В королевстве у моря

       Дин жил в небольшом пригороде Марселя и приезжал на лето к тетке в маленький домишко в километре от их виллы. Почему он остался здесь на осень, именно в том году, уже не имело значения. Полное имя его было слишком сложным, каким-то длинным и арабским. Отец Дина, приехавший из Танжера, но вряд ли бывший марроканцем, скорее уж потомком испанских корсаров, оставил мать Дина сразу после его рождения. Успев, однако, назвать сына сложно и торжественно, что-то о совершенстве веры, кажется. Живя с матерью во Франции он сохранил только три последних буквы от своего длинного настоящего имени. Он был маленьким богом побережья, он все знал и показал Кастиэлю много укромных местечек, куда не добирались ленивые курортники. Смешные мальчишеские тайники казались Кастиэлю настоящими пиратскими кладами, и рассматривая очередной гнилой сундук, якобы выброшенный на берег со старой корсарской шхуны, он свято верил, что это так и есть, видя как загораются зеленые огоньки в глазах его нового друга, и он шепчет, быстро проговаривая французские слова, перекатывая их словно камешки во рту: «Regardes, les pirates ont été ici...». На второй день знакомства Кастиэль показал Дину те волнующие его фотографические карточки, но услышал лишь презрительное незаинтересованное фырканье. И почему-то облегченно выдохнул, тут же рассыпав открытки по песку, потому что Дин схватил его за руку и подняв рывком, крикнул догонять и понесся к прибою. Кастиэль догнал его в два счета и они долго валялись в мокром песке, весело мутузя друг друга. Прикосновения были естественны и легки. Дин пах соленой водой, и морем, и случайно мазнув губами по загорелому плечу друга, Кастиэль понял, что и на вкус Дин - соль, весь пропитанный свежестью и запахом дальних странствий. Когда его друг предложил дойти до мыса, несбыточного для Кастиэля, тот сразу согласился и они отправились в небольшой поход, даже не сказав взрослым о путешествии. Кастиэль с горящими глазами шел рука об руку с Дином на закат и уже понимал, что даже в ад за ним спустится. Они совпали так идеально, всеми подростковыми колючками, углами, всеми тайнами, мечтами, и даже снами, и какими-то событиями своих коротких жизней. После наступления темноты их сразу начали искать. С фонарями и тревожными криками. Нашли озябнувших – вечерами воздух становился по-октябрьски студеным. Кастиэль простудился сильнее и был заперт на вилле под домашним арестом. Дин пробрался к нему в первый же вечер. Кастиэль спрыгнул с окна на первом этаже и они спрятались в облетающем и почти прозрачном саду от огней сияющей виллы. Почему-то долго молча сидели на растянутой по земле куртке Дина, задрав головы и смотря на звезды. Кастиэль чувствовал теплое дыхание у своей щеки – Дин сидел очень близко. И чуть вздрогнул, когда чужие пальцы нашли его ладонь и тепло накрыли ее. Не то чтобы он не ждал этого, просто думал, что будет первым. Поэтому Дин удивленно вздохнул, когда чуть шершавые обветренные губы Кастиэля слепо ткнулись в уголок его рта. Целовались они очень долго и мучительно, не зная, что только продлевают поцелуями свое томление, не зная, что сделать еще, чтобы наконец вздохнуть всей стесненной отчего-то грудью. Воздуха не хватало, Дин был горячим, и руки становились бесстыдными, но со стороны ярких огней послышался громкий голос отца, вдруг обнаружившего отсутствие сына в запертой комнате. Они вскочили и громко дыша, стали отряхиваться; листья и травинки, застрявшие в волосах, были так обличительны. Что уж говорить о выдающейся выпуклости ширинки Кастиэля. Дин коротко махнул рукой на прощание, пообещав через день встретиться на побережье. Кастиэль долго не мог заснуть в ту ночь, вдруг поняв, что влюбился. Сильно, впервые. Осознание их однополости пришло слишком поздно, Кастиэль и хотел бы помучиться этим, но другие чувства захлестнули его уже столь ярко, что просто не оставили места сомнениям. Дин был солнцем, был богом. Кастиэль любил смотреть, как он, идя по берегу, пересекает солнечную дорожку уходящую по воде к горизонту и она поглощает его силуэт, затягивает своим сияющим золотом; он в какой-то момент растворяется в ее невыносимом блеске, вовсе пропадая из видимости. Чтобы через секунду появиться, вынырнуть из жидкого солнечного металла, облитый им и сам такой же солнечный, смеющийся, с тонкими еще мальчишескими руками и босыми ногами. Ветер доносил до Кастиэля его звонкий, но уже часто срывающийся в густой бархат ломающийся голос, который, немного грассируя по-южному, звал его. Всегда звал его с собой.