новичку. — Этот даже на ногах не стоит. Я уже говорил: всех бесхребетных в утиль еще на рельсах. — На нем вето Туза до завтрашнего вечера, — рукопожатие переросло в крепкие объятия. — Пусть посмотрит на Примаверу. Она такая же невыносимая? — Всё как всегда, — мужчина проворковал грудным голосом. Плотоядно. Коварно. Со злостью. Он был чернокожим. Его голову покрывали выбритые полосами жесткие кудряшки. Вытатуированное тело лоснилось потом, белая майка—боксерка плотно облегала широкую грудь. — Могильник. Его взгляд не покидал кожу новичка. Ублюдок о чем-то заподозрил. Они переступили через прах покойной свободы. Май повел себя подозрительно тихо даже для самого себя. Примавера стоила этой осторожности. Стоун улыбнулся товарищу, еще не знавшему, какая головная боль стояла за их спинами и озиралась по сторонам. Тюрьма встретила ядовитой суетой и запахом гнили. Грязь. Сырость. Испражнения. Боль. Пропитавшая стены обреченность. Изуродованные, обессиленные, пропахшие потом и мочой, таланты брели вдоль стен. Покалеченные жизни, замершие в дышащем болезнью погребе. Примавера не отпускала побежденных, она заставляла их страдать. Естественный отбор в руках талантов приобретал несколько иной оттенок. — Добро пожаловать домой, Май, — с удовольствием прошептал Стоун, положив свою костлявую бледную руку на плечи новичка. Слишком близко. Слишком напористо. Слишком властно. — В зону шестерок. Дыхание Стоуна подпалило напряженные нервы. Его кисть медленным движением поползла вниз, электризуя кожу, раздражая каждый спинной позвонок. Ниже и ниже. Май перехватил нелепое домогательство у напряженной поясницы. Попробовал улыбнуться. Хоть одним уголком. Потому что это было категорически не смешно. — Неужели это стоило свободы? — этот меланхоличный вопрос Стоун бросил в никуда. Наверное, он обращался к мужчине. — Зачем был нужен этот взрыв? Май отвлекся. Один из доходяг сидел посередине коридора и ковырялся гвоздем в изгнившей ладони. Его губы о чем-то шептали, а глаза нервно моргали и таращились в пол. Ржавчина с глупым скрежетом царапала кость. Другой отброс обнимал стену, прогнувшись в спине. По его бедру сочился жидкий кал, перемешанный с кровью и желтым гноем. Развороченный анус выпал длинной кишкой между ног. Он жалобно скулил. Тихий плач. Мужчина нахмурился, но не остановился. Они подошли к выходу из мерзостного помещения. Один из шестерок нервно посмотрел на новичка, безбожно живого и целого, и покачал головой. Зашитые губы. Рваные края рта. Металлические нити, торчавшие из кожи. Мешки под глазами. Май сглотнул тошноту. Изуродованная человеческая плоть возвращала страшные воспоминания. Будила сердитые скелеты в потайных комнатах памяти. Калека прогнулся под угрожающим взглядом Стоуна и открыл запертую на ключ дверь. — Стоил ли взрыв моей свободы? Ноах Шрага, Химера, Тао Хи. Первые враги человечества и первые трусы среди талантов, — мускулистый мужчина с орлиной осанкой обернулся сначала на опешившего новичка, затем впился испытывающим взглядом в лицо валета. — Ни один из них не осмелился на то, что сделал я. Да, Стоун. Моя свобода того стоила. Май запомнил эти слова. Слова опасного животного. Оно не просто убивало. Оно не просто жаждало крови. Оно искало новый уровень, подражая самым порочным профессионалам. Чернокожие рождались сильными талантами и изо всех сил пытались наказать мир за свое позорное прошлое. — Какие люди! Рад видеть тебя живым, — поприветствовал насмешливый голос Найса. Извращенец пружинящей походкой пробирался по чистому коридору. Его каштановые волосы были стянуты банданой, но Май был уверен, они уже были влажными и пахли выжженной соломой. Этот парень каждую секунду горел своей завораживающей исключительностью. Во взгляде мерцало восхищение. — Ну и зверь. Устроил взрыв в Поднебесной. Тебя всем миром ловили! Извращенец протянул руку. Извращенец протянул руку террористу. — Всего лишь одно здание правительства, братишка, — мужчина скромно поправил Найса и упоительно улыбнулся, обнажив ровные ряды отменно