Журавль в руках

Андерс до сих пор был совсем не уверен, что имел право на сделанный им выбор. Гаррет давно уже крепко спал, одной рукой обнимая Андерса за талию; даже во сне лицо его было таким измученным, что сердце щемило: твоя вина, ты это с ним сделал, что, доволен теперь? Ночной ветерок чуть колыхал легкие занавески, здесь не было нужды в тяжелых шторах и решетках. Раз в полчаса мимо окон лязгал доспехами патруль, вымуштрованный ходить в ногу даже в ночном дозоре. Они здесь были в полной безопасности и почти на свободе. Выбор был правильным, конечно. Просто некоторые правильные выборы слишком больно бьют, а поступать правильно – не всегда нужно. Заснуть все никак не получалось, несмотря на усталость; полночи пролежав, глядя в потолок, Андерс осторожно снял с себя гарретову руку, встал с постели и вышел на балкон. Тут даже сад был, небольшой, правда, но весной, наверное, будет стоять весь в цвету. Башни Круга отсюда видны не были, балкон выходил во внутренний дворик. За стенами Морского квартала виднелись сады, а за ними, дальше, темное в ночи и бесконечно огромное море, уходившее прямо в звездную россыпь на бархатно-черном небе. Здесь даже пахло не так, как в Киркволле: листвой, морем и камнем, а не бесконечной вонью литейных кварталов и газовыми испарениями из Нижнего города. В бедных кварталах, наверное, и воняло, и моря не видно, и на звезды никто не смотрит – но есть всего одна ночь – целая ночь, – чтобы забыть и ни о чем не думать. Представить себе, что там, во всем остальном Тедасе, не ловят отступников, не швыряют в камеры невинных, не обрекают неугодных на Усмирение, что не встают с колен один Круг за одним… Представить, что всюду – свободные. Глупо, конечно. Никогда такого не будет, хоть ты что сделай. Может, где-то и стало бы по-другому, если бы Андерс мог возглавить восстание и стать во главе, но он давно знал о себе, что не лидер, – и не стал пытаться. Он сделал все, что мог и что был должен, дальше оставалось только верить в то, что у них получится, и Круги поднимутся. Радости только не было. Давно уже. Наверное, с тех самых пор, как Андерс понял: либо он добивается восстания магов, либо спокойно живет с Гарретом, который его любит. Ему за всю жизнь, наверное, не приходилось молчать о стольких важных вещах, как за последний год, а Гаррет, не понимавший, в чем дело, разумеется, обижался. Братья по сопротивленческому движению предлагали Андерсу допустить Гаррета на собрания, давать мелкие поручения – что-нибудь, чтоб он думал, что тоже участвует в подполье и не мучился то ли ревностью, то ли страхом, то ли всем сразу, но меньше всего на свете Андерсу хотелось, чтоб Гаррета хоть как-то это коснулось, – и поэтому Гаррет до последнего не знал о взрыве и до сих пор ничего не знал о том, зачем они в Тевинтере, и теперь Андерс со страхом ждал момент, когда придется объяснять хотя бы частично. А если затея с лабораторией будет удачной – объяснять придется. Андерс нашел взглядом Меч Андрасте с пронзительно-голубой Анаклеей в основании. Когда они жили в Круге, Меч Андрасте летними ночами стоял почти в зените, и острие его указывало на Тевинтер. Мать Доркас говорила, что это знак: когда-нибудь Андрасте вернется и покарает еретиков. Потом матери Доркас подсыпали чесоточной златоглазки в постельное белье, и она перестала читать проповеди младшим мальчикам, а те раз и навсегда решили, что слушать ее бесполезно. Здесь Меч Андрасте едва выходил из-за горизонта, опрокинутый набок, и тонул в море. Может быть, здешние жрецы тоже что-то говорили по этому поводу, а может, и само созвездие звалось по-другому. Он так и не услышал шагов, пока Гаррет не подошел сзади и не положил руку на плечо. – Ты чего не спишь? – Гаррет, кажется, отчаянно пытался не зевнуть посреди фразы. – А ты чего? – Почувствовал, что тебя нет, и проснулся. Ты волнуешься из-за того, что у тебя аудиенция завтра? Нет, но этого Гаррету знать