***
Гарри не понимал, не чувствовал, что за ним следят. Но профессора Люпина непроизвольно избегал. Как и коридоров с излишне болтливыми портретами. Он вообще все свободное время предпочитал проводить на воздухе. Отношения со школьниками у мальчика, как ни странно, стали гораздо лучше, если сравнивать с первым курсом и началом курса второго. Студенты уже уяснили, что за насмешки и оскорбления Поттер будет их бить. Не получится сразу — будет кидаться, пока не достанет. Так что желающие открыто высказать какие-то претензии или оскорбить быстро перевелись. Бил Гарри сильно, больно, а синяки от его ударов долго не рассасывались, если не обратиться к мадам Помфри. Зато в остальном был парнем простым, улыбчивым, не кичливым и не высокомерным, что как бы можно было ожидать от всенародно известного и любимого Мальчика-Который. В общем, его иногда приглашали присоединиться к игре в плюй-камни или в салки на метлах, и он дружил понемногу со всеми, хоть самыми близкими друзьями по-прежнему оставались Рон и Гермиона. «Ближний круг», — озабоченно думал директор Дамблдор. Ему вовсе не нравилось проснувшееся в мальчике желание быть всем приятным, поскольку в памяти еще очень живо стоял обходительный молодой Том Реддл. Если еще и выяснится, что больше всего на свете мальчик боится собственной смерти, или какой-то сущности, угрожающей существованию, то подтвердятся все нехорошие подозрения. Неприятно, да. Хорошо, что шанс это проверить представится уже так скоро.***
Несмотря на всеобщий ажиотаж, Гарри плелся за профессором Люпином весьма неохотно. Профессора, которые начинали лекции со слов: «Отложите (что-нибудь там)» и совсем отказывались от теории перед практикой для него слишком походили на Снейпа, чтобы быть хорошими. Так и оказалось. Во-первых, учитель нехило подставил Невилла с этим его не смешным боггартом. Ну честно, Снейп в любом виде отвратителен и желания смеяться не вызывает — только рвотные позывы. А над зельеваром-трансвеститом пусть Дадлик хохочет, его ток-шоу натренировали. У Малфоя и то шутки смешнее были. Хотя, в случае с боггартом, наверное, больше все-таки заклинание работает. Потому что от паука с оторванными лапами и от луны, превратившейся в таракана, которой профессор добил боггарта, тоже ни разу не смешно. А уж как он, Гарри, опозорился! Слизни, вон, до сих пор ухмыляются, что великий герой плакал, как девчонка, спрятался за спину учителя и задания не выполнил. Ну, не сработал у него Ридикулус! Может, он у оборотней вообще не действует? Хотя, Люпин же оборотень. Ну, тогда, может, еще что. Может, если бы у Гарри было больше времени подготовиться к встрече с боггартом, он бы себе несколько страхов придумал и ближе бы подобрался к смешному варианту. А так, ждал встречи с Волдемортом воображаемым, которому вручил бы пакет лимонных долек, дядей Верноном, который говорит, что навсегда забирает Поттера из мира магии обратно в чулан, а то им там некому мыть посуду и стричь газон (этому бы он продемонстрировал тайком свою новую сущность), или думал вновь увидеть в метре от себя оскаленную пасть оборотня, который хочет сожрать, растерзать, ему бы приделал бантик на шею и усадил на мягкую подушечку, но оказалось-то совсем не то, что он ждал! Когда вдруг готовящаяся выполнить упражнение Гермиона как бы прыгнула вперед и упала на пол с разорванным горлом, тут ведь не один Гарри испугался! И не сразу заметили, что настоящая Грейнджер растерянно смотрит на свой труп. А от жалкого Поттеровского: «Ридикулус…» у трупа вдруг вся кровь, разлитая на полу, превратилась в рыжую шевелюру. И вот перед всеми лежит Рон Уизли со сломанной шеей. Лежит так же, как профессор Локхарт когда-то. А потом опять