белых зубов. Он вдруг остановился сам и затормозил всю остальную компанию. Его массивный нос пошевелил крыльями ноздрей и вдохнул странный запах. Чернокожий мужчина расхохотался, ударив себя по коленям. — Везунчики! Прямо к ужину! — Картер, ты такой Картер, — добродушно улыбнулся Стоун. Это было невозможно. Май сделал шаг назад. Сердце почти остановилось, не желая биться в такт ускользающей реальности. Зловещий озноб ухватился за шею и пропитал мурашками каждый сантиметр оголенной кожи. Этого просто не могло быть. Май несмело поднял свой недоуменный взгляд, в котором горела маленькая робкая просьба. Картер был жив. Он не сдох на перроне. — Ты чего таращишься? — взгляд маленьких круглых глаз мужчины стал тяжелым, он выскребал правду из самых глубоких уголков чужого сознания. Мужчина требовательным жестом сморщил лоб и выпятил полные коричневые губы. — Жить надоело? Ублюдок нарочно спровоцировал конфликт, чтобы показать свою власть. Они привлекли внимание каждого, от семерки до десятки. Издерганный за неделю Стоун лихорадочно утер со лба пот. Количество проблем, порожденных новичком, давно вышло за рамки приличия. Валет ничего не сказал, не заступился. Его кисть тесно сжала ворот собственной рубашки. Духота. Кто-то высосал весь воздух. Их заживо похоронили под землей. — Так это ты двести двадцать шестой, — догадался Картер, и лошадиный оскал спал с его лица. С лица того, кто был королем Примаверы. — Какого черта ты ещё дышишь? Май бы задал аналогичный вопрос, но сейчас лишь беспомощно вдавился в стену. Кулак Картера медленно сжался, хрустнув суставами, через кожу проступили натянутые жилы. Одного удара хватило бы, чтобы размазать череп замершего валета по светлой стене коридора. Того, кто намеренно скрыл правду. Маленькие круглые глаза злобно забегали по телу новичка. — Значит, Май. Талант – регенерация. Абсолютно случайное покушение на мою жизнь. Ты ведь не думал, что я поверил в эту чушь? — Картер, остынь, — подал голос Найс, возможно даже попытавшись смягчить реакцию короля. Извращенец вольготно развалился возле входа в столовую и с безразличием смотрел на чужую разборку. — Туз обещал мальчика мне. — Тогда я поговорю с Тузом, — грозно пробасил Картер. Его рука схватила Мая за шею и потянула вверх, растягивая захрустевшие позвонки. — Совет пока еще доброго дядюшки Картера, сопляк. Не перекроешь себе кислород до ночи, к утру тобой займусь я. — Я отдам жизнь только Тузу, — дьявольский шепот прошелся мурашками по коже всех талантов. — И только лично в руки. Это была неожиданная правда. Вечная гонка. Стремление поймать друг друга за хвост. Хватка мужчины ослабла. Толпа испуганно ухнула. Пораженный Найс поднялся на ноги и сделал шаг в сторону, пропустив разъяренного Картера. Жизнь в обмен на жизнь. Смерть в обмен на смерть. Имя в обмен на имя. Это была равноценная сделка. Что-то за спиной рухнуло, издав глухой стон. Все обернулись, тут же забыв про потасовку короля с шестеркой. Безжизненные глаза Стоуна смотрели куда-то вдаль. Его покрасневшая рука изо всех сил сжимала удушающий ворот рубашки. Скривившиеся губы напряглись и поймали последний рваный глоток воздуха. Стоун замер. — Он что, сдох? — Найс был единственным, кто осмелился задать этот вопрос с абсолютно непринужденным видом. Он был единственным, кто вообще посмел подать голос. Извращенец склонился над телом и помахал рукой перед глазами валета. С нарочитой брезгливостью. — Я его рот облизывать не стану, — Найс поднял обе ладони вверх, словно сдал задохнувшегося сокамерника в лапы смерти, отвернулся и зашагал в обратную сторону. Май с подозрением проводил десятку глазами. В словах Найса пылала странная злость. Злость разочарованного маньяка. Никто не попытался помочь или разобраться. Естественный отбор в их руках был порожден трусливым безумием. Параноик оказался отчасти правым. Этим отбросам был просто необходим Туз. Лидер, установивший их чокнутый порядок взаимоотношений. — Стоун? — тихий шепот Микки заставил собравшуюся толпу подпрыгнуть и виновато