нельзя. Сказать придется, рано или поздно, но лучше поздно, лучше тянуть, пока есть возможность. – Да. Ну и просто устал. Ты ложись, я сейчас приду. Гаррет сжал его ладонь, поднес к губам, согревая дыханием, и ушел. Бедный, как же он измучился за эти недели – Андерс то и дело ловил на себе его непонимающий, обиженный взгляд; а когда они сначала прятались в холмах, а потом пробирались в Камберленд, Андерс думал – все, не выдержит и оставит его, уйдет. Ему так было бы лучше, наверное, потому что так его точно не задело бы – но Гаррет не хотел оставлять его, он хотел остаться. Рядом, вместе и несмотря ни на что. Андерс подумал, что самым правильным сейчас было бы вернуться в постель, разбудить Гаррета, если он успел заснуть, и подарить остаток ночи ему. Между ними так давно не было близости – в последнее время все силы отнимала подготовка к войне, а еще очень трудно молчать о важном и даже о самом страшном, если привык полностью открываться и делиться самым сокровенным, когда лежишь в объятиях любимого человека. Конечно же, Гаррет хочет этого, не может не хотеть, только он ведь потом задаст вопросы – а Андерс, глядя ему в глаза, не сможет ни солгать, ни умолчать. Он вернулся, поцеловал Гаррета в лоб, устроился на своей стороне кровати и провалился в тяжелый, муторный сон. Разбудили его солнечные лучи, щекотавшие лицо: кто-то отдернул занавески и впустил утреннее солнце. Открыв глаза, он увидел хмурого и встревоженного Гаррета. – За тобой тут пришли. Я просил не будить, но они сказали, это срочно и ты знаешь… – Да, все в порядке. Скажи там, что я сейчас оденусь и выйду. Жаль, что не вышло проснуться пораньше, поесть чего-нибудь и сказать Гаррету, что с посланцами Архонта надо быть повежливее – Архонту ждать некогда, и на службе у него люди нервные, возражений не любят. Повезло, что сейчас шум поднимать не стали – а может, Гаррет все-таки вовремя сообразил, что спорить с ними не надо. Андерсова единственная мантия меньше всего походила на одеяние, в котором не стыдно предстать перед Архонтом, но поскольку ничего другого все равно в ближайшее время не предвиделось, он кое-как отряхнул ее от пыли, отметил, что перья почти все облезли, а помимо застарелой грязи она еще и морской солью пропахла, застегнулся поплотнее, чтоб Архонт хотя бы не лицезрел перештопанную и застиранную нижнюю рубашку, и вышел к посланцам. – Я готов, идемте. Гаррет, я вернусь вечером, узнай, пожалуйста, где рынок, и купи нам что-нибудь. Деньги Адрианна вчера передала, должно хватить. Гаррет дернулся было к нему – наверное, поцеловать на прощание, как любил делать дома, провожая Андерса в лечебницу, – но в последний момент оборвал движение. Посмотрел вслед – и ушел в дом. Как Киркволл прозвали Городом цепей, так Минратоус можно было бы назвать Белым. Известняка в приморских городах всегда много, здания из него легко строить и легко подновлять, если нужно. Из него здесь были сложены дома и мостовые, им, отполированным миллионами подошв, выложены площади. Чем дальше Андерс и его провожатые поднимались к башням Круга, тем чаще известняк сменялся мраморной облицовкой, почти нестерпимо сверкавшей на солнце. Строили на века, и Андерсу стало интересно, из чего же возвели городские стены. Не из мягкого же известняка и не из дорогого и редкого мрамора?.. – Серый гранит, – ответил на его вопрос один из провожатых. – К западу от города когда-то был карьер. Его обрушила Андрасте, когда штурмовала город. Вблизи башни Круга потрясали еще больше, чем издалека. Двадцать этажей – это казалось почти невероятным. Башен же семь, по числу магистров – служителей Древних богов, которые когда-то вошли в Золотой город. Их построили еще до того, как магистры начали свой ритуал – во славу того, что должно было свершиться, и в знак того, что подвиг никогда не будет забыт. Архонт традиционно занимал верхний этаж ближайшей к морю – это символизировало, что только его власть и сила