Гермиона. И опять. И как это сделать смешным? И как никто не замечает, что горло у девочки разорвано волчьими — нет, оборотневыми! — клыками? Гарри не знал, какой силой он бы мог тогда удержаться от истерики. Да никакой и никак! Но все равно было непереносимо стыдно. Значит, вот чего он боится? Самого себя. Навредить друзьям. Нет, в это полнолуние он в хижине не останется — уйдет в Запретный лес с метлой и попробует добраться до стаи. А свалится с метлы — так ему и надо! Вот умрет, и тогда они все поймут! Снова захотелось плакать. Гарри зарычал и поспешил скрыться в одном из темных, никем не посещаемых уголков школы. А в полнолуние действительно выбрался из хижины, но до стаи не добрался. Его задержали. У самой кромки леса мальчика с метлой перехватил изможденный мужчина с длинными спутанными волосами и безумным блеском темных, не определимых по цвету в темноте леса, глаз. — Сэр, позвольте мне пройти, это может быть опасным, — попытался уберечь психа от ужасной трагедии мальчик, но мужчина и не подумал выпускать его руку. Гарри прислушался к бормотанию: — Крыса! Какая же крыса! Тварь! Джеймс, ты как? Как же ты, Джеймс? Гарри, я помню тебя ребенком, а ты вырос. А Лунатик не с тобой? Малыш Луни, наша совесть, как я мог в тебе усомниться? Как я мог? А потом ты усомнился во мне, да, друг? — Сэр, прошу вас, позвольте пройти! Сэр, мне нужно бежать. — Бежать? Я уже убежал. Гарри, опасно бегать по Запретному лесу в ночь полнолуния. Да и дементоры… Тебе стоит вернуться в замок. Показать тебе подходящий лаз? Но мальчик уже не слышал. Луна достигла своей наивысшей точки удивительно рано. — Гарри? Га… Сохатик, как же так? Перед Сириусом Блэком корчился в судорогах трансформации молодой волк-оборотень. Мужчина не испугался. В школьные годы он часто видел оборотня и в полнолуние, и на уроках. Даже хотел пригласить на каникулы к себе в гости, но матушка не позволила. Обернувшись черным псом, он ждал, когда Гарри придет в себя. Вот только, или Ремус был каким-то неправильным оборотнем, или врут про то, что оборотень забывает абсолютно все и всех, но носясь по полнолуниям галопом по всему лесу, Луни словно бы воспринимал своих друзей-анимагов, как свою стаю. Не нападал, если они не вставали у него на пути, не пытался убить и сожрать. А сейчас, глядя в разъяренные глаза оборотня, Бродяга припоминал, что волки любят собак. На обед там или на поздний ужин. И уж точно частью стаи Гарри Поттера он, Сириус Блэк, не является. Хотелось бы верить, что пока не является. Но сейчас есть более насущные проблемы. Зверь прыгнул. И опять, и опять. Уворачиваясь, анимаг подумал, что ему еще очень повезло — волк практически щенок и мало что умеет. И уж точно не натаскан убивать. Принять прыжок на плечо, толкнуть мальчишку на землю, подвернув так, чтобы брякнулся на спину, и сжать зубы на горле — ты мне не соперник, я старше и сильнее. Когда-то юный анимаг Сириус Блэк так развлекался, валяя огромных волкодавов в поместье дядюшки Альфарда. Но оборотень не сдался. Собаке легко принять старшинство того, в ком она и так чует человека и хозяина. Оборотень же чуял чужака, жертву, да еще и ощущал — насколько сильно ослабил противника стылый каменный мешок, в котором тот просидел очень много времени. Снова и снова они схватывались, катались по земле, рычали и скулили. Наконец, Сириус почувствовал, что либо ему придется убить своего противника, либо нужно срочно отступать, пока не сдерживаемый никакими ограничениями оборотень не убил его. Он рванулся в сторону, оторвался от замешкавшегося зверя, не ожидавшего бегства от этого равного по силе врага, на пару секунд перекинулся обратно в человека (приведя оборотня в сущую ярость), залез на