переглянуться. Преданный щенок подавил свой скулеж, обеими ладонями запечатав губы. Без должного адреналина в крови всё это приобретало оттенок дурного вкуса. Убивать оказалось действительно проще, чем мириться со смертью. Май посмотрел на свои руки, отнимающие жизни и у людей, и у талантов. Бессмысленные руки. Продажные руки наемника. Затем он перевел взгляд на затухающего Стоуна и захотел понять, каково было испытывать обжигающую сердце благодарность. Но новое чувство было острее и безжалостнее. Это была пустота. Май не завидовал скорби параноика. Микки не молился. Он склонился над телом Стоуна и осторожным движением сомкнул веки покойника, положил ладонь на высокий лоб валета. Это мёртвое спокойствие судорогой сводило мышцы. Стадо таращилось. У тварей не хватало ответной доброты. И Май сам был этой тварью. Мир забыл о справедливости. Мир похоронил справедливость в день рождения первого таланта. Май отвернулся и ушел, оставив молчащую толпу. Его резкие шаги свирепствовали по металлическому полу. Проще было поверить в совпадение, но он точно вспомнил, где именно видел этот удар на лице валета. Левой рукой, но не наотмашь. Ожог Стоуна был химическим. И через рану убийца внес в ткани яд. Это была зона шестерок, стонущая от боли. Май остановился, почувствовав на себе едкий взгляд опущенного доходяги. Только один известный ему талант мог незаметно пронести в Примаверу яд. Тот, кто его вырабатывал сам. Еще один шпион. Шпион из элитного корпуса армии людей. Концентрация прихвостней Старика на квадратный метр настораживала. — Terribilis Frog, — собственный голос отдавал нотками стали. Май был недоволен этой встречей. Непрошеный гость переворошил заученную колоду карт. — Как скоро они найдут в крови Стоуна батрахотоксин и разорвут тебя на части? — Сначала я убивал его медленно, а потом эффектно. Я знал, что ты поймешь. Знал, придешь ко мне, — мягкий улыбчивый голос скользкого доходяги вызвал поток раздраженных мурашек по спине. Май слышал шелест его одежды. Звук его кожи. Парень сцепил руки в замок перед грудью и мягко поклонился. Привитое уважение к старшим. К сильным. К героям. — Легенда в стенах Примаверы. Поговаривали, что ты погиб. — Человеческий страх велик и склонен к фантазиям, — Май почувствовал, как вышагивающий за его спиной талант резко остановился и злобно выдохнул. Его задели за живое. Фрог был наемником Старика. Он был наемником одного из самых влиятельных людей в военной истории. — Стоун заслуживал более честной смерти. — У меня свои понятия о чести. Как и у него, — произнес доходяга, заставив новичка обернуться. Меж его пальцев торчала подпаленная по краям бумажная карта. Игральная. С изображением красного ромба и символа «А». — Я не могу не уважать влияние Бубнового Туза. Но он перешел границу. — Кто тебя нанял? Кого ты должен был убрать? — Это Старик, он человек, не талант, — сдавленно зашептал вновь скрученный пленник. — Живёт в городишке на юге Техаса. Он воспитывает наемников. Я больше ничего не знаю, я простой наблюдатель. Я собирал информацию. — Интересно, сколько еще засланных в нашем отряде? Найс перерезал парнишке горло. — Возмездие, — Май знал Старика. Его тактику. Его мышление. Май знал людей. Он будто бы слышал их человеческую подлость. — Ты пришел отомстить за дружка. — Его пытали, — перебил Терри Фрог. Он опустился на корточки, вычертил символ валета на пыльном полу, резко вскочил и ботинком затер надпись. В его движениях звучала какая-то отчаянная ненависть. — Думаешь, ради информации? Ради удовольствия. Его труп не выкинули на рельсы. Они прислали изуродованное тело его семье. Его жена покончила с собой. Ты до сих пор считаешь, что я пришел мстить? — Уже нет. Если все было так, как ты сказал, то ты пришел по глупости, — уточнил Май, вчитываясь в упрямые глаза Фрога. — Вам сделали внятное предупреждение, но вы не угомонились. Старик и тебя на смерть послал. Что люди здесь вынюхивают? — Он вырастил тебя, как собственного сына! — разозлился Фрог, ударив ногой решетки пустой камеры. В его словах