Dear Soldier

Письмо только успело покинуть лагерь, как Эрик уже начал жалеть о его отправке. Нужно было подождать, пока пройдет боль последних недель, прежде чем переносить на бумагу все эти слова. Он не имел права давить на бедного профессора гнетущими мыслями о смерти и смертности. Никто не хотел бы читать о том, что он устал смотреть, как умирают его люди. Такое ощущение, будто письмо было лишь длинной чередой жалоб под маской общения. В своем следующем ему обязательно стоит извиниться. Если, конечно, его плохо продуманный ответ не испугал доброго учителя и не заставил прекратить переписку. Эрик подумывал, какую именно степень ужаса ему нужно приоткрывать перед Чарльзом, чтобы он не решил, будто его слова приносят больше вреда, чем пользы. Это станет не первым разом, когда Эрик отпугнет кого-то из своей жизни просто будучи собой. Иначе почему ушла Магда? Она так и не объяснила, поэтому Эрик пришел к выводу, что она каким-то образом увидела монстра, скрывающегося под его кожей, и сбежала. Этому монстру больше подходила жизнь в Сайгоне, где он мог обрушить смерть и разрушение, в чем был необъяснимо хорош. Факт, что сердце ныло с каждой отобранной жизнью, - хоть он и будет непреклонно отрицать, - не имел значения во всем этом грандиозном замысле. После краткого набега в джунглях без прикрытия Эрик и его люди восстанавливались медленно. Во всяком случае, физически. Изнуренный взгляд пропадал при постоянно подсовываемой им еде, раны и ушибы с каждым днем уменьшались, а с более серьезными повреждениями отправляли на корабле за медицинским наблюдением. Эрик отмахивался от множества голосов, вторящих, что ему следует хотя бы позволить медсестре взглянуть на него. Если не брать во внимание не отпускающий голод и нанесенный партизаном порез на руке, он был в порядке. Нет времени валяться в палатке для раненых, когда столько работы. И все же новая посылка нашла его именно там. Эрик яростно сопротивлялся, желая уйти, но сердитый взгляд вышестоящего офицера заставил остаться. Делу явно не помогало то, что он слег с лихорадкой прямо в середине миссии. Из-за его гордости умерло уже трое, и Эрик еще смутно слышал их вопли, пока скреб пальцами землю, пытаясь подняться вновь. Небольшой порез на руке казался таким несущественным. Пожалуй, он инфицирован, раз о нем не позаботились раньше. Грязь здесь повсюду, и мало возможности держать рану чистой. Нужно было лишь дать кому-нибудь осмотреть ее, зашить и перевязать, пока не нагноилась. Трое погибших. Они вечно будут преследовать его душу. Один был помолвлен. Эрик помнил, как ночью у костра он рассказывал о ней с таким блеском в глазах, что все остальные мужчины позавидовали. Лихорадка и инфекция наконец угасли, и Эрик сходил с ума от ожидания возвращения на передовую. Лежа на убогой койке полторы недели, он успел перечитать Толкина дважды, и, несмотря на всю красоту слога, начинал уставать, что больше ничего нет. Поэтому когда зашедший в палатку солдат прошелся по рядам, раздавая почту, Эрик почувствовал, как сердце воспарило, едва ему на колени бухнулся пакет. Аккуратный почерк Чарльза предстал перед ним, и он радостно разорвал конверт. На этот раз письмо дошло быстро, всего три с половиной недели после отправки Эриком своего. Он глотал слова с нежной улыбкой на губах, думая об изумительном человеке на другом краю мира, который счел Эрика достойным потраченного времени. 