высокий разлапистый дуб с широкими, толстыми ветками, укрепился на подходящем суку — чтобы и высокий, и широкий — и перекинулся обратно в черного пса. Так и сидели до рассвета: большой, но очень тощий черный пес, похожий на мифического Грима, усевшийся, словно черная кошка на высокой ветке, и беснующийся внизу «песик»-оборотень. Блэк планировал поговорить с крестником на рассвете, но вымотался в драке, кое-как зализал полученные раны, уснул в четыре часа утра и позорно проспал тот момент, когда волчье тело мальчишки сменилось на человеческое. Гарри пришел в себя под деревом. Эванса рядом не было, метлы тоже. Значит, вчера он не успел. Смутно вспоминался какой-то мужчина, задержавший его у опушки. Но чувства сытости не было, что внушало оптимизм. Оглянувшись по сторонам (наверх не посмотрел — с чего бы?), мальчик определился с направлением и зашагал к Хогсмиду. Через несколько шагов передумал и повернул к Хогвартсу — вряд ли он успеет проскочить в Воющую хижину незаметно. Лучше пробраться к Хагриду на огород и ограбить его пугало. Все равно, это будет лучшим прикидом, чем окончательно истрепавшиеся за два лета в лесу обноски Дадли и дяди Вернона. А что великовато, так ему не привыкать. Зато не придется сверкать голым задом, разыскивая метлу и одежду. Но на поиски потом отправиться все равно придется — что ж он будет за ловец, без метлы-то?***
Ремус Люпин побоялся идти в Воющую хижину. Всю свою жизнь он считал то, что происходит с ним по полнолуниям, постыдной, неприглядной тайной. И теперь вот так открыться мальчику… Да к тому же, они оба никогда не жили в стае, он не знает, как правильно вести себя с волчатами, чтобы избежать ситуаций, когда включается подсознание, а это опасно, потому что аконитовое, даже модифицированное Нюнь… Снейпом, не убирает всех рефлексов зверя. Наверное потому, что зельевар даже не подозревает о такой проблеме и слышать не хочет о том, чтобы как-то еще модифицировать состав, в штыки принимая все предложения, хоть он, Люпин, вроде как подопытный и тоже имеет право голоса относительно качества зелья и ожидаемых от оного результатов. Нет, ответ Снейпа один: «Разум, если так это можно назвать, твой собственный, не звериный? Чего еще от меня надо?» Ни повкуснее сделать, ни от повадок стаи зверя избавить — ничего не хочет. Как был носатым задавакой, так им и остался. А сейчас Люпин расплачивался за свою нерешительность, стоя навытяжку перед директором и пытаясь найти себе оправдание, как когда-то на пятом курсе. Только вот детство кончилось. Он должен был приглядеть за мальчиком. А оный мальчик, оставшись один в Воющей хижине, оттуда сбежал. И Мерлин его знает, что успел натворить. Пока все вроде бы спокойно, но колба с зельем стоит нетронутая. Ремус отлично знал, что это означало. Снейп совершенно напрасно так скрипит зубами. Но как вообще можно было подумать, что подросток откажется от зелья, смягчающего болезненность превращения?! Не говоря уже об отвратительной утере контроля над своим поведением. Вот это он и спросил у Гарри, как только его нашли: — Как? — Можно подумать, — фыркнул ничуть не считающий себя виноватым или кому-то обязанным мальчишка, — сжигать Квиррелла своими руками было больнее. И страшнее. И себя я тоже не сказать, чтоб стопроцентно в тот момент контролировал. Зато когда Локхарт расшибся, я все помню, до последней секундочки, до каждой черточки. Только зачем оно мне сдалось? Вам надо? Забирайте! А я лучше на метле долечу до стаи и побегаю с ними. — Какой стаи, Гарри? Это… это же поведение животных! — А я и есть животное. Темная тварь, ага. Мне целитель в стае сказал, что себя надо принимать в обеих ипо-стася-х, иначе крыша поедет. Ну, он не совсем так