задыхающейся рыбиной плескалась ревность. — Он оценил твой потенциал. Дал тебе имя. Дал цель! Прекрати его очернять! Потенциал. Слово эхом пронеслось в голове. Май промолчал. Старик был кровожадным демоном. Человеческим демоном, настоящим. Терри Фрог замер, разглаживая складки рваной плоти на своем лице. Он не мучился от боли лишь благодаря дозе собственного яда, убившей чувствительность лица. Он о чем-то задумался и ушел в себя. Его пальцы расслабились, и из рукава выскользнула заточка. — Стоун еще жив, — прошептал Фрог. Май принял нож и провел сталью по руке, впитывая запах чьей-то ярости. Он закрыл глаза, почувствовав, как каждый волосок на руке поднялся дыбом от знойных воспоминаний. Его тело не могло забыть чудовищного удовольствия. Слишком знакомая заточка. Она принадлежала тому, кто его ранил. Рана в боку только начала заживать. — Я хочу, чтобы ты убил Стоуна именно этим ножом. — Больше ничего не хочешь? — Май присвистнул. Это было отвратительное завершение рабочего дня. Добро Старика вновь пыталось победить зло талантов. Поставить на колени и зверски убить. А Май ненавидел кровь. Он ненавидел показное насилие. Ненавидел месть во имя справедливости. Потому что помнил: справедливость была мертва. Она стала забытым героем, которым прикрывали неизбежный стыд. — Убьешь Стоуна – я скажу, кто из них Туз, — Терри Фрог умел торговаться. Жизнь. Власть. Возмездие. — Разве я не говорил, что в моем плане нас двое? — Терри Фрог улыбнулся. Май улыбнулся в ответ. Общий коридор встретил убийцу притаившейся тишиной. Это было варварское везение, но Май сумел пробраться к нужной двери незамеченным. Заключенный номер двадцать семь. Заключенный номер сорок девять. Роберт Стоун. Микки Таскилл. Ублюдки даже не скрывали своих имен. Дверь открылась бесшумно. На железной койке покоилось тело человека. Мрачный Цербер устал сторожить ад и обреченным взглядом таращился в потолок. Рядом сидящий Микки держал посиневшею руку Стоуна возле лица и согревал своим дыханием. Трепетная нежность жертвы. — Думаешь, Туз здесь? — Поправь меня? — Кто знает? Стал ли дьявол беззащитным без своего пса? Возмездие. Опьяняющее. Волнительное. Микки услышал чужое дыхание и ощетинился, вскочив с места. Он загородил тело Стоуна собой. Это была потрясающая преданность. Такая же бестолковая, как и сам параноик. Потому что в руках Мая был нож. И этот нож с угрозой направился в сторону побледневшего парня. — Отойди к стене, — приказал Май, проклиная испуганный взгляд Микки. — Как тебя зовут? Хотя бы придумай. — Май. — Какого чёрта тебе не дорога собственная жизнь? Это был испуганный взгляд того, кто помог ему выжить. Стоун замычал, привлекая внимание к себе. Бедный Микки покачал головой, отвергнув приказ валета. В его сияющих глазах застыло колющее непонимание. Молящее. Доверчивое. Несмотря на страх, он остался стоять на месте. — Тебе действительно плевать на других. В конце концов, Микки сдался, отвернувшись к стене. Стоун не заслуживал такой низкой смерти на глазах слабого. Он был единственным достойным талантом в захлебнувшемся кровью мире. Только полный кретин мог не заметить, как упорно непоколебимый валет защищал свою стаю. Как день за днем молодой парень покрывался сединой. И Примавера до отказа была забита этими кретинами. Туз был бесконечно прав, вычищая свою маленькую империю от мусора. — Здравствуй, Роберт, — прошептал Май, вспоминая режущую боль холодной стали. Это было почти неосязаемо. Занесенное над полутрупом лезвие опасно поблескивало. Парализованный Стоун не двигался. Даже при остром желании он бы не пошевелил и пальцем. У него было время использовать талант. Но он не оборонялся. Вето Туза оказалось важнее жизни. Или же в этом таланте было больше человеческого, чем в самих людях. Его тяжелое дыхание с каждой секундой подрывало веру во что-то хорошее. Он беспричинно умирал от яда предателя. Таланта, воюющего на стороне людей. И Стоун смотрел прямо в глаза. Без страха. — Ты заслужил более честной смерти, — Май подсек лезвием тугой узел бинтов