стоит между мирным континентом и кунари. Ученики живут на нижних этажах, чем выше поднимаешься по лестнице знаний – тем выше поднимаешься в башне. Чтобы каждый раз не выбегать и не бегать туда-сюда, если нужно перейти из башни в башню, через средние этажи проходит крытая галерея, очень удобно, а ее опоры упираются в купол здания Сената. Все это провожатые рассказали Андерсу, пока они поднялись по широкой улице, прошли по площади, в центре которой стояла беломраморная статуя, изображавшая остролицего худого юношу-мага, свернули на аллею, ведущую к Сенату, и подошли к огромной двустворчатой двери, сплошь покрытой потускневшими серебряными барельефами. Андерс узнал историю Андрасте, только вот рассказанную с другой стороны. На церковных картинках Андрасте врагов файерболами не била. Сенат охранялся двадцатью солдатами; десяток в легких кожаных доспехах, десяток в мантиях. Наверное, здесь кто-то догадался, что воинов и магов можно научить драться вместе, а не друг против друга. И армия у них, наверное, объединенная, вот кунари и не могут с ними совладать. Их пропустили. На Андерса смотрели с напускным равнодушием, но он краем глаза заметил, что за их спинами молодой маг тянет товарища за руку и что-то шепчет ему в ухо, прямо сквозь шлем. Видимо, их предупредили, а про киркволльское восстание все уже наслышаны. – Архонт примет меня не у себя? – Андерс запоздало сообразил, что они поднимаются вовсе не в башню. – Нет. Вы не состоите в Круге и войти без специального разрешения не можете. У Архонта как главы Сената здесь есть кабинет. Они поднялись на два этажа и прошли по коридору, который опоясывал здание изнутри. Наверное, в центре здесь был большой круглый зал – наподобие театральной сцены, и заседания проходили там. До кабинета же пришлось спуститься, потом снова подняться и миновать еще два коридора. Андерс невольно восхитился: и захочешь организовать покушение – а не выйдет, потому что заблудишься, запутаешься в этих бесконечных лестницах. Строили еще в те времена, когда Тевинтер был огромен и магов было больше, сейчас половина помещений, наверное, простаивает без всякого прока… А вот кабинет оказался небольшим. Времени тут явно проводили не так уж много; когда Андерс вошел, он почувствовал тот самый особый запах, который присущ нежилым и запертым помещениям, воздуху, которым никто не дышит. Может, Архонту больше нравилось в своей башне, может, он не любил здешние коридоры и лестницы. Из мебели здесь был только стол у окна и три стула – ни шкафов, ни полок, ничего. Архонт сидел за столом, перечитывая и просматривая лежавшие перед ним бумаги. Андерс узнал в лежащем поверх других клочке собственное письмо. – Добрый день, – сказал Архонт, стоило Андерсу войти. – У меня не так много времени, поэтому давайте сразу перейдем к делу. Вы все еще осознаете, на что подписались? Готовы? – Готов. – Что известно вашему… другу? – Ничего. – Хорошо. Я, признаться, опасался, что вы не удержитесь и расскажете, и тогда у нас были бы совершенно ненужные осложнения. Адрианна рассказывала вам, что она хочет сделать? – Да. – Прекрасно. А ваш… ваш Справедливость, правильно? – знает и понимает? – Да. Объяснить Справедливости было совсем нетрудно. Куда легче, чем, наверное, было бы рассказывать Гаррету. – То есть осложнений не возникнет? – Нет. – Прекрасно. С нашей стороны – вы получаете все обещанные гарантии, политическое убежище и защиту, дом и возможность жить не в страхе перед церковью. Ваш… друг, если хорошо постарается, сможет найти себе какую-либо работу… если хотите, я пришлю к нему кого-нибудь из наших исследователей. Им телохранитель лишним не будет. Что касается вас самих, нам уже сложнее что-либо гарантировать, но именно это мы и пытаемся узнать, не так ли? Адрианна, кажется, ждет вас в полдень, не будем ее задерживать. Вас проводят. Если понадобитесь – мы вас вызовем. Всего хорошего. Лаборатория Адрианны оказалась не в башне