выразился. Так Гарри обычно говорит. Да не я, а который Эванс, не смотрите так. А у целителя все слова, как те «стаси», я не очень запоминаю, хоть и стараюсь — вдруг пригодится, когда буду научные статьи писать? Директор Дамблдор и профессор Люпин качали головами, Снейп презрительно морщился, но Гарри впервые не мог точно сказать — на кого именно морщится противный зельевар, и это было… забавно? — Тем не менее, мой мальчик, воздержись пока от посещения стаи. Дело в том, что от нападения дементоров пострадали уже два браконьера, я не хочу, чтобы тебя подстерегли где-то в лесу. Может быть чаю, а? — Нет, господин директор, — Гарри сглотнул ставшую вязкой слюну, — я, пожалуй, пойду. — О, профессор Люпин тебя проводит. И не возражай. Снейп и директор остались, а они с профессором Люпином медленно двинулись в сторону Гриффиндорской башни. Это было невыносимо, потому что Гарри срочно нужно было в Запретный лес, в стаю, предупредить, уберечь! — Гарри, я когда-то очень хорошо знал твоих родителей. Видишь ли, мы вместе учились и были друзьями, как говорится «не разлей вода»… — Мне это не интересно. — И мы… Прости, что? — Мне. Это. Не. Интересно. Ваши истории, мамочка-папочка, лучшие друзья, все такое. Идите с этими рассказами к Хагриду и вместе там умиляйтесь, какими они были хорошими людьми и как вы их любили. — Как ты можешь?! — Я подросток, я все могу. В частности посылать, куда хочу, неприятных мне людей. Вы, конечно, профессор, и на уроках я вас терплю. Но и только, не обольщайтесь. Если бы вам хотелось что-то мне рассказать про родителей, что ж, я ждал вас. Очень ждал. Лет так с четырех до двенадцати. Но вас не было. Знаете, хоть бы открытку на Рождество. Самодельную даже, если не было денег на покупную. Я был бы рад трем строкам на обрывке газеты. Лишь бы знать, что я не один, что я вам нужен. А теперь вы мне не нужны. И я не один. Простите, профессор, меня ждут друзья. Можете назначить мне взыскание за наглость, как Снейп. Вы и так с ним очень похожи. Тут удачно подвернулся боковой коридор, в который мальчишка бросился, словно спасаясь от самой смерти. Хотя, доля истины в этом была. От смерти. Но только не спасался, а надеялся спасти.***
Он не успел. Должны же дементоры были чем-то питаться? Школа и Хогсмид надежно закрыты заклинаниями, у кентавров своя защитная магия. На случайных браконьерах долго не продержаться, и сами браконьеры-то не дураки. Уже после первой жертвы никого без острой надобности в лес было не заманить. А уж после второго «выпитого» — не на что надеяться. Так что счастливой находкой, способной насытить надолго, оказалась та полянка с домиками оборотней. Сперва они просто кружили над ними большим темным облаком, а потом поодиночке стали пикировать вниз. Началось мрачное пиршество. Старичок целитель наколдовал Патронуса, ожегшего пару дементоров. Его самоуверенность была смешной. Да еще и принесла неплохие результаты — вкусные детишки вылезли из подполов и сундуков и сгрудились вокруг него. Тут-то стражи Азкабана и показали, что против такого количества тварей, против такого голода его Патронус — крупица сахара в горячем чае. А его отчаяние при виде того, как выпивают детей, которых он собрал под свою защиту, являлось отличной приправой к основному блюду. Одна сладкая девочка, смешная, все еще верящая в чудо и папу-спасителя милашка, прижимающаяся к старику, вдруг вырвалась из круга и заколотила в двери родного дома. Там же пусто, разве нет? А, нет, женщина пряталась. Должно быть, когда-то была чистокровной и изучала окклюменцию. Понадеялась, что Патронус спасет ребенка и решила затаиться сама, спастись, но не выдержала, когда услышала этот рваный бешеный стук. Глупые курицы