на собственных кистях. Пропитанная засохшей кровью марля скрутилась вокруг своей оси. Ладони казались шершавыми от спекшейся крови. — И не от этих рук. Не от рук продажного наемника. Этих слов он произнести не смог. — А вот тут ты конкретно ошибся, — вдруг произнесла неожиданная проблема. У этой проблемы был грубый низкий голос, и, обернувшись, Май подтвердил свое опасение. Картер перегородил проход своим телом. — На этот раз ты пришел случайно убить Стоуна? Ублюдок умел иронизировать. Май отступил назад. — Нападение шестерки на валета, — Картер вошел в комнату и подошел к умирающему валету. — Наказание – смерть без суда. Май выскользнул из комнаты, почувствовав, как чужие ногти полоснули по плечу. Их разделила лишь секунда замешательства. Проем в стене. Крик инстинктов. Удар стали. Щелчок внутреннего замка. Туалет. Дверь едва не сорвалась с петель, когда грузное тело Картера врезалось в косяк. Наверное, этой полыхающей ярости хватило бы разорвать даже металл, но король ударил лишь ладонью. Его шипящее злостью дыхание и нечленораздельное бешенство на губах огласило личный приговор. — Я иду за твоей смертью к Тузу, — каменные стены эхом пронесли скрежет заточки по металлу стены. Ублюдок готовился к расплате. — Уверен, он отдаст эту честь мне. Не хочешь мучиться — постарайся не дожить до утра. Тяжелые шаги чернокожего стихли. — У нас ЧП! Всем разойтись по камерам! Его устрашающий голос завывал в каждом уголке коридора. Май вздохнул и сполз по стене на пол, заглядывая в дыру канализационного стока. Из нее пахло тленом. Таким привычным и обволакивающим. Раздражение на самого себя перешло всякие границы. Янтарная рукоятка ножа блестела под мерцающим светом замыкающей лампы. Значит, потенциал, да? Май закрыл глаза. Улыбнулся уголками губ. Мясо. Это была его единственная слабость. Его единственная травма. Его самый непобедимый враг. Он всё еще помнил треск разрезаемой плоти, сочившуюся по детским рукам кровь, остекленевшие глаза трупов. Он являлся к себе в собственных кошмарах. В его памяти семилетний мальчик дрожащими пальцами разделал застывшее тело брата: ноги, мягкое мясо на бедрах, мышцы на пояснице, ребра, предплечья. Как забойную скотину. Потому что помнил, что в скором времени мог прийти более страшный враг, чем люди. По-настоящему непобедимый. Голод. Ребенок, пожирающий тело своего брата. Талант, пожиравший талант. Хладнокровная жестокость. Это и был тот потенциал, что увидели в нем люди. Это и был тот потенциал, что увидел в нем Старик. Это имя больше не вызывало уважительного трепета. Май ощутил в себе пустоту, проглатывающую чужие жизни. Он задохнулся в серости местных талантов и жил желанием дозы. Головокружительной. Искрометной. Дозы свободы. Свободы от существования. И он не мог её себе позволить. Не в разгар войны. Он должен был успеть отравить этот мир. Ему было семь лет, когда ладони впервые сжали нож и надавили на горло. Свое собственное. И в двадцать два он впервые пожалел, что ребенку не хватило воли на самоубийство. Лезвие прижалось к горлу. Это была последняя возможность сохранить нерастраченное достоинство. Вся эта сентиментальная чушь о жизни лишь отвлекала от настоящей опасности. И таланты, и люди были врагами. Замахнулся и зажмурился. В дверь аккуратно постучали. Три звонких удара по уснувшим инстинктам. Май с непониманием и некоторой радостью опустил нож. Ему нужна была эта жизнь. Кто-то мягко вставил ключ и, растягивая напряженные нервы, повернул защелку. Дверь открылась без шума. На входе в туалет, под лампой, остановился человек. Его агрессивный силуэт был по определению уникальным. Взлохмаченные волосы, сухой овал лица с острым подбородком, гордая шея, выносливый изгиб жилистых плеч и длинные руки, скрещенные под грудью. Недружелюбное тело перегородило проход. — Мой нож, — голос Найса отдавал треском крошившейся стали. Тенор был преисполнен невыносимым высокомерием. Найс требовательно протянул руку. — Не стоило гадить в мои тапки. Лживый укор. Развязная похоть. Чарующая наглость. Это