1 октября, 1960 Дорогой Чарльз, приятно видеть свое имя, выведенное тобой. Не сумел скрыть улыбку, узрев эти четыре буквы. (Кажется, напугал несколько человек недалеко от меня. Мне много раз говорили, что моя улыбка похожа на акулью.) Мы будто стали более близкими друзьями оттого, что ты иначе написал приветствие. Наверняка странно, что я так много вкладываю в имя, но ничего не могу поделать. Не стану обременять тебя бедствиями своей жизни, но, поверь, есть веские причины, по которым я так привязан к идее имени. Я понимаю, что тебя называл по нему с самого начала. Надеюсь, это не слишком самонадеянно с моей стороны. Не знаю твоей фамилии, иначе обращался бы к тебе по ней, пока ты не дал бы мне разрешения поступить по-другому. Ты всегда был для меня Чарльзом. Весьма сожалею, что обеспокоил тебя отсутствием ответа. Поверь, я желал написать тебе каждый день. Более того, я писал тебе множество писем мысленно, прежде чем получил шанс сделать это в реальности. Нелепо? На протяжении дня случаются всякие мелкие вещи, о которых инстинктивно жаждется тебе рассказать. Например, о находке необычного жука, зеленого на свету и фиолетового в тени. Или как надо мной смеялись мои люди, когда сапог надежно застрял в грязи. Мне пришлось возвращаться в лагерь в носках. Обыденные события хочется сложить во фразы и поделиться ими с тобой. И я не знаю, почему. Ты говоришь, я удерживаю тебя на земле, но то же самое ты делаешь для меня, и я переадресую тебе благодарность. Точно так же, как ты теряешься внутри своего разума, так и я забываю, что есть мир помимо этих болот. Весточки от тебя – доказательства существования мира вне духоты и необъятной зелени, они напоминают, что я делаю нечто значительное. Вовсе не навязчиво спросить, откуда я. Подозреваю, очень малым я бы не смог поделиться с тобой, если ты вдруг спросишь о чем-то. Я родился в Германии и жил там до 1946. В Штаты попал с тетей и дядей, когда мне стукнуло одиннадцать. Мы жили в Нью-Йорке некоторое время. И есть вероятность, что в какие-то моменты мы с тобой оказывались недалеко друг от друга. Интересно, пересекались ли наши пути раньше до того, как ты прислал мне первое письмо. Приятно слышать твои обнадеживающие слова. Не стану спорить, ибо в этом мы никогда не согласимся. Мы в абсолютно разных местах, и я понимаю, как тяжело не видевшему жестокость и насилие, которые здесь за каждым углом, принять их. Возможно, ты прав, и в итоге я выживу, но даже тогда я не уверен, что вернусь в Штаты. Полагаю, в своих письмах я упоминал, что мне там делать нечего. Если выживу во Вьетнаме, вернусь в Германию. Твоя первая присланная книга была прочитана практически всеми, кто в данный момент под моим началом. А вот Толкина я эгоистично держу при себе. Я закончил его работу. И даже раздобыл принадлежавшую одному из моих людей копию «Хоббита», чтобы узнать побольше о том чудесном мире. Дорожу моментами, в которых я сбегаю в иную реальность, подальше от своей. Ты был прав. Его книги не разочаровали меня. Я много размышлял, как сложится судьба у тех, для кого она сейчас мрачна. В своем нежелании возвращаться в Штаты я чем-то похож на Фродо. Он отправился в Бессмертные Земли, понимая, что не принадлежит больше Ширу. Человек, которым я стал, уже не принадлежит месту, названному однажды моим домом. Я с радостью буду сражаться за свою страну, отдам за нее жизнь, если потребуется, но я плохо с ней сочетаюсь. Прости меня, друг мой, что не соглашусь снова. Я бы не противоречил тебе вообще, но не могу не поспорить на эту тему. За некоторые из смертей я точно не в ответе, некоторых людей я просто не мог бы спасти. Но другие погибли в результате моих действий, и эту вину я полностью беру на себя. Их смерть была не нужна, и она бы не произошла, не прими я глупых решений. Не освобождай меня от вины, если она целиком на мне. И снова печальные темы, как и споры с тобой. Боюсь, борьба – мое лучшее умение. Постараюсь вернуть настроение письма в более светлое русло, спросив, что это было за празднование, включавшее столько еды и украшений? Удачно ли прошло? Представляю, как сильно любят тебя дети. Так очевидно, что ты заботишься о них всех. Я потерял несколько лет школьного обучения, но время, проведенное там, казалось более занимательным, когда профессора действительно были обеспокоены нашим будущим и искренне хотели учить. Ты прекрасный человек, Чарльз, и я рад, что мы повстречались. Надеюсь, у тебя все хорошо. Эрик. P.S. Еще не решил, что делать с новым пакетом еды. Возможно, поступлю самолюбиво и попробую кое-что сам вместо передачи другим всего сразу.