Dear Soldier

Последние три недели он пребывал в отвратительном расположении духа, типичный признак визитов в Вестчестер. Соглашение соблюдалось уже лет пять: они с Рейвен отмечают День благодарения в особняке. Только для галочки, разумеется. Ведь соседи же должны думать, что они идеальная истинно аристократическая семья. А Рождество им можно было праздновать уже где угодно. Чарльз решил, что уступить будет меньшим из двух зол. Лучше пережить один-единственный ужин, чем наблюдать поджатые губы и сощуренные глаза (избави бог!) в своей квартире без предупреждения. Да, молодая голубая кровь буквально на грани искусства умудрялась разделять эти два своих мира. К сожалению, воспоминания о плохо скрываемом Куртом осуждении и общей незаинтересованности Шэрон имели тенденцию задерживаться. Чарльз любил свою семью. Правда. Но лишь с той привязанностью на расстоянии, которая обычно резервируется для дальних родственников. Чем меньше времени он с ними проводил, тем большей нежностью проникался. Такое несложное уравнение. Работа мало помогала в поднятии духа. И хотя Чарльз обожал ее и дорожил каждым из учеников, конкретно это время года могло быть крайне сложным. Приближались зимние праздники. Надо тесты раздать, полугодие закрыть и торжество распланировать. С каждым днем дети оживлялись все больше, и справляться становилось тяжелее. Разумеется, он не винил их, но это не значило, что не рассматривал вариант повторного швыряния мелом. На протяжении подобных этапов меланхолии - мрак просачивался в каждую его мысль, как туман стелился поверх спокойных вод - он по обыкновению искал утешения на острове солнечного настроя Рейвен. Однако в последнее время его ясноглазое и золотоволосое спасение постоянно пребывало с Хэнком МакКоем. Чарльз не жалел, что дал им свое благословение, Рейвен была счастлива, счастливее, чем когда-либо, и это заставляло ее брата слабо улыбнуться. Но все же он будет скучать по чувству… единения. На всем протяжении этого Эрик оставался константой. В мыслях о своем дорогом солдате Чарльз находил силу, успокоение или печаль. Старший сержант Эрик Леншерр, храбрый духом и с добрым сердцем, поддерживал не только его, но и тех людей, что за мили от дома, в ловушке под знойным солнцем. Как мелочно со стороны мистера Ксавье жаловаться на свою семью. У него, по крайней мере, она была! Именно это твердое самовнушение поддерживало умиротворенную улыбку на лице до тех пор, пока не пришло новое письмо. Чарльз сбежал в спальню, как мечтательный школьник, благоговейно неся в раскрытых ладонях конверт. Привычка колебаться с колотящимся сердцем позабыта, когда веснушчатые пальцы быстро разворачивают потрепанную непогодой бумагу, а взгляд впивается в знакомый почерк. Медленно и с тихим шипением сдувающегося шара весь воздух покинул его легкие. Тугие и жалящие, словно змея, слова обвили грудь так, что дышать невозможно. Еще полгода? И это после того, как Чарльз умолял его поберечь себя? Он опустился на кровать, прижимая листы к сердцу, не зная, что еще они содержат. Внимание привлекло что-то мелькнувшее белое, и Чарльз наклонился поднять, больше рефлекс, чем желание. Он забыл, о чем говорилось в письме до упоминания о сверхсрочной службе Эрика. Второй раз за вечер учитель ошеломленно задержал дыхание. Его солдат красив. Не только из-за самим богом высеченных черт лица и острого, как бритва, подбородка. Необъяснимое тепло за – признаться, зубастой – улыбкой притягивало, будто песня сирены. Сбросив собственное онемение, Чарльз взял ручку, чтобы написать ответ. 7 декабря, 1960 Дорогой Эрик, похоже, еще один праздник минул с моего последнего письма. Очень жаль, что вы ничего не отмечаете. В качестве компенсации вышлю пакет с вяленой клюквой. К прискорбию, День благодарения не отличился ничем. Мне никогда особенно не нравилось это время года, во владении Ксавье дела могли принять напряженный оборот. Уж лучше легкомыслие Хэллоуина. Я вообразил тебя в ярко-зеленом и разулыбался. Кстати, благодарю за фотографию. Прекрасная улыбка и не такая пугающая, как ожидалось. Что-то мне подсказывает, подчиненных ты одариваешь совершенно иной. Странно, я представлял тебя опытным ветераном, но ты явно не старше тридцати. В качестве ответного жеста я достал свое старое фото и отправляю тебе. Сестра просила рассказать, что это ее любимая карточка. Кажется, сделали, когда мы поехали на праздниках в Версаль, но точно не уверен. Да, Рейвен принимает ухаживания. Это больше, чем флирт, по правде говоря. Он мой коллега. Хороший человек. Честный и добрый. Должен сказать, хоть я и поддерживаю ее выбор, в последнее время стало тяжело поддерживать с ней связь. Наша квартира теперь удручающе пуста без ее постоянных поддразниваний. И все же я счастлив за нее. Искренне. Он подходил ей. Если ты настаиваешь, друг мой, я продолжу перечислять невероятные приключения нью-йоркского школьного учителя. Мне это льстит, на самом деле, твой интерес к обыденному течению моей жизни. В настоящий момент рассказать особо не о чем. Дети помогали украшать класс к зиме. Если я не увижу еще новых бумажных снежинок, будет замечательно. Кроме того, носки сегодня синие с серыми ромбиками. Захватывающе, я знаю. По-видимому, ты так же упрям, как и я, Эрик. Я принимаю твои извинения, хоть в этом и нет нужды. Спасибо, что думаешь обо мне и пишешь, сообщая, что жив и здоров. Я прошу только этого. И все же не против услышать о твоей жизни больше. Я нахожу ее довольно интересной. Не слишком элегантный переход, но рискну спросить о проведенном в Германии времени. Если не сильно перехожу границы. Ты упомянул, что жизнь стала хуже для «таких, как ты». Ты еврей, Эрик? Меня ужасает возможный ответ. Представить сложно, какой могла быть жизнь в тот период. Пожалуйста, обязательно скажи, если это не мое дело. Я лишь хочу понять тебя лучше. К менее мрачной теме - путешествовал я немало. Все значительно приостановилось в последние годы, из-за детей и остального, но у меня есть планы увидеть больше. Если честно, хочу побывать везде и всюду. Греция звучит невыразимо чудесно. Еще мне всегда хотелось посмотреть на руины в Перу. Свежий горный воздух и непостижимая история у кончиков пальцев привлекают, не правда ли? Совру, сказав, что не расстроен из-за продления твоего срока, но я не сержусь. Я восхищаюсь твоим упорством и твоей храбростью. Ты сильный человек, друг мой. Сильнее многих. Пообещай, что позаботишься о себе? Меня успокоит знание того, как ты прилагаешь все усилия, дабы пережить эту жуткую войну. Не стоило даже просить продолжить нашу переписку. Я люблю получать весточки от тебя, я говорил это от чистого сердца. Приятно осознавать, что такая доброта, такое тепло существуют в мире. Писать тебе никогда не было неудобством, и я буду болтать о себе и о работе до тех пор, пока не попросишь об обратном. Я твой друг, Эрик. И я останусь им, пока нужен тебе. Кажется, слышу, как зашла Рейвен. Стоит ее поймать сейчас, а то вновь уйдет. Не стесняйся выразить пожелания по поводу следующих книг, которых тебе хочется. У меня фактически нескончаемые ресурсы. Молюсь, чтобы письмо нашло тебя в полном здравии, друг мой. Твой легкомысленный, но из благих побуждений, учитель, Чарльз.