была дикая гиена, вновь учуявшая падаль. Гиена облизывала горлышко пивной бутыли. Глянцевые глаза Найса светились, высокие вычерченные брови угрожали, а ленивая улыбка на беспечном лице выдавала нескрываемое очарование извращенца. В нем не было тошнотворного благородства. — Только попробуй, — Май поднялся с колен. Он смотрел на Найса и чувствовал остервенение, плескавшееся в холодных глазах. Оно заставило пожалеть о многом. Даже больше. Обо всем. Теперь он знал, чей нож проткнул его бок. — Уже попробовал, Май, — промурлыкал Найс. Это был по-своему невероятный человек с исковерканным мировосприятием. Он говорил с должной выдержкой, смакуя каждую гневную искорку в глазах новичка. — Ты помнишь, как я тебя пробовал? Как стоял на коленях между твоих раскинутых ног. Ты был очень податлив. И ты испугался. Ты боялся меня, Май. Найс вновь улыбнулся, аккуратно поставил бутылку под раковину, прижал ладонь к груди и театрально поклонился, не изменяя своей гадкой натуре. Май крепче сжал нож и направил лезвие в сторону садиста. Он был готов похоронить свои скелеты и вновь освежевать чужое тело. Если бы это спасло от пыток и агонии. Если бы это спасло от Найса. — И сейчас ты боишься меня, — извращенец сделал несколько беззвучных размеренных шагов вперед. Он остановился, позволив новичку изучить свирепый блеск своих глаз. Лезвие уперлось в его грудь, но Найс продолжал улыбаться. — Мне льстит этот страх. Найс прищурился. Короткий, но решительный удар под дых, подсечка, и Май повалился с ног. Это было неожиданно любопытно для обычного сумасшедшего маньяка. Нож полоснул по его рубашке, не причинив никакого вреда. Найс зацокал, покачал головой и пригрозил пальцем. Он насел сверху и подтянул лицо новичка за ворот рубашки. Его напряженное тело источало невозможное тепло. Тело человека. Горячее. Уязвимое. Устрашающее. — Я не боюсь, — Май зажмурился. Рука извращенца дотронулась до мягкой кожи век, пальцем разгладила морщинку меж нахмуренных бровей. Эти невероятно легкие прикосновения подкупали своей лживостью. — Еще как боишься, — Найс едва заметно улыбнулся. Он медленно наклонился, накрыв собой тело новичка. Его лицо было близко. Очень близко. Рваное дыхание опаляло кончик носа. Пальцы мягко поползли по руке, вдоль вен. Бережное прикосновение вызвало поток мурашек. Найс отобрал лезвие. — Убить Стоуна моим ножом. Ты хотел меня подставить? Май распахнул глаза. Фрог. Это был гениальный план. Убить Стоуна, подставив Найса, а затем открыть имя Туза и избавиться от последнего врага. Люди хотели взорвать порядок всей Примаверы. Старик никогда не знал чувства меры. Незнающий жалости Найс пристально наблюдал. Мальчишка завораживал убийственной красотой. Это была прекрасная бездушная оболочка. Он подозревал. Он видел людей насквозь. И он был последним, у кого можно было незаметно стащить оружие. Узел затянулся. Узел ломал кости. Найс улыбался. Камушки его в ушах сияли отполированными гранями. Наверное, это и был подлинный цвет боли. Желтый. — Я не знал, что это твой нож, — Май попытался подняться, но извращенец резко прижал его к полу, ударив головой об грязный кафель. — Разве я разрешал? — Какого черта ты делаешь? — тихо, но решительно прошипел Май, ощущая, как чужие пальцы медленно околдовывали его кожу. Они пробрались к шее и ощутимо сжали горло. В голове тревожно забилось эхо стонущего сердца. Громкие удары пульса. Нервное вздрагивание сонной артерии. Собрался душить? На грязном полу туалета? — Я же пытаюсь быть ласковым, — голос Найса играл всеми цветами: от бешенства до сожаления. От раскаяния до надменного упоения. Это был ожесточенное удовольствие. Возмущение, терзаемое сочувствием. Жгучая ревность, детский каприз. Ядовитая эйфория. — Тебе нравится ласка? Май? — Я действительно не знал, что это твой нож. — Не любишь ласку? — чужие пальцы сжались в кулак и нависли над лицом. Жесткие костяшки больно надавили на спинку носа. Рука резко замахнулась, и хлесткая боль обожгла щеку. Пощечина. За первым ударом разом обрушился второй и