попытались закрыть за собой дверь, но дементоры уже напирали. Тогда мать оттолкнула девчонку в угол и закрыла ее собой. Нет, родная, ты от дементоров не отвернешься. Если надо, мы развернем голову в нужном направлении. Должные секунды поцелуя ты еще проживешь. Неприятный хруст. Мало кто любит еду с осложнениями. Ну, а ты, иди сюда, нечего попусту сопротивляться. В ответ только потоки ужаса. Дементор дернул на себя тело женщины, стремясь добраться до укрывшейся пищи. Девчонка, сперва растерявшаяся, дернула труп обратно. Дементор потянул сильнее. Но маленькая гадость не была человеком и по силе оказалась вполне способной перетягивать на равных их ужасную преграду. Так и продолжалось это кошмарное противостояние, хоть большая часть дементоров уже улетела. Просто этот был очень упорным и решил во что бы ни стало добраться до строптивой пищи. И тут на метле прилетел еще один кусок еды.***
Уже с воздуха было видно, что он непоправимо опоздал. Но все равно снизился, надеясь на чудо. О, там кто-то шевелится, там живые люди! Гарри соскочил с метлы и подбежал к лежащему на дороге мужчине. Рядом догорал факел, с которым он, вероятно, вышел против налетевшей тьмы и холода. Факел не помог. Мужчина шевелился, но взгляд был бессмысленным, пустым. Из уголка губ тянулась ниточка слюны. Гарри вспомнил, как обсуждали приговор мистера Малфоя и Гермиона, чьи родители и вообще-то выступали всегда против смертной казни, с ужасом повторяла: «Но ведь это убийство! Человек после поцелуя дементора почти что мертв. Хуже, чем мертв!» Гарри огляделся. Тут и там лежали тела людей. Конечно, не людей, а оборотней, но он жил с ними этим летом, он не мог воспринимать их нелюдью! Знал по именам. Миссис Оули подарила вышитую рубаху из тонкой шерстяной ткани. Она сама ткала, сама вышивала, сама шила — и все для него, для приемыша стаи, а мистер Оули всегда угощал булочками. Деньги в их семье зарабатывала хозяйка, продавая магглам свое рукоделие по дорогой цене как ручную работу и иногда как товары для ролевиков и реставраторов средневековой жизни, а хозяин дома пек пироги и украшал дом вычурной резьбой. Вот и он. Так и не выпустил из рук стамеску. Гарри шел по жуткой улице, наполненной почти что живыми людьми, и жалко всхлипывал: «Есть кто живой? Эй!» Он больше не казался себе крутым и взрослым подростком-бунтарем, каким (как он надеялся) выглядел в разговоре с директором и в споре с профессором Люпином. Он снова стал Гарри, просто Гарри из чулана, которому жутко. И которому очень нужно, чтобы рядом встал хоть кто-то взрослый и надежный, кто поможет и разрешит все проблемы. Внезапно взгляд зацепился за что-то яркое. Знакомо полосатое. Да это же… это… Гарри не хотел верить. Это была майка Дадли невообразимого, поросяче-розового и синего цветов, еще и с какими-то белыми полосочками. Эту майку купила тетушка, но не любил Дадли, потом не любил Гарри, она единственная из вещей Поттера была почти не ношеной, и вот Гарри Эвансу очень приглянулась. Непонятно, чем. Поттер еще подначивал друга, что у того, оказывается, вкус, как у маггловской домохозяйки. С трудом переставляя ноги, Гарри подошел к той майке, взял ее за плечо и перевернул. Любитель словесности обязательно бы поправил Гарри, что он подошел не к майке, а к телу в полосатой майке. И непременно получил бы в благодарность расквашенный нос и хорошо, если бы мальчик ограничился только этим. Это была майка. Точка. В ней никак не могло быть Гарри Эванса. Водного келпи, смешного пацана, отвязного оборотня и безбашенного хулигана. Гарри Эванса, который тащил на себе Гарри Поттера, наплевав на собственную сломанную руку через всю Англию до самого пролива. Гарри Эванса, который лежал