Dear Soldier

Пятое декабря наступило и прошло как самое обычное число для всех его солдат, но Эрик будто почувствовал твердый удар, обводя на календаре дату, которая должна была означать конец его сражений. Тринадцать месяцев поистине пролетели, и в то же время казалось, что они тянулись. Время - забавная штука. Во всяком случае, кружок на календаре больше не значил окончание службы; лишь отметил начало нового дня. Еще шесть месяцев, и ему вновь предстоит принять решение либо об уходе, либо о добровольном согласии на третий срок. Эрик был честен с Чарльзом – гораздо справедливее остаться сражаться здесь, чем позволить призвать какого-нибудь восемнадцатилетнего. Присутствие Эрика, жизнь Эрика вполне могли спасти кого-то другого. Было ощущение, словно он потерял часть себя на этих болотах, но, по правде говоря, Эрик предполагал, что это случилось задолго до Вьетнама, и возможно именно в джунглях он сумел снова обрести себя. Или, на самом деле, он отыскал себя в исписанных чернилами тонких листах бумаги. Эрик тысячу раз желал, чтобы письма доставлялись отсюда побыстрее. Разумеется, он понимал сложности международной почты, особенно в активной военной зоне, но это не облегчало ожидания. Слишком часто пальцы Эрика тянулись к ручке - поделиться чем-нибудь интересным с Чарльзом. Нередко вместо того, чтобы схватиться за бумагу, Эрик сжимал в кармане черную пешку, оставшуюся от его шахмат. Ее контуры становились все более гладкими из-за несчетного количества касаний Эрика поверх них. Он уже не был уверен, что конкретно оплакивает вместе с этой одинокой фигуркой. Логан был мимолетным отрывком жизни, ярким и знаменательным. Но, вероятно, настоящий траур он носил по очередному разрыву связи с миром. По прошествии месяцев Эрик чувствовал, как ускользает его человечность, он все более отдалялся от жизни вокруг. Логан, шахматная доска - это было чем-то реальным. Теперь Чарльз остался единственной реальностью для Эрика. И потому он в равной степени чувствовал и вину, и печаль, зная, как легко отказался от шахмат, что зародили их дружбу. Одна пешка не могла заменить целой доски, как и временная связь с миром не могла заменить жизнь, которой жил когда-то. Прошла еще неделя, дни сливались в поток жары и грязи, и Эрик был удивлен, получив посылку раньше, чем рассчитывал. Наверное, в преддверии праздников почтальоны стали работать усерднее, стремясь разнести все письма по отрядам. На ощупь в конверте лежало что-то еще, и прежде чем бросить взор на само письмо, Эрик вытащил, как выяснилось, фотографию. От одного взгляда на нее дыхание перехватило. Не может быть, чтобы этот юноша оказался тем самым учителем, которому он писал все время. Эрик осторожно отложил фотографию, принявшись за чтение строк, так аккуратно (как всегда) выведенных Чарльзом. Он тепло улыбнулся в том месте, где учитель писал о своей жизни и детях. На определенном предложении у него в голове вспыхнула идея. Он достал из кармана нож и, щелкнув им, открывая, потянулся за пустым листом. Понадобилось несколько попыток, но у Эрика получилось довольно сносное произведение искусства, вырезанное лезвием. С тем, что можно сделать ножницами, не сравнить, но сойдет. Ухмыляясь, Эрик принялся еще за парочку. Небольшая кучка его устроила, он спрятал нож обратно и взял новый кусок бумаги. На этот раз Эрик атаковал лист ручкой и позволил себе влиться в укромный маленький мирок, созданный лишь для них двоих. 16 декабря, 1960 Чарльз, ты, конечно же, прав. Это грустно, что празднества нас никак не касаются здесь. Я попробовал исправить это, тебе, надеюсь, понравится мой способ. Видя эту твою ярко-выраженную любовь к снежинкам, я не мог удержаться, чтобы не нарезать еще. Уверен, они не идут в сравнение с теми, которыми тебя одарили ученики, но совершенно ясно, что тебе нужно гораздо больше, поэтому я решил, что это ради благой цели. Помни, я просто пытаюсь устроить праздник, друг мой. Не слишком навязчиво с моей стороны спросить, почему празднования во владении Ксавье так тяжелы для тебя? Рейвен, похоже, чудесная девушка, следовательно, все дело в остальных членах семьи и созданном ими напряжении, на которое ты ссылаешься. Несмотря на это, я хочу верить, что твои праздники прошли не слишком плохо. Ты представлял меня опытным ветераном, да и я, признаюсь, видел тебя ординарным учителем, который гораздо старше. Нам и в голову не приходило спросить о такой простой вещи, как возраст. Мне 25, стукнет 26 в январе. Меня завербовали в 18, так что прошли годы, прежде чем я добрался до позиции командующего. Помню, ты говорил, что посещал и Оксфорд, и Гарвард, вероятно, ты закончил обучение весьма юным, если уже преподаешь. Боюсь, я общаюсь с человеком гораздо умнее меня, и очень надеюсь, что по мне не слишком заметен мой более низкий уровень интеллекта. Только ради взаимного обмена информацией – мои носки белые. По крайней мере, должны были быть. Тут практически все становится коричневым независимо от того, как часто стирается. Что ж, твой перевод темы был худшим, какой я знаю, ты сам провозгласил его таковым, но это не помогло. О Германии. Ты вовсе не переходишь границы вопросами. Воспоминания неприятны, но как-то я уже говорил тебе, – не знаю, чем бы я не смог поделиться с тобой. Я не беру слов обратно, и если ты хочешь услышать, скажу. Как ты и думал, моя семья действительно из евреев. Мне было 6, когда соседи решили сдать нас офицерам СС. Лагерь здесь мне по нраву куда больше, чем тот. Ужасы того места порой посещают и во сне. Я сбежал четыре года спустя, но родителям не так повезло. Я писал тебе о тете и дяде; они даже не были мне кровными родственниками. Но взяли меня под свое крыло и растили долгие годы. Когда война закончилась, и лагеря опустели, они выждали, пока я наберусь сил, и мы отправились в Америку. Надеюсь, однажды ты увидишь Грецию, Перу и все, что пожелаешь. Мир так разнообразен, а ты похож на человека, который сумеет оценить его красоты. Из твоего оптимизма я заключил, что тебе, быть может, понравился бы даже Вьетнам, в некотором роде. Ты стал бы первым. Хорошо, Чарльз, конечно же я позабочусь о себе. Если я сумел выжить за тринадцать месяцев, вряд ли что-то помешает мне это сделать еще полгода. Кроме того, будет очень жаль умереть. Если мне предстоит погибнуть, я буду скучать по нашим разговорам. Если это возможно, я бы хотел остаток жизни слушать тебя, то, как ты «болтаешь» о своей жизни. Я осознал, что привязался к тебе больше, чем предполагал, и намерен остаться друзьями до тех пор, пока тебе не надоест. Твой друг, Эрик.