третий. — Поскули же для меня, Май. Рука ослабила хватку, но не сползла с горла. — Иди к черту! — Скули громче, — пронзительный взгляд заставил жертву пожалеть даже о собственном рождении. Он пленил. Подчинял. Калечил. Перед ним прогнулся далеко не один талант. Найс остановился в шаге от правды. — Туз приказал тебя убить. В глазах маньяка застыло странное сожаление. Значит, Туз действительно решил избавиться от их затянувшейся игры. Барабанная дробь наполнила занывшие виски. Вкус желчи вновь ощущался у корня языка. Это был тупик. Перекресток с красным светом во всех направлениях. — И убивать я буду тебя долго. Извращенец встал. Он источал деловой магнетизм своим ровным дыханием. Холодная маска вновь завладела его лицом. Он стоял перед Маем, позволяя слушать ритм своего сердца. Три шага к двери – три шага к смерти. Замок щелкнул. — Всё еще не страшно? — восемнадцатилетний мальчишка очаровательно улыбнулся и заиграл пальцами с заточкой. — Немного, — кивнул Май, сглотнув жгучий комок затягивающего страха. В горле застряли осколки разбившегося инстинкта самосохранения. — А ты не бойся, мальчик, — расцвел Найс, подкинув ножик к потолку. Через секунду он без осторожности подхватил его в воздухе. На пол сорвалась капля свежей крови. С громким и четким шлепком, нарушившим кромешную тишину тюремной ночи. Извращенец облизнул порезанную ладонь. — Я пошутил. На растерзание тебя отдали Картеру. Это было честное решение. Это был невербальный удар по психике. Самое тоскливое чувство, какое только могло проснуться в груди. Извращенец посмел играть с его смертью. Он улыбался, изредка облизывая свои губы. Он смотрел прямо, не скрывая лукавого взгляда, наполненного возбуждением. Развязный хамоватый парень без смущающих границ. Он был пропитан болезненной сексуальностью. — Ты должен мне поверить, — сказало отчаянное желание выжить. Во рту пересохло. Май поднялся на ватные ноги, ощущая дрожь в каждой напряженной мышце. От маниакальных насмешливых глаз бежать было бессмысленно. Найс мягко провалился ладонью в карман и медленным движением вытащил перо. Черное. — Ты должен мне поверить, — повторила пьяная надежда, обволакивая тело и заставляя унижаться перед врагом. — Зачем мне убивать Стоуна? Он же защищал меня. — От Туза? — ухмыльнулся Найс. — От тебя, — мгновенно сорвалось с языка. Удивление на лице извращенца сменилось на гнев. Найс сложил нож и опустил его в карман. Он покрутил упругое воронье перышко в пальцах и оскалился. Не по-доброму. Он лениво поманил новичка пальцем. Эти глаза грозили ломающей болью, и Май сделал несколько неуверенных шагов вперед. Руку перехватили и заломили за спину. Найс прижался к нему сзади, его ровное дыхание опаляло кожу шеи. Новичок вздрогнул от щекочущего ощущения на ключице. Перышко скользнуло под одежду, мазнуло по груди, солнечному сплетению, раздражая кожу. — Тебе приятно, Май? — теплый голос извращенца мелодично зазвенел в ушах. — Это опять ласка. Ласка должна быть приятной. Новичок запылал отвращением. Вторую руку заложили за спину с нарочитой аккуратностью, словно подмечая чужое повиновение. Безропотность. Найс зажал обе кисти в своей ладони, заложил мягкое перо за ухо и ухмыльнулся. Из его груди донесся пьяный рык удовольствия, пах прижался к чужим напряженным ягодицам. Май глотал исходящее от извращенца тепло всем телом. Это было сумасшествие. — Теперь некому спасти тебя, — сквозь улыбку шептал Найс. Его губы, горячие и влажные, коснулись ямочки за мочкой, скользкий кончик языка попробовал кожу на вкус. — Ты слышишь, как громко бьется мое сердце? Ровные удары в чужой груди вибрацией проходили по телу новичка. — Ты дрожишь. Рука Найса обняла Мая и скользнула под одежду, сводя судорогами мышцы напряженного живота. Пальцы мягко прошлись по заштопанной ране, скользнули к пупку, поднялись к трепещущей груди. — Ты интересный, — прошептали пьяные губы Найса. — Очень интересный. Настолько, что я теряюсь в выборе, как именно хочу покалечить твою жизнь. Эту ночь ты будешь покладистым, мурчащим и