Круга, как думал Андерс, а возле портового квартала, у стены, отделявшей дома благополучных тевинтерцев от рабочих кварталов. Андерса предупредили, что туда ночами в одиночку лучше не ходить, и ему на миг показалось, что он снова в Киркволле: чем дальше они отходили от Круга, тем грязнее и уже становились улицы, тем меньше было зелени и тем беднее – дома. Рабочие кварталы до боли напоминали Нижний город, разве только почище, ну и не воняло так. Все вредное и грязное производство вынесли подальше от городской черты и привозили продукты по мере надобности – магистрам совсем не нравилась перспектива жить в одном городе с дубильными мастерскими, например. И даже младших собратьев, занимавшихся чем-то не очень приятным, они старались отодвинуть подальше от сверкающих башен. Как, например, Адрианну. Двухэтажное светло-желтое здание было обнесено забором, окна первого этажа забраны узорчатой частой решеткой. На втором этаже окон почему-то не было. С решетками, впрочем, можно было бы и не стараться – местные старались без нужды мимо не ходить, Андерс своими глазами видел, как люди обходят лабораторию чуть не через квартал, а им смотрят вслед с подозрением. Однако трое рабочих – не слишком чистых и в пахнущей рыбой одежде – обходить не стали, наверное, торопились. Быстрым шагом и стараясь в сторону лаборатории не глядеть, они шли по улице, один впереди, двое других тащили носилки с чем-то, прикрытым ветошью. Судя по тому, как вздулись вены на их руках и покраснели лица, ноша их была увесиста. Мостовую в этих кварталах подновляли нечасто, некоторые камни вовсе выпали, некоторые раскололись. Не смотреть себе под ноги здесь было довольно-таки опасно – но, как Андерс прекрасно знал по себе, если тащишь носилки вторым, то видишь именно их, а не то. Что у тебя под ногами. И ничего удивительного в том, что шедший последним рабочий вскрикнул, споткнувшись, и растянулся на земле, не было. Однако спасал он в первую очередь не себя, а груз. Его нога вывернулась и громко хрустнула, но он сумел удержать носилки и не опрокинуть их, а принять тяжесть, хотя и задыхался от боли. Тот, что шел впереди, подбежал и перехватил их, и они с первым поставили груз на землю. Встать их товарищ не мог, сидел с побелевшим от боли лицом, обхватив свою ногу, и часто дышал. Тевинтерских законов Андерс, конечно, не знал, и возможно было, что за вмешательство полагался какой-нибудь штраф, но пройти мимо было просто нельзя. Не обращая внимания на провожатых, которые начали что-то говорить о времени, он подошел к пострадавшему рабочему, присел рядом, мягко отвел его руки от ноги и пробежался легкими искорками исцеляющей магии. Открытый перелом, если лечить обычным способом – бедолага на ноги встанет не скоро, а если не повезет, то охромеет на всю жизнь. А ведь работа, наверное, одна его и кормит, его и семью. Но тратить силы нельзя, только не сегодня, Адрианна же ждет… Я дурак, сказал себе Андерс, просто дурак. Ни рабочий, ни его товарищи ничего сказать не успели. Андерс вызвал мощную исцеляющую волну, чувствуя одновременно и искристые любопытные искорки энергии духов-виспов, и теплое, ласковое и сильное, как морской прибой, присутствие Справедливости. Но вместе с их силой сквозь пальцы уходила и его собственная, которая сегодня была ой как нужна – и он снова подумал: ну и дурак, что по-другому все равно не смог бы. На краткий миг он потерял сознание: после трудного путешествия, да к тому же толком не выспавшись, лечить магией сложный перелом и сращивать мелкие осколки костей в живую плоть было болезненно трудно и изнурительно, тело просило отдыха, а не работы на износ. Но работа была выполнена хорошо; когда муть прошла и Андерс пришел в себя, рабочий, все еще бледный, что-то бормоча себе под нос, гладил и гладил целую ногу – только розовая ниточка шрама пробежала там, где кость разорвала мясо и кожу. Тот, кто шел впереди товарищей, о чем-то спросил Андерса. – Он