рядом с таким же обездушенным мистером Эвансом, уставясь неживыми глазами в темнеющее небо. Почему ничего не видно? Гарри перестал быть оборотнем и вернулось плохое зрение? Нет? Просто слезы? А почему так холодно? В голове прозвенело: «Хуже, чем мертв». Мальчик выпрямился и достал волшебную палочку. В двух шагах от него стоял дементор. Гарри не знал ни одного заклинания от этих тварей. Зато они вместе с Роном и Гермионой читали в древнем трактате о проклятии, которое срабатывает всегда, было бы желание. Его, правда, рекомендовали применять против «зело живучих оборотней». Ну вот и проверим, подойдет ли? Настроение подходящее. И желания с избытком. — Авада Кедавра! Тварь, против ожидания, не опала пустым саваном (в описании было сказано, что заклинание убивает, не оставляя видимых следов), вместо тихой смерти черное существо разлетелось сотней черных сухих лепестков, словно рассыпалась увядшая роза, подсвеченная зеленым лучиком проклятия. Это было красиво. И сладко. Гарри прищурился, смахивая слезы. Где еще твари? Где они? А память все подсовывала картинки игр с Гарри Эвансом, сцену их знакомства… — Авада Кедавра! Это мистер Питерсон, он делал свистульки из стручков акации: — Авада Кедавра! Джон Смит, Аврора Паркинсон, Седрик Дортсон, у них даже палочек не было! — Авада Кедавра! Целитель. Вы мои статьи правили, а я еще две написал. Про себя в полнолуние — сравнивал ощущения с зельями и без. — Авада ..........сколько детей вокруг вас..... Кедавра! А Агнесс семь лет завтра исполнится. В смысле, уже нет. — Авада Кедавра! В окне промелькнула черная тень. В доме? Гарри вошел. Дементор зачем-то тянул к себе труп миссис… Мерлин! Гарри забыл, как ее звали. Помнил только неестественно прямую спину, строгий взгляд и запрет своей дочери «играть с этими террибль гарсон». «Чистокровка, а матерится, как стоящая», — ржал Эванс. — Авада Кедавра! Дементор разлетелся, рассыпался, отбрасывая труп из угла. Открывая сидящую девочку с белыми волосами. «Саманта, — вспомнил Гарри. — А почему белая? Она же рыженькая была!» Гарри развернулся, планируя поискать еще дементоров. Сзади послышался шорох. Девочка вновь тянула труп матери на себя. На улице раздалось три хлопка. Показались бордовые мантии. Помощь! Он не один, наконец-то! Гарри радостно поспешил навстречу аврорам (он знал от Рона, что это авроры носят бордовые мантии и приходят на места всяких ужасных преступлений, чтобы защищать людей). — Положите палочку на землю. Вы обвиняетесь в использовании непростительного заклинания. Имейте в виду, что сопротивление властям только усугубит ситуацию. Положите палочку. Чары уже зафиксированы надзором за несовершеннолетними. Вам не скрыться, — какой-то неживой, бездушный голос зачитывал мальчику его права, а он все никак не мог поверить в то, что слышал. Они же ему на помощь шли. Разве нет? Второй голос, не такой официальный, вернул его к действительности: — Парень, не дури. Отсидишь с дементорами года три по малолетке и выйдешь. А начнешь бузить — навечно закрыть могут. Или наоборот, ввел еще глубже в состояние аффекта, в котором с большой долей вероятности, находился подросток: — Целуйтесь со своими дементорами сами! Я остаюсь тут! Авада Кедавра! Но попасть в авроров оказалось куда сложнее, чем в дементоров, которые сами летели навстречу зеленым лучам Авад. Тут бы Гарри и убили. Или еще хуже — смогли бы все-таки арестовать и отправить к дементорам «года на три», или, при Поттеровском везении, «закрыли навечно». Вот только сзади вдруг кто-то произнес запыхавшимся голосом: «Одолжи-ка палочку, крестник. Покажу, как надо». И в бой вступил взрослый волшебник. Взрослый, который готов, наконец, закрыть собой и решить проблемы.