тихим. Даже если будет очень-очень больно. Ты меня понял? — Что-то в желудке замутило, — шикнул Май, дернувшись из знающих рук извращенца. Найс рывком развернул его и швырнул спиной к стене. Бутылка, задетая ногой, громко звякнула и покатилась. Тело маньяка навалилось сверху, окончательно придавив сопротивление ослабшего Мая. Открытый взгляд дышал влечением. Найс смотрел в глаза с неколебимым азартом, наслаждаясь властью своих рук. Его рука чувствительно сжала бедро, скомкав тонкую штанину. Пальцы рывками поднялась выше, к ягодицам, смяли напряженные мышцы. Невыносимо теплая ладонь пленила все тревожные ощущения. — Это не смешно, — рука Мая легла на пылающую кожу и толкнула извращенца в плечо. Твердо и напористо. — Отпусти меня. — Я могу взять силой, — жестко отрезал Найс, его ладонь мягко накрыла растопыренные пальцы, переплетая их со своими. Маньяк выдавливал эту скоропортящуюся нежность из глубин своей аморальной души. — Я не шучу, Май. Я не всегда хочу быть ласковым. Последние слова он прошептал, склонившись над ухом. Его шепот был жаркий и удушливый. Найс действительно был серьезен. Май отвел взгляд, потеряв равновесие и ориентацию. Теплые руки подхватили его тело и еще плотнее прижали к стене. Холодный металл и разгоряченная кожа извращенца перехватили дыхание. Май судорожно вдохнул и выдохнул, прикусив губу. До крови. Стараясь вернуть самообладание. — Зачем умирать, если можно спастись? — одурманивающий шепот уговаривал, спускаясь к шее. Тщательно вымытые каштановые волосы скользили по лицу новичка, попадали на губы и сводили с ума запахом осени. Свежестью. — В отличие от многих, этой десятке по карману обойти даже закон Туза. Пусть Найс — мелкая пешка на побегушках, но убедительным быть умеет. — Видишь? Теперь и я интересен тебе, — проговорили налившиеся возбуждением губы. Найс чуть склонился, прижался лбом ко лбу новичка и замер. Кровь пульсировала в висках обоих. Искривленные в усмешке губы, язык, скользящий у уголков рта, дрожащие светлые ресницы. У Найса были невероятно трогательные и красивые черты лица. И глаза, наполненные жестокостью. — Когда Картер убьет тебя, я попробую тебя на вкус. Человечина такая нежная, а ты в особенности, Май. Вспышка ярости оттолкнула извращенца. Май сделал несколько шагов вперед, упал на колени, схватился за раздирающее горло и выдавил из себя полчашки скопившейся желчи. Он тяжело дышал, спина ходила ходуном. Открытые губы покрылись слизью. Лицо посинело, а взгляд потерял всякий смысл. Ладони судорожно убрали упавшие на лицо волосы, но те опять соскользнули вниз. Чьи-то пальцы осторожно коснулись головы, прошлись по прядям волос, подтянули их к затылку. — Ты избалованный мальчишка, — прошипел Май, отгоняя от себя прежнее восхищение этим пленяющим паразитом. — Если бы ты знал, что такое настоящая кровь, ты бы так не радовался. — Верно, — голос Найса источал спокойствие, от которого тело новичка покрылось мурашками, — я бы был безгранично счастлив. Это было бесполезным занятием. Громкие слова тонули в тихом омуте красивых маниакальных глаз. Бедный мальчик нашел наслаждение в отсутствии смысла своей жизни. И сейчас он с интересом улыбался, поглаживая чужие спутанные волосы. Это механическое сострадание вызывало еще больше отвращения. — Вытащи меня из этого дерьма или к утру будешь трахать труп, — обессиленно пригрозил Май, желая только одного. Передышки. Чтобы набраться сил и надрать Примавере ее жирную наглую задницу. — Или ты еще и некрофил? Шутка вышла сухой и бесполезной. Найс хмыкнул, почувствовав грандиозный обман. Май обманывал самого себя, надеясь сорваться с крючка. Ведь еще никто из прямоходящих тварей не сбегал от инквизитора. Что-то жутко страшное и невыносимое наполняло взгляд Найса. Он закатил глаза, вдохнул туалетный воздух и прыснул смехом. Смеялся он долго, пока не сглотнул слюну и не почернел лицом. Его голова наклонилась вбок, уронив тонкие волосы на плечо. Губы остались в неестественно злобной и плотоядной ухмылке. Этот ублюдок не побрезговал бы и трупом.