хочет знать, сколько они вам должны, – перевел один из провожатых. – Скажите, что нисколько. Я с них денег не возьму. – Вам с господином Хоуком не нужны деньги? Здесь так принято. Вы оказали услугу, и она должна быть оплачена. – Я не оказал услугу, я просто помог. Скажите им, что денег мне не надо, и пойдемте, Адрианна ждет. Слушая, как его провожатые и ошеломленные рабочие переговариваются на незнакомом языке – не аркануме, арканум Андерс знал, – он думал, что все еще слишком многого здесь не понимает. Вот Гаррет бы, наверное, быстро разобрался. Гаррет бы успел подружиться с провожатыми – и выяснить, как их зовут, кстати, – повернул бы разговор с рабочими так, что они бы и денег не задолжали, и не обиделись… Хотя Гаррет вряд ли вообще позволил бы себе оказаться в такой ситуации и вряд ли бы бросился из последних сил лечить незнакомцев, которым помогать невыгодно. Для своих он был готов на любые жертвы – но именно и только для своих. Из задумчивости его вырвал голос провожатого: – Они передадут господину Хоуку свежую рыбу. Вас устроит такая оплата? – А? Да, вполне устроит. Скажите им, я очень признателен, и идемте. Провожатый покачал головой. – Нам в лаборатории нельзя. Дальше вы идете сами. – А. Понятно. Ну хорошо. Спасибо за помощь и до свидания. Андерс подошел к двери из темного дерева, постучался – и под его прикосновениями та открылась. То ли какая-то хитрая магия, то ли просто петли плохие, а Адрианна ждала его и не стала запираться, а других дураков, чтоб ходить по секретным лабораториям, здесь нет. Внутри было очень чисто. Стены, пол, потолок – все было выкрашено в белый цвет; в Круге так обустраивались лаборатории старших чародеев, которым дозволялось ставить сложные опыты. На белом грязь заметнее всего и быстрее всего понятно, что пора прибираться, а чем сложнее изготовляемый отвар – или отрава – тем важнее, чтоб никаких посторонних примесей не было. Еще важнее, конечно же, чистота для лечебницы, но красить стены в Клоаке было бы бесполезно: они, наверное, почернели бы уже через полчаса. Андерс вытер ноги о коврик – переобуться было не во что. Убедился, что хотя бы не оставляет грязных следов, и прошел из прихожей в единственную дверь. В саму лабораторию. Адрианна сидела на стуле у окна и что-то читала; услышав скрип двери, она встала и отложила книгу. Поверх платья на ней был простой белый халат с вышитой семиконечной звездой на груди. – Вы задержались. – Извините. – Да ничего, – она усмехнулась. – Я видела в окно, почему. Вам это нравится? Нравится быть целителем? – Не знаю, можно ли здесь сказать «да». У меня же сразу обнаружили дар, я боевой магии почти не учился – только энтропия, руны, щиты и целительство. Но мне кажется, это сейчас не имеет значения. Адрианна улыбнулась, спокойно и понимающе. – Я знаю. Еще в Киркволле поняла. Плохо, когда целители сражаются, вы этому вообще не должны были учиться. Впрочем, вина не ваша, а значения все это действительно не имеет. В травах хорошо разбираетесь? Сонный эликсир приготовить сможете? Нужен эффект сонного оцепенения, но чтобы тело при этом не спало. Только разум. Сможете? Андерс кивнул. Что-что, а травы он всегда понимал хорошо. Поставленная Адрианной задачка, конечно, была не из простых, но если ты сдавал экзамены по целительным эликсирам Винн и Инес одновременно и пережил это, то тебя даже магистр не напугает. Смешно, наверное, но варить яды он так и не научился. Ему повиновалось только то, что спасало жизнь, не отнимало ее, причем живые травы, не минералы. Винн всегда говорила, что Андерс просто придуривается, потому что ленится, а он так и не сумел объяснить ей, что вовсе нет, и так все и есть. Для работы здесь все было устроено очень удобно. Полки, сплошь заставленные стеклянными и хрустальными баночками и флаконами, коробки с сушеными травами, все размечено и подписано; вся посуда – с отметками доз. Почему-то в Круге Ферелдена даже до зарубок никто не додумался, каждый раз вымеряли на весах. Хотя там работать на скорость никогда не приходилось – разве что на экзамене, да и вообще храмовники предпочитали, чтоб маги знали поменьше всего. Адрианна выдала ему халат, такой же, как у нее самой, и чистые перчатки, показала стол в углу комнаты, и занялась своими делами. Среди баночек нашелся и стертый в порошок остролист, и сладко пахнущий даже в сушеном виде речной дурман – если поджечь его сырым, то дым от листьев может свести с ума или заставить уснуть навсегда, – нашлась сиреневая подкаменница, которую в Киркволле вечно приходилось заменять чем попало, и чистая вода, которую в том же Киркволле и заменить-то было нечем. Отметив, что Адрианна занялась изготовлением дезинфицирующей смеси, которой окуривались помещения, Андерс приступил к своей части работы. Вдыхая запах томящегося на горелке отвара, он подумал, как же сильно по этому делу соскучился. Чтоб не как в лечебнице – наспех, из чего под руку попадется, и еще чтоб очередь не сильно задерживать, в условно чистой посуде и на еще более условно чистом столе, потому что можно каждое утро отмывать полы, кипятить посуду и бинты, но до лабораторной стерильности его лечебнице было так же далеко, как ему самому с наспех заученными дробящей темницей и каменным кулаком до полноценного боевого мага, – и не как в Круге, где над душой стоит или Винн и критикует каждое действие, или кто-то из храмовников и рассматривает, как там тебя мантия интересно облегает, – а как в Башне Бдения, когда Дайлен выделил ему целую комнату, заставил слуг ее чуть ли не вылизать, таскал охапками всю траву, какую смог найти и заподозрить в полезности – дескать, сам разбирайся, – и никогда не мешал. И после выполнения дневной нормы – солдатам вечно требовались припарки, аптечки и укрепляющие настойки – можно было поэкспериментировать, и никто не ругался, даже Нат не ругался, когда увидел, во что Андерс превратил бывшую детскую его сестренки. Это было очень счастливое время. Может, даже слишком счастливое. Андерс закончил через полчаса. Эликсиру требовалось еще немного настояться, потом его следовало бы процедить, но непроцеженный он обещал быть покрепче. – Вы молодец, – он не заметил, как подошла Адрианна. Понюхала настойку – взмахнув ладонью над горлышком бутылки, а не наклоняясь над ней. Хмыкнула. – Не боитесь? – Нет. – Тогда пойдемте. Второй этаж, пожалуйста. Весь второй этаж лаборатории занимала идеально круглая комната с окном под самым потолком. Толстое стекло удивительно хорошо пропускало свет, а зеркала в стенах ловили и отражали его, и комната казалась залитой солнцем. Пол покрывали рисунки; приглядевшись, Андерс понял, что все они несут практический смысл: здесь были точные указатели сторон света, точек восхода и заката во время солнцестояний и равноденствий, указатели на Арлатанский лес, плато Андерфелс и западный Орлей (их смысла Андерс не понял, но расспрашивать было бы слишком нелепо, и он не стал), семиконечная звезда с главной вершиной, ориентированной на море, и ровный круг. Наверное, они могли бы быть нужны во время разных ритуалов, когда нет времени вымерять и вычислять что-то в процессе, и кто-то придумал сделать на полу вечную шпаргалку. В центре комнаты стоял простой квадратный стол. Андерс коснулся его ладонью: холодный. Что естественно: камень сам по себе теплым не будет. – Готовы? – Готов. Залпом выпив приготовленный эликсир, Андерс сбросил с себя лабораторный халат. Расстегнул и снял мантию, рубашку и штаны. Стянул сапоги и носки. Чуть поколебавшись – выбора-то все равно нет – снял нижнее белье. Солнце сквозь стекло доставало до его обнаженной кожи мягким теплом, будто гладило: все хорошо, не бойся. Да и не было смысла в страхе. Сам выбрал. Андерс лег на стол, чувствуя, как каменный, смертный холод пронзает миллионами иголочек, раскинул руки, позволяя Адрианне защелкнуть на запястьях зажимы, и закрыл глаза.